Сны командора
«Путь на пользу» – так определила кратко цель и задачи путешествия императрица, ибо намеревалась по дороге исправить увиденные административно-хозяйственные неполадки своего «маленького хозяйства», как она шутливо называла Российскую империю.
«Я путешествую не для того только, чтобы осматривать местности, но, чтобы видеть людей. Мне нужно дать народу возможность дойти до меня, выслушать жалобы и внушить лицам, которые могут употребить во зло мое доверие, опасение, что я открою все их грехи, их нерадение и несправедливость», – говорила Екатерина французскому послу Сегюру, который трясся в возке во время поездки рядом с ней.
Зима была в разгаре, путь отлажен, и процессия, насчитывающая десятки повозок и охрану, ходко двигалась от станции к станции, от города к городу, встречая везде восторженные толпы подданных и их хозяев, вольных купцов и работников, церковнослужителей в черных одеждах, армейские гарнизоны в ярких мундирах.
Поручик Николай Резанов, не полных двадцать четыре года от роду гвардеец, отличался не только зрелыми уже годами, а был приметен внешними своими данными: высок, статен, гладок лицом, голубоглаз, светлые локоны слегка завивались у лба. Алые губы, собранные в бантик, выдавали в нем затаенные сладострастные желания и указывали на характер недостаточно твердый, но заносчивый.
Николай ладно сидел на коне в ярком гвардейском мундире, умело, с шиком управляя конем и конвоем во время движения процессии. Екатерина всегда с удовольствием поглядывала на ладного гвардейца, выделяя его среди других из состава конвоя. В эти дни сердце любвеобильной женщины было занято тридцатилетним Александром Дмитриевым-Мамоновым, бывшим адъютантом всемогущего князя Григория Потемкина, который и «подсадил» своего человека в окружение императрицы, дабы «место не пустовало» и неповадно было другим молодцам занимать столь выгодную для карьеры и благосостояния позицию.
А охотников было много!
И тех было вдоволь, кто таких охотников находил и пытался подсадить ближе к матушке, чтобы светлейшего князя подвинуть с места и добиться наконец возможности соуправлять державою и получать от власти дивиденды. Теперь стремительно выросший до генеральского чина камергер Ея Величества А. Дмитриев-Мамонов отбывал службу при Екатерине, занимая ее время и днем, и ночью. Екатерине он был по нраву, но неудержимая порой в любовных утехах императрица, находившаяся в преклонных уже летах, порой шалила – подбирала новых претендентов на ложе прямо из своей свиты, чаще всего из числа преданных престолу гвардейцев. Ребята были здесь на подбор: собранные со всех армейских частей рослые красавцы из дворянских семей, скорые да лихие. Так когда-то и Николай Резанов из армейского полка, к которому был приписан еще мальчиком четырнадцати лет, стал гвардейцем.
Теперь, неся караул и наблюдая ежедневно императрицу, опытный, послуживший уже изрядно в гвардии Николай Резанов был необычайно воодушевлен ее присутствием. В императорском одеянии, сверкающая мехами и бриллиантами Екатерина производила впечатление своим величием и не сразу замечались ее полнота и подвядшее лицо стареющей дамы. Многое заменяли яркие и внимательные глаза Екатерины: лучистые и умные, проникающие в душу и дарящие теплый свет души.
Николай был впечатлен близким общением с императрицей и долгими ночами на постое лежал и представлял, как там, невдалеке, на своем ложе, отдыхает эта величавая женщина. В своих мечтах скромный дворянин Николай Резанов представлял себя рядом с ней, и ему казалось, что он бы справился с миссией и мог быть оценен Екатериной по достоинству. Его это волновало, и, увлекшись, он строил уже планы своей жизни в роли нового избранника и помощника императрицы. К этому его подталкивали внимание и ободряющая улыбка Екатерины. Нынешний избранник Екатерины вел себя слишком скромно и был подобен тени великой женщины, а порой, казалось, даже несколько был смущен своей ролью. Поговаривали о скорой его отставке, так как было отмечено несколько раз явное недовольство Екатерины. Это тоже способствовало нарастанию желаний и амбиций отдельных представителей свиты. Поездка была удобным моментом для сближения.
В один из дней, когда фаворит слег от простуды и был оставлен для лечения в Нежине, Екатерина заскучала в дороге и уже ближе к вечеру, выглянув из окна огромного воза-кареты, поманила Николая пальчиком в перчатке алой атласной кожи. Николай скомандовал остановиться и приблизился к карете. Склонившись к открытому окну, Екатерина подала подъехавшему Николаю перстень и, глядя прямо в глаза своими смеющимися лучистыми глазами, сказала очень просто, слегка коверкая акцентом слова:
– Будь ныне, голубчик, у меня. Нужда есть с тобой повидаться.
Услышав слова призыва от великой женщины, Николай был оглушен. Весь остаток дня прошел как во сне.
Уже ближе к ночи за Николаем прислали, и вскоре он оказался в покоях Екатерины. В сумерках при свечах он оглядел опочивальню, убранную нарядно, и в ней, в белоснежном ночном убранстве, Екатерину с распущенными волосами. Она сидела на постели, склонив голову, и с улыбкой смотрела на Николая, молча приглашая его подойти ближе. Когда он приблизился к ней и опустился на колено, её рука была уже протянута к нему. Взяв ладонь Екатерины, Николай припал к ней губами, чувствуя, как пылает его лицо. А рука Екатерины прохладная, пахнущая невероятным ладаном, была необыкновенно мягкой и приятной. Перебирая пальцами поданной для поцелуя руки, императрица погладила лицо Николая и увлекла его к себе, – теперь нужно было целовать ее губы и лицо. Николай был почти в беспамятстве, и вся ночь прошла как стремительные грезы.
Утром же, едва рассвело, умаявшись, он спал, и его разбудила Екатерина, погладив по щеке мягкой своей рукой.
– Вставай, голубчик, на службу пора. Все же охраняешь императрицу, а не кухарку стережешь, – уже смеясь, сказала Екатерина.
И уже более серьезно, но тихо и душевно:
– Ты молодец был ночью-то.
И потом, засмеявшись звонко, по-девически:
– Справился, братец.
И снова мягко, но серьезно и покровительственно:
– Но дела, голубчик, призывают вставать уже. Ступай с Богом. Удачного дня тебе.
Теперь Николай на службе старался изо всех сил. Мысли скакали и необычайные чувства одолевали молодого человека. Потрясение было столь велико, что прийти в себя быстро он не мог. Хотелось куролесить, и Николай едва сдерживал себя. В голову приходили строки:
– Ах! Эта пропасть и напасть! В ней можно быстро так пропасть! Ах, эта власть… ах, эта страсть…
Вдруг отчего-то мысли рифмовались, выстраиваясь в замысловатые образы, и порой приходили, казалось, глубокие и верные, но тут же забывались.
Николай скакал на своем жеребце рядом с каретой, подбадривая рысака. Еще более внимательно он всматривался вдаль, старался контролировать все, что могло попасть в поле его зрения.
Екатерина иногда выглядывала через стекло в карете-возке и всегда теперь видела своего ночного кавалера рядом. Наклоняя голову то вправо, то влево, улыбалась и думала:
– Вот хорошо, братец, что я тебя вижу так часто теперь. Хотя бы ради этого стоило тебя к себе пригласить.
И тихонечко посмеивалась в платочек, лукаво оглядывая молодца. И хотелось что-то для него сделать, чтобы и не переборщить с вниманием и отметить по-царски.
Вечером распорядилась:
– Пошлите вина гвардейцам от меня да передай поручику Резанову, – пусть угостятся.
Вечером, получив вино от императрицы, гвардейцы сидели за столом и пили за здравие Екатерины стоя.
Потом добавили еще вина, и, изрядно уже набравшись, подпоручик Еланской с ехидцей спросил бестактно Николая Резанова о его ночной миссии:
– А скажите, поручик, а мягка ли кровать у Екатерины? Хорошо ли почивает наша матушка-императрица?
Николай ответил на бестактность сослуживца резко: оборвал его и потребовал объяснений, назвав дураком беспросветным, а поступок его – подлостью.
Подпоручик побагровел, но смолчал и, насупившись, удалился, а на утро прислал Резанову записку со словами, что если ему угодно, то по возвращении из похода он готов ответить на дуэли за свои слова, о которых он, право, сожалеет.
Николай простил поручика, благоразумно решив, что теперь это все некстати совершенно, а уж через полгода, по возвращении в столицу, будет и вовсе ни к чему.
Служба гвардейская продолжалась, вся процессия во главе с Екатериною была уже на подходе к Киеву. Николай Резанов периодически исчезал на всю ночь. Сослуживцы, понимая причину такого поведения, помалкивали и относились к нему все более внимательно и уважительно.
Одной из ярких примет поездки императрицы по городам российским было придуманное самой Екатериной мероприятие, которое позволяло всем показать ее милость, щедрость и богатство управляемого ею государства.
По приказу императрицы казначей выдавал перед въездом в каждый следующий город несколько сотен или даже тысяч золотых руб лей и полтин, которые переодетые в гражданское платье гвардейцы щедро кидали в толпу.
Это было поначалу столь неожиданно, что народ столбенел, задирал головы и следил за полетом сверкающих на солнце монет.
Гвардейцы, старательно подбрасывая монеты над толпой встречающих, с любопытством наблюдали, как руб ли сверкая падали в толпу, ударяя мечущихся людей по головам и спинам. Люди метались под золотым дождем, хватали монеты на лету, алчно сверкая глазами, вступали в свару за обладание упавшим рядом руб лем. Затем с дикостью кидались собирать упавшие, сверкающие золотом деньги, раскапывали снег голыми руками, выискивали дорогие кругляши, толкали в карманы, в шапки вместе со снегом и снова рылись в снегу, извлекая на свет монеты или замерзший помет.
Рубли и полтинники в большом числе терялись в снегу, но эффект был громким – все славили Екатерину и были ужасно довольны.
С каждым новым городом число встречающих все росло, так как слух о невиданной щедрости распространялся быстрее императорской колонны, и деньги таяли, вызывая сожаление и казначеев, и других служивых людей, приобщенных к действу.
Казначей раз за разом качал головой, выдавая монеты, и выговаривал неведомому собеседнику о пустоте глупой затеи, о таких неразумных тратах.
В один из дней, когда уже дело шло к прибытию в Киев, один из служивых попросил Николая на разговор и свел его с распорядителем поездки Новосельцевым. Распорядитель живо предложил заменять изредка часть золотых монет медными пятаками и серебряными гривенниками, а золотые тихонечко разобрать и таким образом устранить, эту, как ему казалось, глупость по разбрасыванию денег. Николай, будучи в этот момент в состоянии воодушевленном и полагая, что это не столь уж сложная и опасная затея, похожая скорее на шутку, согласие свое после недолгих колебаний дал.
Для реализации мероприятия Николай Резанов приготовил очередных двух гвардейцев, которых обещал упросить не распространяться о подмене, давая понять, что замена денег как бы санкционирована сверху и соответствует плану. При въезде в очередной городишко, после всех приготовлений и подмены золотых руб лей на пятаки и гривенники, провели мероприятие, и к вечеру Николаю принесли увесистый мешочек тяжелых монет с дорогим ему профилем Екатерины.
Незатейливо задуманное предприятие успешно было реализовано еще несколько раз, что позволило скопить поручику изрядный капитал и уже думать о том, что он сможет наконец помочь матушке своей, которая страдала от безденежья с младшими детьми без должной помощи отца, перебиваясь помощью родни.
Отец Николая Петр Гаврилович – служивый человек, волею судеб отосланный в Сибирь, в далекий Иркутск, отбывал срок в совестливом суде председателем. В Иркутске он задержался надолго, отлученный от семьи за уличение в растрате казенных денег. Следствие вели уже несколько лет, и конца этой выматывающей душу волоките не было видно.
Но гром грянул скоро, и спланированная, казалось бы, ответственными людьми затея всплыла и дошла до ушей самой Екатерины. Возмущенная обманом матушка-императрица потребовала выявить всех причастных к подлогу, что было сделано практически мгновенно. Оказалось, что, прикрываясь разбрасыванием медяков и серебряных полтинников, часть денег просто украли.
Все причастные к подмене и краже монет тут же были отданы под суд и отправлены в тюрьму уездного городка, через который проезжала Екатерина со свитою в этот раз, а Николая не тронули, но позвали к императрице.
– Что ж ты, братец, мало получаешь жалования от меня, коли позарился на золотые рубли? Это же глупость и подлость какая – воровать у меня! Нехорошо это. Не могу тебе верить теперь. Вон из гвардии! И чтобы в Петербурге не показывался, пока не заслужишь прощения, – гневно подвела черту под их отношениями Екатерина. Сурово насупившись и поджав губы в сожалении от всего случившегося, императрица смотрела теперь надменно, а взгляд её был устремлен над головой поручика.
Сказано было все спокойно, гневно и прямо в лицо. Возвратить деньги не потребовала, а более Николая никто не беспокоил. Теперь, сразу после разговора с Екатериной, он собирал вещи, а злополучный мешочек с золотыми рублями жег ему руки. Но, помня о матери, сестре и брате, о долгой дороге, деньги не вернул, а отправился в расположение полка, чтобы окончательно получить увольнение.
Дорога пролетела в размышлениях о дальнейшей судьбе, а на душе было горько и пусто. Поначалу на каждом посту он ждал, что его задержат, но сия чаша его миновала. Так, в раздумьях и тревогах, добрался Николай Резанов до Петербурга.
6. Псков. Платон Зубов
В Санкт-Петербурге, прибыв в расположение полка, Николай получил скорый расчет.
Писарь, с ехидцей поинтересовавшись:
– А куда теперь намерен направиться для службы? – выдал Николаю его документы, несколько стушевался под тяжелым взглядом упорно молчавшего поручика и передал наказ полкового командира зайти для последних наставлений.
Генерал-майор Александр Михайлович Римский-Корсаков принял Резанова без задержки и, оглядев внимательно и критически молодого офицера, заговорил о возможных вариантах продолжения службы.
– Николай, есть потребность в молодых офицерах в действующей армии. В гвардии тебе теперь служить заказано, но я могу похлопотать, и тебя без понижения чина определят в пехотную часть.
Это честь, Николай, для тебя. Искупишь проступок свой службой, отношение к тебе изменится. Там, глядишь, с повышением и в гвардию вернешься. Со шведом мы пока замирились, да, думаю, ненадолго этот мир. Полны рвения наши северные соседи отвоевать потерянные рубежи. Так что самое время начать службу на новом месте.
– Не сочтите за дерзость, но я хотел бы отказаться, Ваше Высокопревосходительство! Спасибо за Вашу заботу, но я решил идти теперь на службу гражданскую. Уж и предписание мне подготовили в Псков. А военная служба не для меня. В ней я не вижу для себя перспектив. А еще матушка на мне и младшие брат с сестрой, – ответил Николай, вдруг ощутив остро нежелание идти под огонь, ядра, пули и нести тяготы быта военного гарнизонного человека.
– Ну, знаешь, Николай, после таких твоих проделок подобное предложение за честь нужно принимать. Я вот ради моего доброго отношения к твоему дядюшке только и решился похлопотать. Но как знаешь! На гражданскую службу решил? Что же, может, и правильно! Ты, как мне показалось, более склонен к гражданской службе. Прощай! – закончил встречу полковой командир несколько огорченный не сложившимся разговором.
После отставки и последних хлопот перед отъездом Николай, собрав маму Александру Григорьевну, своих брата и сестру, направился в Псков, куда его определили по протекции брата отца служить в гражданский суд в чине коллежского асессора по восьмому разряду с годовым жалованьем всего-то в 300 рублей. Близ Пскова было и имение генерала Окунева, деда Николая по матери, и это сулило какую-то финансовую поддержку.
Остаться в Петербурге Николаю было недозволено.
По своему воинскому званию, которое при отставке соответствовало капитану, за принадлежность к гвардии и дворянскому сословию Резанов должен был получить назначение надворного советника по седьмому разряду с более высоким окладом. Но Николай понимал, что, провинившись, придется терпеть какое-то время суровое обхождение, ибо взялась наказать его Матушка Екатерина за неблаговидный проступок.
Вот так, после взлета и замаячивших впереди значительных перспектив своего положения, отправился Николай Резанов на исходный рубеж гражданской карьеры, в провинциальный город без каких-либо надежд на скорое возвращение в столицу.
Служба в Пскове потянулась чередой унылых дней и вечеров. После бурной гвардейской службы, молодецких гуляний и разборок, выходов в свет, романтики отношений с девушками из театрального балета и флирта с фрейлинами императрицы, весь быт провинциальной жизни умещался в скромный бюджет и сплошные ограничения.
Матушка Николая, дочь отставного генерала Окунева, оказавшись в сложной жизненной ситуации, выбивалась из сил, стараясь без мужа поднять младших детей. Только помощь близких и спасала. Муж Александры Григорьевны, будучи в Иркутске председателем местного суда, оскандалился, уличенный в растрате денег, да так и сгинул без права покинуть должность и пределы города, не в состоянии ни вернуться назад, ни оказать должную помощь семье. Только изредка приходили письма от него и еще реже – денежное довольствие. Доходили и слухи, содержание которых Петр Гаврилович сообщать не изволил, – сказывали, что опростоволосился дворянин Резанов в столице сибирского края, сойдясь с неграмотной простолюдинкой. Сказывали, что и дети у них народились в грехе. Но все это были только слухи, как эхо минувшего, а побывать и узнать на месте не было ни сил, ни возможности, ни желания. Так и жили супруги Резановы врозь, а дети росли без наставлений и какого-либо отцовского доброго напутствия.
Николай Резанов после скандала, скорой отставки и высылки из столицы не находил для себя в уездном Пскове иного, как удариться в бесперспективное времяпрепровождение в обществе таких же, как он, неудачников, ленивцев и девиц не обязывающего ни к чему поведения. Правда, все это вялое общество требовало денег, которых всегда не хватало, поэтому Николай, стал регулярно навещать белошвейку Дарью, прижившую еще в юности сынишку. Молодая женщина, проводя все время в трудах, была рада приветить обходительного и благородного кавалера.
Так у них и сладилось.
Дарья снимала флигель в доме у реки с отдельным входом, держала комнату чистенькой и была более-менее обеспечена, зарабатывая на хлеб и содержание сына своими ловкими красивыми руками. Резанов не баловал любовницу подарками, а та безропотно принимала его у себя, робея по-прежнему перед дворянством и образованностью барина, старалась угодить и исполнить любую прихоть когда-то приближенного к императрице человека.
Конечно, эти отношения никак не удовлетворяли амбиций бывшего гвардейца, имевшего случай быть в любовной связи с Екатериной. Теперь, оказавшись, как казалось, в унылой жизненной ситуации, которая грозила прозябанием, Николай Резанов неустанно думал о новых возможностях изменить свою участь.
Один из вариантов житейских действий мог состоять в удачной женитьбе, да вот невесту достойную найти было непросто в этих местах. Достоинства невесты оценивались, конечно, по размеру приданого и по возможности приобретения значительного влияния в обществе через новоявленных родственников. Но вокруг были в основном все разорившиеся, без должного положения в обществе люди, а найти суженую такую, чтобы и для души была приятна и с достойным приданным, было крайне сложно. Эту затею Николай скоро оставил, предавшись удовлетворению мужских потребностей в обществе местных жриц любви и скромной белошвейки Дарьи.
Перспективы по службе в гражданском суде Пскова были так же крайне ограничены. Здесь, в провинции, приходилось ждать какого-либо продвижения вверх по служебной лестнице только взамен ушедшего на покой или на погост чина. Поэтому, исправно посещая службу и освоив ее тонкости, Николай, понимал теперь уже остро, что время уходит безвозвратно. На исходе четвертого года пребывания в Пскове он стал настойчиво искать новых для себя перспектив, которые были реальны только в Санкт-Петербурге. Но, помня о запрете пребывания в столице и побаиваясь гнева властей, Николай не посещал до поры до времени Петербурга, понимая в то же время, что если так будет продолжаться и далее, то он просто потеряется в среде провинциального города.
Годы шли, а новости из столицы продолжали волновать Николая Резанова, так как не так давно он сам был участником всех этих светских событий.
Пришли вести, что после поездки в Крым, которая оценивалась Екатериной как очень удачная, Дмитриев-Мамонов обрел статус графа Римской империи. Скоро, однако, оконфузился и попросил у матушки императрицы отвода, уличенный в любовных отношениях с фрейлиной императрицы, девушкой без приданного, малолетней еще Дарьей Щербатовой. Екатерина не стала гневаться и обручила молодых, одарив щедрою рукой и жениха, и невесту и, благословив их, как своих детей, на семейное счастье. Этим мудрым решением и отомстила она изменщику, который совсем не любил фрейлину, а должен был теперь против своей воли обвенчаться и строить с ней семейное гнездышко.
На место нового фаворита императрицы претендовали теперь новые избранники, и один из них, давний знакомец Николая, Платон Зубов, гвардеец Семеновского полка, с которым Резанов имел случай встретиться и даже оказать достаточно значительную услугу. Услуга состояла в том, что в один из вечеров, изрядно напившись в ресторации, Зубов попал в карточный переплет и был нешуточно побит. Дело дошло до того, что в ход пошли и шпаги.
Прибыли солдаты с комендантом, и все могло кончиться казематом, после которого и из конной гвардии, в которой служил тогда Платон, могли погнать, да в дело вмешался Николай с приятелем. Заступился, отговорил коменданта, упросив отпустить гвардейца, проявляя мужскую солидарность и находчивость. Николаю пришла в голову скорая идея сослаться на авторитет сенатора Гавриила Державина, с которым он виделся у своего дяди, друга Гавриила Романовича.
Платон был немного, всего-то на пару годков, моложе Николая, слыл среди гвардейцев удачливым красавчиком, героем многочисленных любовных историй и изрядным кутилой, не склонным к тяжелым решениям, монотонной службе и ведомым по жизни в основном покровителями.
Восхождение Платона Зубова на вершину случилось летом 1789 года, когда по протекции графа Н. И. Салтыкова, у которого служил отец Платона, он попал в гвардейский конвой Екатерины и стал сопровождать ее в поездках в Царское село. В один из дней Екатерина отметила красавца офицера и скоро вручила перстень с именной монограммой, а затем, не откладывая, чин полковника и десять тысяч рублей на обустройство.
А уже в августе 1789 года Екатерина сообщает светлейшему князю Григорию Потемкину еще и о брате Платона – Валериане:
«…есть младшой брат, который здесь на карауле теперь; сущий ребенок, мальчик писанной, он в Конной гвардии поручиком, помоги нам со временем его вывести в люди… Я здорова и весела, и как муха ожила…».
Валериан тоже стал «учеником» императрицы.
Но вскоре Валериана Екатерина нежданно быстрехонько отправила в армию, к князю Григорию Потемкину.
Причина столь срочной командировки «дитятко» проста: Платон приревновал к брату, и на то, видимо, были веские причины.
Узнав, что братец подбирается к покоям императрицы, чтобы овладеть сердцем женщины, Платон напустил на себя слезливый вид, нашел убедительные для Екатерины аргументы и упросил убрать с глаз императрицы своего смазливого младшего братца.
Но уже тогда это было не так просто.
Валериан в свои восемнадцать лет так приглянулся Екатерине, что она не гнушалась чередовать приемы братьев в своих покоях и, вспоминая братьев Орловых, дивилась себе, своей второй молодости.
Теперь, вечерами, сидя перед зеркалом, Екатерина вспоминала с улыбкой бурный роман в юные годы с братьями Орловыми – Григорием и Алексеем. И вот теперь снова родные братья Зубовы в ее покоях. Что это? Улыбка судьбы или просто шалости престарелой дамы?
После командировки Валериана Платон Зубов остался при Екатерине один. Но князь Потемкин недолго держал при себе смазливого Валериана, – отослал его в Петербург с известием о взятии фельдмаршалом Суворовым Измаила и при этом просил передать государыне следующее:
«Я во всем здоров, только один зуб мне есть мешает, приеду в Петербург, вырву его».
Его светлость, князь Григорий Потемкин-Таврический попытался остановить молодца Зубова в порыве самым тесным образом служить императрице, но вскоре смирился, получив обстоятельное письмо от Екатерины с объяснениями и отметив заурядность нового избранника в серьезных государственных делах.