Беспризорный князь

Пролог

– Попался!

Левую руку будто тисками сжали – онемела. Скашиваю взгляд. Светло-синюю рубашку распирает солидный живот, под ним, удерживаемые черным ремешком, форменные брюки. Полицейский. И в самом деле, попался…

– Пошли!

Бугай в полицейской форме тащит меня по перрону. Встречные пассажиры скользят равнодушными взглядами. Беспризорника отловили – эка невидаль! Одним попрошайкой на вокзале меньше. Сейчас отведут в дежурку…

Я знаю, где на вокзале комната полиции, но бугай почему-то ведет меня мимо. Мы выходим на привокзальную площадь, сворачиваем в проулок, ныряем в подворотню… Зачем? Здесь нет полиции! Пытаюсь это сказать, но мокрая, потная ладонь зажимает мне рот. В нос шибает запах розового масла. Полицейский пользуется духами?

Меня уже не тащат – несут. Я словно плыву через грязный, замусоренный двор, усыпанный обертками и пустыми пластиковыми бутылками. Я не знаю этого места, я здесь никогда не бывал. Меня заталкивают в глухую, узкую щель между двумя домами. Кирпичи, из которых сложены стены домов, серые от въевшейся многолетней пыли. Потная ладонь исчезает, в глаза мне прыгает солнечный зайчик. Его испускает лезвие ножа. Оно отполировано до зеркального блеска, широкое и хищно скошенное. Я отчетливо вижу заточенную до бритвенной остроты кромку. Нож движется к моей шее. Это не полицейский! Маньяк! Он перережет мне горло, а затем разделает, как свинью. Маньяки всегда так делают. Они специально выслеживают беспризорников, потому что знают: тех не будут искать…

Пытаюсь кричать, но горло будто морозом схватило. Отчаянно вырываю руку. Она, к счастью, поддается. Я свободен! Бежать! Скорей!

– Ангальязэ мэ[1]!

Счас! Нашел дурака!

– Ангальязэ мэ! Паракало[2]! – канючат над ухом.

Вздрагиваю всем телом и просыпаюсь. Оторопело гляжу по сторонам. Это не Москва. Исчез грязный, пыльный дворик, а с ним – и маньяк с ножом. В узкие окошки ложницы льется зыбкий свет, обрисовывая стены и лавки. Сегодня полнолуние. Я в ложе, рука онемела, а рядом сонно лепечет жена. Все понятно. Во сне я разбрасываю руки, она подкатилась и пристроилась на левой. Жена это любит. Рука занемела, и мне привиделось, что за нее схватили.

Поворачиваюсь на бок и обнимаю жену. Она обрадованно жмется ближе.

– Досэ му фили[3]!

Чмокаю ее в щечку. В ответ мне сонно тычутся в висок и затихают.

– Калинихта! Сагапо[4]! – шепчу ей в ушко.

Спустя минуту жена мерно дышит. Ложусь на спину и закладываю руки за голову. Левую пронзают тонкие иголочки – отходит. Странный сон. С чего бы? Прошлое я вспоминаю все реже. России двадцать первого века больше нет. За окном – век двенадцатый. Прежнего побирушку и Великого князя Киевского, владетеля земель и народов, разделяют пространство в восемь веков – не преодолеть. И не больно хочется, честно говоря. Никто не ждет меня в современной Москве. Здесь у меня семья, друзья, дети… Женщину, которая дышит рядом, зовут Ксения, она дочь басилевса Византии Мануила Комнина. Не слышали о таком? В своем времени я тоже не слышал…

Она забавная, моя Ксюша. Днем старательно говорит по-русски, а вот ночью – во сне или во время ласк – только по-гречески. Забывается. И девочек наших рожая, кричала по-своему. Хорошо, повитуха греческий знает – Алексий научил.

Непонятный сон… Вещий? Кто-то вздумал зарезать князя? Так из желающих очередь стоит… Утро вечера мудренее – разберемся. Вновь поворачиваюсь на бок. Ксюша ощутила и завозилась, пытаясь устроиться на плече. Нет уж! Рука только отошла.

– Пефэно я сено[5]!

Подлиза! Ведь не отстанет! Сую руку ей под шею. Она устраивается и затихает. Опять отлежит. А куда денешься? Захотел быть зятем императора – терпи!

Глаза смыкаются, темнота…

1

Повозки тащились по броду. Колеса утопали в речном иле, измученные кони, подгоняемые ударами кнутов, упирались ногами в топкое дно, но двигались еле-еле. Люди, бредшие по колено в воде, налегали на повозки плечами, пытаясь помочь лошадям, но без толку. Они, как и кони, обессилели. От долгой дороги, бессонной ночи, понуканий стражей. А те не унимались: брызгая мутной водой из-под копыт коней, скакали обочь, крутя над головой плетками.

– Шибче! Шибче рушай, пся крев!

Удары плетей обжигали бока лошадей. Те вздрагивали, но не прибавляли шаг – усталость была сильнее боли. Перепадало и смердам, недостаточно старательным, по мнению стражей. Те только ниже опускали головы, не решаясь поднять на обидчиков взгляды. За ненависть, горевшую во взорах, могли не только плетью – мечом вытянуть.

Худо-бедно, но колонна двигалась. Выбираясь на противоположный берег, люди отводили повозки в стороны и без сил падали на траву. Лошади замирали на подрагивающих ногах и свешивали головы. Голодная малышня, ехавшая в повозках среди узлов с пожитками (дети постарше брели рядом с взрослыми), тихонько хныкала, но громко плакать боялась: измученные родители были щедры на затрещины. Даже стража угомонилась. Выгнав последнюю повозку на берег, воины сползли с седел и повалились на траву, подобно смердам. Только предводитель остался в седле. Это был молодой рыцарь, скорее даже юноша, статный и широкоплечий. Пушок, пробивавшийся на верхней губе, делал его лицо по-детски милым. Однако любой, кто заглянул бы в холодные, серые глаза юноши, сразу переменил бы мнение.

Окинув взором табор, Збыслав (так звали юношу слуги) или попросту – Збышко соскользнул наземь, снял стальной шлем и поклонился потемневшему от непогоды кресту, возвышавшемуся неподалеку от брода.

– Нех бендзе пахвалены пан Езус! И ты, Матка Боская…

Продолжить молитву Збышко не успел. Крылатая тень, а следом и другая, скользнули по земле, на мгновение закрыв табору солнце. Испуганно заржал жеребец Збышко, его поддержали кони стражей. Збышко поднял взор, и лицо его скривилось.

– Курва!

Два огромных крылатых змея, пролетев над путниками, развернулись над дальним берегом и приземлились у одинокого дуба, росшего посреди склона. Сложив крылья, змеи присели. На спинах их показались воины в кольчугах и шлемах. В больших корзинах, прицепленных к бокам змеев, виднелись головы других. Как только змеи коснулись земли, воины выскочили. Их оказалось восемь. Из тех, кто сидел верхом, двое тоже спрыгнули. Образовавшийся десяток вытащил из корзин щиты и копья и построился в линию, преграждая дорогу. Один из воинов вышел вперед. Он был высок, широкоплеч, голубые глаза его выделялись на загорелом лице. Золотая икона Божьей Матери украшала граненый шлем воина, отполированные зерцала доспеха блестели в лучах солнца.

– Я князь Иван! – крикнул воин, сложив руки рупором. – Повелеваю бросить зброю и встать на колени! Кто не подчинится – смерть!

– Холера!

Збышко вскочил в седло и закрутил над головой выхваченным из ножен мечом.

– До мне!

Стражники, опасливо поглядывая на змеев, нехотя забрались в седла и сгрудились за спиной предводителя. Тот бросил меч в ножны и отстегнул от седла копье.

– Напшуг!

Отряд всадников, ощетинившись копьями, устремился вверх по склону. Уставшие кони скакали медленно. Но возможно, дело было совсем не в этом. Спутники Збышко, со страхом глядя на змеев, поневоле придерживали животных, отставая от предводителя. А он, увлеченный атакой, не заметил этого. Метя наконечником копья в лицо князю, он мчался по склону.

– Олята! – крикнул Иван воину, сидевшему на ближнем змее. – Подпусти ближе! Не то бегать потом за ним…

Воины князя засмеялись. Тем временем конь Збышко, подгоняемый всадником, подскакал совсем близко. Переменив решение в последний миг, лях не стал бить с седла и занес руку для броска. Змей заревел: трубно и злобно. У людей на берегу кровь заледенела в жилах. Кони и вовсе обезумели. Они рвались из постромок, вставая на дыбы, сбрасывали всадников, и, освободившись от ноши, летели прочь, не разбирая дороги. Збышко тоже не усидел. Выронив копье, он скатился на землю. Копье потерялось в траве, и Збышко не стал его искать. Выхватил меч. После чего побежал к князю, выкрикивая боевой клич.

– Вот ведь неугомонный!

Иван выдернул из рук ближнего воина копье и развернул его наконечником к себе. Подбежавший Збышко замахнулся мечом, но князь без замаха ткнул древком в колено ляха. Нога Збышко поехала вбок, лях покачнулся и грянулся навзничь. Князь, размахнувшись, приложил древком о шлем врага. Тот охнул и выронил меч.

– Вяжите!

Иван вернул копье хозяину и двинулся вниз. Воины устремились следом. Стражники, устрашенные судьбой предводителя, не сопротивлялись. Один за другим бросали оружие и вставали на колени. Воины князя вязали им руки и, подталкивая древками копий, гнали к дубу. Скоро там оказался весь отряд во главе с предводителем.

– Соберите коней! – приказал Иван дружинникам и пошел к повозкам. Смерды встретили его поклонами. Одна из женщин, выбежав вперед, бросилась князю в ноги, обхватив его сапоги.

– Что ты?!

Иван, склонившись, поднял женщину.

– Не чаяли, что переймешь. Они… – женщина всхлипнула.

– Насильничали? – посуровел лицом князь.

– Не! – ответил за женщину выступивший вперед смерд. – Только били. Чтоб шибче шли.

– Кто-нибудь помер? Язвленные есть?

Смерд покрутил головой.

– Ты староста?

– Так! – Смерд поклонился.

– Как звать?

– Кубта.

– Идем!

Князь двинулся вдоль повозок, заглядывая в каждую. Испуганные змеем дети глядели на него со страхом. Иван гладил русые головенки, подмигивал, дети оттаивали и робко улыбались в ответ. Кубта, делая озабоченное лицо, семенил следом. Возле одной из телег князь замер. Среди наваленных узлов и прочего скарба лежала женщина. Сыромятные ремешки стянули ей руки и ноги. Рот полонянки был также завязан, а распухшее лицо представляло собой сплошной синяк. На белом теле, видном сквозь разодранную рубаху, виднелись кровоподтеки. Медового цвета глаза невольницы смотрели на князя с надеждой. Иван вопросительно глянул на старосту. Тот переменился в лице.

– Это кто?

– Ведьмарка… – Кубта замялся. – Поганая. Рядом жила. Роды принимала, лечила… А что? Разве нельзя? Ты не велел поганых трогать.

– За что ее?

Староста потупился и промолчал. Иван достал из-за голенища нож, перерезал путы на руках и ногах женщины, после чего сорвал повязку с ее лица. Полонянка, толкнув языком ком шерсти, забитый в рот, стала выплевывать шерстинки. Иван терпеливо ждал. Закончив, ведьмарка вытерла рот и настороженно глянула на князя. Тот протянул снятую с пояса баклагу. Ведьмарка приникла к горлышку. Утолив жажду, вернула сосуд.

– Как звать? – спросил Иван, цепляя баклагу к поясу.

– Млава.

Голос у женщины оказался молодым и звонким.

– За что били?

– Снасиловать хотели.

– Казал: баб не трогали! – обернулся Иван к старосте. Тот испуганно отступил на шаг.

– Их не трогали, я меня, поганую, можно, – пояснила Млава. – Он сам и подсказал – за дочек своих боялся. Мердал! Чтоб язык твой отсох! – Млава харкнула в сторону Кубты. Плевок угодил старосте прямо в лицо. Тот испуганно закрестился. Довольная улыбка тронула разбитые губы Млавы. Иван, протянув руку, помог ей выбраться. Ведьмарка оказалась высокой – почти вровень с князем. Ступив на траву, она покачнулась. Иван поддержал ее за локоть.

– Ноги затекли, – сказала Млава. – Храни тебя Мокошь, княже! Животом обязана! – Ведьмарка пыталась поклониться, но снова качнулась и оперлась спиной о телегу. – Спалить меня хотели.

– За что?

– Срамные уды им заговорила, когда насиловать стали. Сказала: ни у кого не встанет.

– И? – сощурился князь.

– Не встали.

Иван захохотал. Млава терпеливо ждала, когда он отсмеется.

– Они разозлились и стали меня бить, затем связали и бросили в телегу. Рот заткнули, чтоб не кляла – чар моих боялись. Сказали: отвезут к монахам, а те меня спалят. После чего заклятие сойдет. Нет уж! – мстительно сказала ведьмарка.

«У них уже жгут! – подумал Иван, глядя на изувеченное лицо ведьмарки. – Паписты!»

– Кубта! – обернулся он к старосте. Тот подошел, ступая на негнущихся ногах.

– Дай ей новую одежу и… – Иван посмотрел на босые ноги ведьмарки, – обувку какую.

– У меня сапоги были, добрые, – поспешила Млава. – И узел с добром. Все он забрал! – она с ненавистью глянула на старосту.

«Хозяйственный! – усмехнулся Иван. – Прихватизировал. Не пропадать же добру…»

– Верни! – распорядился строго и двинулся дальше. Кубта поспешал следом. Осмотрев табор, Иван подозвал старосту.

– Передохните и бредите обратно. Охрану дам.

– Избы спалили! – пожаловался Кубта. – Налетели с рассветом, рожны схватить – и то не успели.

Староста явно оправдывался. За историю с ведьмаркой, за спешный марш в ляшские земли Иван не собирался его винить. На каждого из стражей приходилось по три смерда, но что они могли против обученных воинов? Правильно сделали, что подчинились, не то порубили бы их в капусту…

– Выгнали нас из хат, велели собрать скарб и зажгли, – продолжил Кубта. – Коров и коней дозволили взять, овечки с курами погорели.

– Видел! – кивнул князь. – Доберешься – скажи тиуну, чтоб помог лесом и людьми. К осени избы должны стоять! Потраву и скот возместят; передай тиуну, что я велел. И вот что. Как погорельцев освобождаю вас в это лето от дани.

– Спаси тебя Иисус, княже!

Кубта упал на колени и приник губами к ладони князя. Тот сердито вырвал руку и пошел к дубу, возле которого ждали дружинники. Один, по прозвищу Жбан, выступил навстречу князю.

– Спымали коней! – доложил радостно. – Не успели сбежать. Брони с них, – он кивнул на связанных пленников, – ободрали. Только у одного, – он указал на Збышко, – добрая была. У остатних – худые, а мечи так и вовсе дрянь.

– Какая-никакая, а добыча! – возразил князь. – Не тяжко досталась.

Жбан согласно склонил голову.

– Что с ними? – указал на пленников.

– Сам знаешь! – посуровел лицом Иван. – Раз зброю не кинули… Только не здесь! – одернул дружинника, поднявшего взгляд к веткам дуба. – На своей земле.

– Тогда и сапоги сымем! – обрадовался Жбан. – Им не понадобятся.

Иван поморщился, но возражать не стал.

– Пойдешь со смердами! – велел воину. – Не спешно. Они вымотались – не гони. Через седмицу жду вас в Звенигороде. Сдай их тиуну и вели счесть убыток. Даю вам смока… Зых! – повернулся князь к дружиннику, стоявшему у ближнего змея. – Летишь с ними!

Воин кивнул.

– Зорко гляди! Не ровен час, другие наскочит.

Зых поклонился.

– Мы с Олятой – в Звенигород! Я…

Крик не дал князю договорить.

– Войско!

Дружинник, стоявший на страже, указывал рукой на гребень берега. Там, заполняя горизонт, сгрудились всадники.

– К оружию!

Зых и Олята влезли на змеев и стали привязываться к седлам. Остальные, похватав щиты и копья, встали в ряд.

– Легкая добыча! – сплюнул Жбан, беря копье поудобнее. Иван остался на месте. Поднеся ладонь ко лбу, стал считать незваных гостей. Тех было с полсотни – по пять на каждого из его воинов. Несмотря на численное превосходство, ляхи не спешили атаковать. Один отделился и поскакал к дубу. Дружинник, стоявший обочь Ивана, натянул лук. Князь предостерегающе поднял руку. Дружинник ослабил тетиву. Лях тем временем приблизился. Богатая броня с полированными зерцалами, отделанный серебром шлем и красные сапоги на крепких ногах говорили, что это не простой воин.

Вороной жеребец, подскакав к змеям, захрапел и стал пятиться. Всадник, поколебавшись, соскочил и пошел к князю. Обрадованный конь отбежал и замер, косясь в сторону змеев.

Иван молча разглядывал незваного гостя. Тот был немолод, но крепок. Невысокий, но кряжистый, с длинными и сильными руками лях выглядел внушительно. Давний шрам, пересекая щеку, придавал его лицу свирепый вид. Покосившись на змеев, лях остановился и склонил голову – чуть-чуть.

– Коронный воевода Мацей из Застенок, герб Мзура, – важно представился он.

«Проще говоря, Мацько!» – подумал Иван.

– Ты – князь Галицкий?

Иван кивнул.

– Пошто забрел в мои земли?

– Заберу свое и уйду, – Иван кивнул на притихший с появлением всадников табор.

– То наши хлопы! – нахмурился Мацько. – Летось ушли. Весь бросили – орать некому.

– В Галиче нет холопов! – возразил Иван. – Любой, кто приходит, становится вольным.

Мацько насупился.

– Ты не вправе имать их здесь!

– Отчего же? – хмыкнул Иван. – По ряду, заключенному с твоим королем, могу преследовать татей, схитивших мое добро, на день пути от межи. Ваши земли начинаются от реки. Я далеко забрел? Или, может, разорил твою весь?

Мацько не ответил.

– А вот они, – указал князь на связанных пленников, – мою землю зорили. Сожгли избы, угнали люд, потравили посевы. Я вправе наказать.

– Как? – спросил Мацько.

– Повешу.

– Дам выкуп за этого! – Мацько указал на Збышко. – Остальных вешай! Дрянь, а не люди, раз господина не защитили… Згода?

Князь покачал головой.

– Не нужно золото? – удивился Мацько.

– Он знал, куда шел. Летось объявил: повешу любого. Если отпущу, придет снова. Мне опять ловить? Не проси!

Мацько засопел.

– Буду биться с тобой, князь!

Иван усмехнулся и выразительно посмотрел на смоков.

– С нами Езус и Матка Боская!

– Это вряд ли! – ответил князь.

Воевода повернулся и пошел к жеребцу. Тот принял хозяина на спину и поскакал прочь.

– Олята, Зых! – Князь обернулся к воинам, сидевшим на смоках. – Воеводу не калечить! Доставить целым.

Дружинники кивнули и подобрали поводья. Змеи встали на толстые лапы и разбежались. Расправив крылья, они взмыли над склоном. За рекой развернулись и встали крылом к крылу. После чего вытянули шеи и оскалили пасти. Усеянные рядами острых зубов, те были страшны. Смерды на берегу закрестились. Змеи, проплыв над ними, устремились на ляхов, уже скакавших к дубу с копьями наперевес. Приблизившись, смоки заревели – еще сильнее и ужаснее, чем недавно. Непереносимый рык сломал строй атакующих. Кони ляхов брызнули в стороны, некоторые встали на дыбы или принялись подавать задними ногами, сбрасывая всадников. Ляхи валились на траву, как снопы. Гнедой воеводы, прыгая, как козел, нес его к дубу. Мацько, бросив копье, пытался усмирить коня, но тот не подчинялся. Храпя и фыркая, вороной мчал к дереву, грозя разбить об него себя и всадника. Пленники, увидев это, поползли в стороны – помирать под копытами никому не хотелось. Мацько отделяло от дуба всего ничего, когда его догнал смок. Выпустив когти, змей схватил ляха и приподнял вместе с жеребцом. Ноги Мацько выскользнули из стремян. Освобожденный конь приземлился и порскнул в сторону. Помчался к реке, где его переняли наблюдавшие за схваткой смерды.

Змей же, увернувшись от столкновения дубом, повернул и снизился. Бросив ляха, он сел. Весело глянул на дружинников, будто спрашивая: «Ну как я? Ловко?» А те, вздернув воеводу на ноги, обезоружили и подвели к князю.

– Ну? – сказал Иван. – Минздрав предупреждал.

Дружинники, не знавшие, что означает «минздрав», догадались о смысле сказанного и осклабились. Ошеломленный Мацько молчал.

– Ранен? – спросил князь.

– Не! – ответил один из дружинников. – Броня добрая, коготь не проткнул. Помяло трохи. Очуняет.

– Поговорим о выкупе? – предложил Иван.

– Лучше повесь! – прохрипел Мацько. – Вместо него! – Он кивнул на Збышко.

– Цо мувишь, батько?! – взвился тот.

– Молчи! – вызверился воевода. – Говорил же: не ходить в Галич, а ты послухал? Вот и живи, зная, что погубил стрыя!

Збышко набычился, нижняя губа его оттопырилась, подбородок задрожал. Гордость, позволявшая юному ляху казаться невозмутимым все это время, лопнула, когда он осознал, что вовлек в беду родного человека. Уронив голову, Збышко заплакал, роняя крупные слезы. По знаку Ивана дружинники подвели к нему Мацько. Воевода сел рядом с племянником. Збышко спрятал лицо у него на груди и застыл – только плечи вздрагивали. Мацько, обняв сыновца, глядел в сторону. Иван отвернулся. Вешать ляха ему расхотелось. «Не поможет! – подумал сердито. – Они гордые. Назло придут! Не жупаны…»

Шайку под предводительством угрского жупана они переняли год тому. Угры пытались отбиться, даже стреляли в смоков, но после того, как сверху пролился каменный дождь, оружие бросили. Всех пленных, а их набралось с полсотни, дружинники развесили на деревьях вдоль межи с венгерским королевством. Жупан не только палил веси. Захватив богатый полон, угры резали стариков и больных – мешали быстро уходить, а дорогой прикалывали отставших. Дружина, двигаясь по следам шайки, натыкалась на пепелища и распухшие трупы. Воины озверели; попытайся Иван сохранить пленникам жизни, его бы не послушали. Он, впрочем, и не пытался…

Урок жупаны усвоили. После показательной казни их набеги сошли на нет. С ляхами не получалось. То тут, то там легкие отряды пересекали границы княжества и угоняли смердов с семьями. Перехватить налетчиков удавалось не всегда. К чести ляхов следовало признать: людей они не резали. Наверное, потому, что угоняли исключительно своих – тех, кто тянулся за вольной жизнью в Галич. Узнав, что тамошний князь не обижает смердов, дает землю и житло, а дань требует божескую, хлопы снимались и уходили. Ляшским боярам такое не нравилось. Они считали, что вправе вернуть своих, и не на шутку обижались, когда им говорили, что это не так. Договор позволял Ивану преследовать налетчиков, но князь знал: король и воеводы рейдам потворствуют. Кому хочется, чтоб смерды оставили земли? Облегчить же участь хлопов, не драть с них три шкуры ляхи не желали. Вот и гоняйся за ними! Граница длинная, у каждого брода заслон не выставишь…

Было еще обстоятельство, мешавшее Ивану решиться на казнь. Мацько ему нравился. Спасая племянника, лях решился на безнадежную атаку, а после предложил свою жизнь взамен. Только принять его жертву нельзя. Королю не понравится казнь воеводы.

Иван подошел к дубу и опустился на корточки. Мацко встретил его хмурым взглядом.

– Хочешь, отпущу вас – и без выкупа?

– Что потребуешь? – насторожился лях.

– Вот он, – Иван указал на Збышко, – поклянется паном Езусом и Маткой Боской не ходить более в мои земли.

– Чтоб я! Схизматику!..

Збышко не договорил: Мацько с размаху саданул его локтем в бок. Юноша охнул и замолк.

– Крепко любишь! – усмехнулся Иван.

– У меня более никого, – вздохнул лях. – У самого женки не было, а его родители померли. Один наследник, да и тот дурнем вырос. Згода, князь! Что еще?

– Дашь клятву служить мне.

Лях набычился.

– Я присягал королю!

– Так я не прошу, чтоб изменял. Король поставил тебя в порубежье, чтоб ты его защищал. Так?

Мацько кивнул.

– Вот и защищай! Пусть никто без дозвола не ходит – как к вам, так и ко мне.

Воевода задумался.

– Буду платить! – добавил Иван. – Десять гривен. В год.

– Сто! – возразил Мацько.

Иван усмехнулся.

– За сто я половцев найму – целую орду. Они с такими, – Иван кивнул на Збышко, – и без смоков справятся. Возьмут луки и превратят в ежиков.

– Призовешь поганых? – удивился Мацько.

– Почему нет? – пожал плечами Иван. – Они, по крайней мере, земли мои не зорят.

– Пятьдесят! – сказал Мацько. – И плата – вперед!

– Двадцать – и не гривной больше.

– И корм моим воям!

– Ладно! – согласился Иван, подумав. – Но вперед не дам. Весь нашу сыновец твой спалил – считай это за виру. А к Рождеству приезжай: будет плата.

Мацько, поколебавшись, кивнул. Иван протянул ему руку, помогая подняться, но Мацько вскочил сам – легко, как юноша. Иван сделал знак. Подбежавший Жбан снял путы с рук Збышко. Дядя и племянник прошли к кресту, где, встав на колени, произнесли обещанную клятву. Мацько подвели его вороного жеребца, вернули меч и шлем. Затем подогнали освобожденных слуг. Об оружии и коне Збышко не заикнулся – все еще не мог поверить, что избежал смерти. Кивнув князю на прощание, Мацько запрыгнул в седло и тронул каблуками бока вороного. Обезоруженный отряд поспешил следом.

– Пропали сапоги! – вздохнул Жбан, провожая ляхов сожалеющим взглядом. – Надо было сразу содрать!

Горевал он, впрочем, не долго. Спустя короткое время во главе небольшого отряда Жбан скакал вдоль повозок, пересекавших реку. Сверху кружил смок. Иван, оставшись с Олятой, забрался на спину второго змея и собрался привязаться ремнями, как вдруг кто-то тронул его сапог. Иван глянул вниз. Там стояла Млава.

– Ты чего? – удивился князь. – Догоняй своих!

– Ну их! – насупилась ведьмарка. – Возьми к себе! Пригожусь!

Иван подумал и кивнул. Ведьмарка бросила в корзину узелок с пожитками и, задрав подол, влезла сама, сверкнув при этом белыми ногами. Ноги у нее оказались стройными и красивыми.

– Привяжись! – сказал князь. – Вывалишься!