Сны командора
В тот же день в дом отца пришел посыльный от Георгия Ивановича Шелихова. Раскосый молодец в забавном треухе сообщил о желании купцов-компаньонов встретиться по решению деловых вопросов и передал официальное приглашение от самого Георгия Ивановича быть у него завтра к обеду.
А на следующее утро отдохнувший с дороги Николай Резанов отправился в резиденцию генерал-губернатора, где после доклада сразу оказался в кабинете высокого чиновника.
Иван Альфредович Пиль происходил из шведских дворян и был хорошо аттестован Екатериной перед поездкой. Преклонных уже лет губернатор правил с 1788 года Иркутским и Колыванским наместничествами твердой рукой и вполне разумно. При Пиле в городе появилась судостроительная верфь, два учебных заведения, развивался как город, так и производство. Губернатор вполне ладил с купцами, находил у них понимание в стремлении развивать торговые отношения с Китаем и Японией.
Кабинет губернатора не отличался роскошью, а сам генерал-поручик в полевом мундире за большим столом темного дерева выглядел буднично и деловито. Выйдя из-за стола навстречу петербургскому чиновнику, Иван Альфредович, разглаживая усы, приветливо улыбался. На несколько секунд задержав взгляд на лице и приобняв посланца императрицы, доброжелательно похлопал его по плечу.
Николай Резанов в ответ раскланялся и вручил губернатору именные депеши, касающиеся деятельности иркутских купцов компании Голикова-Шелихова, предприятие которых собственно и следовало ему проинспектировать.
– Наслышаны мы о Вашем приезде. Курьеры уж месяц как доставили рескрипт из столицы о Вашей поездке. Очень рад, что не забывает Ее Величество о наших проблемах. Требуется высочайшее участие в деле развития торговли и купеческих промыслов на Камчатке и в Америке. Мы все надеемся, что Вам удастся составить полное и объективное впечатление о состоянии дел купеческих и донести до Ее Величества всю значимость этого предприятия. Мы рассчитываем на Вас, Николай Петрович, – получив от Резанова документы, поприветствовал посланника губернатор.
– И я наслышан о Вашей здесь активной и плодовитой деятельности, уважаемый Иван Альфредович. Сегодня уже встречаюсь с Шелиховым и купцами и думаю, все исполним с пользой для дела развития купеческого промысла и на благо России, – поддержал дружелюбный и простой, без официальностей вариант общения Резанов.
– Посмотрите город. После Санкт-Петербурга он Вам покажется убогим и ветхим, но мы стараемся. Вот, недавно новый Богоявленский собор открыли, улицы мостим понемногу, а на триумфальной арке при въезде герб города, императрицей нашей утвержденный, вывесили. Обратили внимание? – продолжил «раскланиваться» губернатор перед высоким гостем.
– Да, внимание обратил. Только вот до конца не понял, что за зверь держит в зубах соболя или куницу? Сказывали, бабр… я такого зверя не знаю. Местный, какой? – спросил Резанов.
– Вы точно подмечаете, Николай Петрович, наши особенности! Бабр – это так придумали давно! Это тигр по-якутски, который, сказывают, обитал и в здешних краях, – ответил, хитро улыбнувшись, губернатор.
– Позвольте, Иван Альфредович, я тигра себе иначе представлял, – разыграв удивление, ответил Резанов и продолжил с улыбкой – у тигра и хвост не такой широкий, и лапы без перепонок, и окрас, насколько я знаю, в полоску. Я, знаете, внимательно смотрел, – на лапах когти и перепонки, как у водоплавающего зверя, а хвост, как у белки, широкий.
– Это можно назвать курьезом, который, впрочем, уже стал иркутской историй и достопримечательностью.
А дело было так.
Отправили в столицу описание герба с указанием, что бабр держит в зубах соболя, а местные писари… о, Господи! Сколько от этого сонного сословия приходится терпеть! – воскликнул губернатор, – слово «бабр» по незнанию обозначили как «бобр». А столичный художник так и нарисовал герб по описанию: то ли бобра изобразил, то ли неведомого миру зверя, ибо на тигра этот зверь точно не похож. На мое мнение так, что не похож он и на бобра. А уж после утверждения изображения герба что-то в нем менять не решились. Вот так и вышло – как бы бабр, но то ли тигр, то ли какой другой страшный зверь.
– Да, странная вышла история. Но она вполне наша – российская. Столько нелепиц порой происходит. Вот, сказывали, как-то писари кляксу выводили в списках полка на награждение и вписали по ошибке нелепую фамилию человека, который в полку не служил вовсе. Фамилия эта – Киже, что изначально должно было означать: «Иже с ним», то есть и другие по списку также. Так знаете!? Не только наградили новоявленного Киже, так еще и к следующему чину его представили. А как стали искать – найти не могут! Нет такого человека! Давай рядить, куда награду девать и чин новый, – с улыбкой рассказал известную в армейских кругах историю Николай Резанов.
– Вот как! Забавно! Бумага все стерпит, и сказано верно:
«То, что написано на бумаге, топором не вырубить», – поддержал тему губернатор и продолжил:
– Остановились-то у отца? Хорошо, что закрыли дело о растрате денег. Сумма там небольшая, и как он так неаккуратно все сделал, что всплыло и пошло гулять по судам и канцеляриям. Он уж и деньги вернул потраченные, а бумаги так и ходили без конца. Ну, теперь будет у него право вернуться к семье, – сменил тему разговора губернатор.
– Разрешите откланяться, Иван Альфредович, сегодня у меня еще встреча с купцами. Нужно идти, – стал прощаться Николай Резанов, отметив, что взгляд Пиля после слов об отце в его сторону стал как будто более пристальным и колючим.
«Знает, видимо, об истории с монетами, приключившейся со мной», – мелькнула мысль в голове посланника.
От этого на душе стало неспокойно.
Губернатор, тем не менее, закивал головой, давая согласие на окончание встречи.
Николай встал и, откланявшись, вышел.
Обед у Шелихова выдался знатным. Собрались все компаньоны хозяина в делах торговых, коих было человек десять, а встречала гостей хозяйка Наталья Алексеевна, молодая еще, свежая, с восточной яркостью во внешности. Ходили слухи, что бабка Натальи происхождением была из Страны Утренней Свежести – Кореи и жила то ли у курильских айнов, то ли гиляков пленницей. Айнов русские купцы прозывали «лохматыми» из-за характерных неухоженных богатых растительностью голов и мнения, что все тело у них также покрыто густой шерстью.
От лохматых айнов Натальина бабушка была вывезена Никифором Трапезниковым и стала женой сибирского купца. Наталья от бабушки унаследовала немного раскосые темные глаза, восточный овал лица и смоляные густые косы.
Стол отличало изобилие сибирских продуктов: тут и разная байкальская рыба, – сиг да нежный омуль с осетром во главе, и соления-копчения, и всяческая иная стряпня – пироги, да расстегаи.
К гостям вышли и две дочери Шелиховых.
Сразу с маменькой к гостям вышла не полных пятнадцати лет Анна, что была постарше, а потом, припоздавши, запыхавшаяся – видимо, шибко бежала-торопилась – Евдокия, еще более юная тринадцатилетняя кокетка с ярким, совсем еще детским личиком, румяная и быстрая.
9. Анна
Анна, несмотря на ранние свои года, уже невестилась. Голубоглазая и русоголовая русская сибирская красавица, только входившая в дивную девическую пору, когда грудь при волнении теснится и вздымается, распирает растущее чувство грядущего материнства, и оттого влечет за собой страстное томление и желание неизведанного, непонятного, ради которого хочется страдать и умереть даже. Влечет образ милого и ласкового участия в девичьей доле, которая может быть весела-беспечна, а то полна грусти, скрытна и в то же время открыта всем взорам, и оттого хочется поминутно то бежать, раскинув руки, и просто радоваться миру, то тихонечко сидеть у окна, томиться, ожидая неведомо-увлекаемого изменения в девической судьбе.
Поведение при гостях выдавало в Анне тщательную подготовительную работу под руководством матери: заученные степенность, неторопливость суждений, кроткий взгляд, глаза опущенные долу.
Но при этом взгляд синих глаз, брошенный на гостей как бы случайно, легкая улыбка на ярко очерченных полных губах, пригожее без румян лицо, длинная русая коса создавали образ вполне законченный и такой юный, свежий, наивный, такой заманчивый, что гости, глядя на Анну, всегда улыбались, радуясь случаю видеть такую девушку в нарядах, во всей ее замечательной привлекательности.
Анна поняла, что неспроста ее маменька нынче вывела на люди, и тихонечко сидела за столом, робко и совсем мало кушала, изредка поглядывая на приезжего гостя из самой столицы. Думала ли она, что пройдет всего несколько недель, и она уже в своих мечтах будет только с ним, с этим взрослым, исполненным достоинства строгим кавалером, который совсем не походил на здешних парней и мужчин.
Николай сразу почувствовал, что он сегодня объект повышенного внимания не только как посланник и инспектор императрицы, но и как потенциальный жених. Было несколько странно представить в роли невесты юную Анну. Все же она еще только входила в пору девичества, но он знал, что нравы в среде купцов проще и рациональнее светских, а дочерей старались отдать с выгодою для семьи пораньше – как только появлялся достойный жених. И, слава Богу, если жених находился по летам еще не старый. А то могли отдать и за старика, торопясь оформить брак, как выгодную сделку, посноровистее, чтобы можно было извлечь из союза новые для дела и семьи преимущества.
Девка-доченька в семье – товар, а коли уж и красива, да пригожа, и умненькая – дар высоких качеств.
Сын – верный помощник и наследник дел купеческих.
Так вот сложилось, так и распоряжались по жизни спокон веку.
Аннушка была славной и любимой дочерью, воспитанной в строгости, под неустанным контролем маменьки. Она знала правила ведения домашнего хозяйства, была грамотна в меру, свято верила в Бога и в своих родителей. Красотой ее природа не обидела: русская классическая красота в ней сочеталась с некоторым восточным намеком на тайну происхождения кровей шелиховских детишек.
Наталья Алексеевна слыла деятельной хозяйкой, порой на равных с мужем вершившей купеческие дела в компании.
В ранней молодости приученная еще дедом своим, купцом Никифором Трапезниковым, к долгим поездкам, рисковым делам, которые часто приходилось вести с полудикими людьми, она побывала на дальних таежных промыслах на берегу океана, сопровождая мужа, сплавлялась по рекам и знала мощь и безграничные размеры океана. Вот в такой первой тогда поездке и понесла Наталья первенца – Анну, и вернулась домой, в их новый, выстроенный после венчания дом, уже с писклявым кулечком. По рождению детей прыть энергичной хозяйки поубавилась. Она перестала выезжать на дальние рубежи, верша дела в отсутствии мужа решительно и грамотно, не боясь споров и противостояния с компаньонами и клиентами. И теперь, мгновенно оценив столичного гостя, его потенциал для роста их купеческого дела, она в первый же вечер после знакомства с Резановым предложила мужу подумать о том, чтобы выдать юную доченьку замуж за тридцатилетнего чиновника из Санкт-Петербурга.
– Ну как же, Наташенька, мала еще Анна, – попытался возразить Григорий Иванович, ревностно подумав о мужчине в жизни его такой еще юной и любимой Анечки.
– Вот так всегда! Рано, рано, а потом – раз, и уже поздно будет! И потом! Где мы тут найдем ей достойного жениха, чтобы и нашему делу был помощник?! А коли затянем, то она сама начнет себе искать суженого. А как найдет, то и вовсе не обрадуешься.
Григорий Иванович отмалчивался.
– Девка она хоть и послушная, но себе на уме, своевольная. В кого это она такая? – продолжала натиск Наталья Алексеевна, вспоминая себя в том девическом возрасте, когда уже невтерпеж, готова была уже из юбки выпрыгнуть, чтобы сразу из девки стать бабою.
При этом претендентов на помощь в осуществлении такого качественного перехода из девки в бабу всегда хватает. Только вот если хватало умишка сдержаться и дождаться суженого, тогда и толк бывал в делах этих сугубо личных.
10. Наталья Алексеевна
Глядя на свою, так казалось нежданно повзрослевшую дочь, красавицу Анну, Наталья Алексеевна вспомнила себя и тот сладкий, а порой мучительный процесс женского взросления, что ждет каждую, кто путается в собственной юбке, завлекая со временем в эту путаницу парней и мужиков.
Вот тут-то и встает вопрос, с кем повестись и кто для этой затеи сгодится, чтобы не было потом мучительно и даже горько.
Когда-то и Наталье Алексеевне пришлось, будучи юной на выданье девицею, решать такую задачу.
С одной стороны, миленок – паренек чуть постарше самой пятнадцатилетней Натальи, что за ней хаживал, не давал проходу, все норовил повстречать ее в проулке да прижать поплотнее к забору, растревожить девичью плоть, а по субботам, в банный день, караулил на заднем дворе, чтобы через тусклое слюдяное оконце разглядеть запретные Натальины прелести.
С другой-то стороны видно было, конечно, что пустозвон и голытьба этот настырный миленок, который прижимался к пылающему лицу Натальи холодным своим веснущатым носом, слюнявил ее, неумело пытаясь поцеловать. Но сердечко Наташкино молчало, плоть была глуха к навязчивому обхаживанию и горячему взволнованному дыханию.
– Гол, как тесаный кол, и подпоясан глупостью, – подвел итог наставлениям дед Натальи Никифор, дав краткую характеристику Наташкиному ухажеру.
Дедушка Никифор Трапезников ей все на Алексея Гуляева показывал. Тот, конечно, не красавец, в годах уже мужик и рябоват, да дело знал.
– С лица воды не пить, – не унимался дед Никифор, раз за разом привечая Алексея и подталкивая к нему внучку. Боялся старый, что вот-вот уйдет из жизни, а Наташа останется одинешенька.
А Гуляев, сноровистый мужик, все мотался в Троицкосавск, небольшой, но богатый купеческий городок на границе с Китаем, известный обширным чайным Кяхтинским рынком – промежуточным пунктом Великого чайного пути из Китая в Европу. Через Троицкосавск Гуляев продвигал торговлю китайскими товарами, среди которых были чай, всякие специи, ткани, лекарства, и обменивал это добро на меха и кожи, добытые промысловиками в сибирской тайге и на дальних промыслах на Камчатке и в Америке.
Вот когда умишком-то Наташа раскидывала: отстранив от выбора песню сердца, оставалось за купца Алексея Гуляева идти. Купец старше ее, конечно, но сильный, быстрый да удачливый, и было сразу видно – с перспективой купец.
Так и сладилось после долгих и мучительных сомнений.
Сосватали Наталью и оженили молодых под золотым куполом поздней осени.
Под венец Наташа шагнула девственницей, практически не целованной, если не вспоминать неуклюжие лобызания юного ухажера.
Первая брачная ночь и увлекала, и пугала ее.
Бодрясь поначалу в круговерти сватовства, подготовки к венчанию и свадьбе, не особо думала о грядущем изменении своего женского статуса. Но в день свадьбы, впервые неловко и неумело поцеловавшись с мужем при венчании, вдруг поняла, что вовсе не увлечена им, а как бы напротив, неприятен ей суженый.
Но первая ночь в замужестве настала, и навалилась тьма, а с ней и жаркое сопение, и дыхание, жесткие грубые пальцы мужа, что взялись теребить настойчиво и неласково юное тело, сдавливать бугрившиеся девичьи груди и гладкий выпуклый слегка живот и его низ. Наталья стонала от пронзившей ее боли, было неприятно, стыдно и гадко. Ей казалось, что ее за что-то хлещут плетьми прилюдно.
Всплыло в голове вдруг воспоминание о том, как однажды, девочкой еще, она взялась неловко доить корову, но, едва приступив к подергиванию вымени, получила хлесткий удар жестким упругим хвостом по животу, ногам и спине. Наказав неумелую доярку, корова ударила ногой по ведру, сводя на нет все усилия и давая понять, что в молоке этой несноровистой неумехе отказано. Горячее еще молоко расплескалось, окатив Наталью и грязный пол белым пенным покрывалом.
Сейчас было также, как в ту нелепую дойку: больно, неловко, мокро, липко и гадко. Тело содрогалось и каменело, не воспринимая грубых ласк нелюбимого мужа.
Мучительная ночь закончилась, а светлого чуда, о котором в тайне мечталось, не случилось.
Рано поутру, поднявшись с постели, на которой, утопая в перине, раскинулся и похрапывал неприятный и не принятый ее плотью человек, Наталья убрала косу в тугой калач и начала жизнь в замужестве, смиренно принимавшая теперь душевные и физические тяготы ночи и труды дня.
Мирило с тем, как сложилась ее бабья жизнь, то, что нелюбимый муж часто уезжал, и тогда, освободившись от него на время, молодая жена отдыхала и с тревогой ждала его возвращения.
С замужеством Натальи сошлись торговые дела Трапезникова, старого уже и уставшего от дел хлопотливых, и Гуляева, молодого еще, крепкого да энергичного. Воспринял советы, подхватил идеи старого купца Алексей Гуляев, и дела пошли еще шибче в гору.
Но судьба распорядилась, как всегда, по-своему.
Не вернулся Алексей Гуляев практически сразу после свадьбы из поездки в Кяхту по льду Байкала. Дорога пролегала по руслу Ангары, а там еще полсотни верст по озеру до Танхоя и вдоль берега до Посольска. А потом тайгою да редколесьем до самого Троицкосавска. Всего-то верст четыреста зимней дороги, за три-четыре дня управлялись обычно. Дорога по льду быстрая была, да опасная, особенно по весне, когда и многочисленные проталины нерпичьи появлялись, и трещины через Байкал вырастали.
Вскоре разузнали, и очевидцы как будто нашлись: то ли убили муженька и его помощников беглые каторжники-варнаки в сибирской тайге, перехватив с товаром и деньгами прямо на тракте у Кяхты, то ли сбились они с пути в метель на Байкале, да и попали в трещину или проталину нерпичью, припорошенную снежком.
Сгинул, как будто и не было человека.
После гибели мужа Наташа на людях демонстрировала горе, и сама поверила, что потеря так велика.
Но сердце женское живуче. Вот, кажется, горюшко жгучее зимою лютою пришло, а по весне все как будто начинает цвести, жизнь обещает новые плоды, и сердечко девичье перерождается для новых чувств и испытаний любовных.
В один из весенних дней разглядела Наталья приказчика купца Ивана Голикова, Григория Шелихова.
Глянулся ей мужичек, хотя раньше как-то и не замечала его. Видимо, время пришло, и сердечко приветило суженого, да и дело, оставленное покойным мужем, требовало пригляда и управления. Самой-то многое удавалось уже тогда, в младые годы, но все же не бабье это занятие с хитрющими и все норовящими вокруг пальца обвести купцами и промысловиками дело иметь. Да и что греха таить, многие стараются поначалу под юбку забраться, как стала она вдовою, и только получив по роже увесистой Наташиной ладошкою, приступают к деловому разговору. Так и ходила первое время молодая вдова с горящими алым от пощечин ладонью и такого же цвета ушами: не добром поминали тогда ее многие. Но назад возвращать затрещину, и тем более мстить, не решались – боялись скорого на расправу деда Никифора Трапезникова.
Чтобы не случилось непоправимого, направил тогда Никифор своего проверенного в делах черкеса к ней на службу. В мохнатой шапке из овчины, вечно насупленный черкес-душегуб, бывший арестант из Нерченска, теперь постоянно ходил с Наташей на встречи с купцами, сопровождал ее в городе. Черкес сверкал глазищами из-под надвинутой папахи, наводя ужас на женщин длиннющим кинжалом в серебряной оправе ножен и таким же длинным, как кинжал, носом.
И было понятно, что нужен крепкий хозяин в доме и в делах. Приглядывалась к Грише, заговаривала, по-бабьи осмелев в замужестве, смеялась да шутила, – все приглашала к общению, давала понять, что мил он ей. Понимала, что мужика надобно увлечь, а то будет, как телок, тянуться к бабьей титьке, да так может и вовсе не дотянуться. Путался тогда Григорий с бойкой бабенкой без роду, без племени, и нужно было его как-то отвлечь от ее плоти-стати. Увлечен был Григорий и делами на службе, к которым был дюже охоч приезжий рыльский молодец: то пропадал в поездках долгих, то в конторе засиживался до ночи.
И все решилось в один из весенних дней, когда Наталья, будучи в настроении и улучив момент, слегка стрельнула восточными своими яркими глазами в его, Гришкину, сторону, увлекла мужика в темень остывающей после субботнего дня баньки. Та стояла теплая еще, пахнущая березовым веником, с потемневшим от жара до черноты кедровым полком у маленького тусклого слюдяного оконца. Вот эта банька и породнила скитальца из далекой России и сибирячку, чья кровь взяла и русскую податливость-мягкость, и восточную решимость-вспыльчивость, и природную сметливость.
В баньке прильнула всем пылающим сильным телом к Григорию, обняла отчаянно за шею, – не отлепить. Отрешилась от земного и очнулась от наваждения, только когда закипевшая страсть выплеснулась и превратилась в великую нежность и теплоту к любимому.
После того первого шального свидания, от которого и теперь, как вспомнится, на душе теплеет, а румянец заливает лицо, Гриша за ней, как привязанный, стал ходить, а Наталья победно окидывая взором окружающих, недавнюю соперницу, сама дивилась своей бабьей ухватистости. И поселилось с этой поры в сердце Натальи большое и горячее солнце. Светило ярко и грело до озноба, когда думала или видела вдруг любимого Гришеньку.
Так в отчаянной женщине, еще по сути совсем юной Наталье Алексеевне, родилась большая любовь.
И с тех пор, помня о первой трагической потере в жизни, сопровождала Наталья Алексеевна своего мужа, отчаянно кидаясь за ним во все предприятия в первые годы своего второго замужества в страхе потерять миленка.
Так продолжалось до тех пор, пока первых детей не родила, которых Господь дарил ей через год на второй регулярно.
Первой родилась Анна, правда, с изрядной задержкой, – только на четвертый годок от свадьбы, а за ней как горох просыпался, – через каждые два года раз за разом, да только девки в основном. Не все детки выжили, но на то божья воля. Каждый раз после потери младенца тяжко вздыхали, приговаривая: «Бог дал, – Бог взял».
Любил Григорий свою стойкую к трудностям и бедам пригожую женушку, а она отвечала ему преданно и страстно. И в делах для Григория Ивановича Наталья Алексеевна всегда была такой значительной поддержкой, что, казалось, силы растут не по дням, а по часам, и горы они могут свернуть вместе, держась крепко за руки.
11. Григорий Шелихов
Григорий Иванович думал о сказанном Натальей Алексеевной, о прибывшем из столицы посланнике, и когда стал общаться с Николаем Резановым, говорить с ним о развитии купеческого предприятия, понял, – права матушка Наталья, нужен им такой человек для осуществления крупных планов по развитию промысла до масштабов, достойных задуманному. А задумано и составлено было уже много чего великого по развитию купеческого промысла на восточных окраинах Империи. А человек грамотный, приближенный к высоким столичным кругам, не богатый и не глупый, был бы очень полезен для воплощения задуманного.
Теперь, вечерами принимая в доме будущего зятя, Георгий Иванович, по обыкновению после ужина расположившись в кабинете, рассказывал Николаю Резанову историю освоения далеких берегов и развития купеческого промысла.
В 1762 году, когда правительницей России стала Екатерина II, она обратила свое внимание на алеутов. Императрица подписала в 1769 году указ об отмене пошлины на торговлю с алеутами, а также издала новый рескрипт, которым приказывала озаботить свое правительство судьбой алеутской народности. Но указ императрицы остался только на бумаге, без контроля и надзора за его исполнением.
И все же благоприятные условия торговли с алеутами привели к оживлению этого направления и привлекли интерес российских купцов к освоению дальних восточных рубежей государства.
История становления купца Георгия Ивановича Шелихова включала ряд удач, но только благодаря своему характеру и природной сметливости удалось выстроить компанию, удивившую свет и вознесшую Григория Шелихова в число самых авторитетных купцов Российской Империи.
Проживая в Рыльске, Григорий Шелихов свел знакомство с богатым курским купцом Матвеем Голиковым, а в 1773 году заручившись рекомендательным письмом к его родственнику, преуспевающему иркутскому купцу Ивану Голикову, Шелихов покинул малоперспективный Рыльск и отправился в Сибирь добывать удачу.
Иркутск был в те времена крупным и самым значительным городом Восточной Сибири: здесь находилась канцелярия и резиденция Восточно-Сибирского губернатора, которым тогда был герой войны с турками Иван Якоби. В Иркутске проживало в те годы не менее тридцати тысяч человек, и город славился своими церквями и крепким купечеством. И не мудрено, ведь Иркутск был центром торговли с Китаем, а также промыслов на востоке страны и в Русской Америке. Он был тогда центром огромной Сибири.
По приезде в город Григорий Шелихов поступил приказчиком в компанию богатого купца Ивана Голикова, разбогатевшего не столько пушным промыслом, сколько по большей части за счет содержания питейных заведений в Сибирской губернии.