Беспризорный князь
«Убьется, сумасшедшая!»
Иван рванулся навстречу. В один миг он миновал избу и понесся вверх, стремясь перехватить супругу на середине пути. Не успел. Оляна запнулась о невовремя попавший под ногу корень, быстро-быстро замахала руками, пытаясь сохранить равновесие, но не устояла. Шлепнись она навзничь, ничего не произошло бы. Съехала бы на спине – как раз в руки мужа. Однако Оляна упала лицом вперед. Выброшенные вперед руки не помогли: живот помешал им достать землю. Оляна охнула, свалилась на бок и покатилась по нему, кувыркаясь.
Взревев, Иван наддал и подхватил ее, мятую, в сплошь вызелененном травой летнике. Лицо жены, покрасневшее, испуганное, было измазано соком травы.
– Некрас! Любый… – прошептала Оляна.
Во всем княжестве только она звала мужа языческим именем. Это будило воспоминания о прошлом, когда Иван был сотником белгородского князя, а Оляна – задорной девочкой-подростком, стиравшей порты и варившей ему кашу. Теперь было не до воспоминаний.
– Молчи! – приказал Иван, со страхом чувствуя, как на руку его течет нечто теплое. Осторожно, стараясь не выронить драгоценную ношу, он спустился к избе. Оляна постанывала, прильнув к его плечу. Этот стон обжигал князя. Подлетевшие стражники распахнули дверь. Иван внес жену внутрь и, недолго думая, уложил на стол. Тот был чисто выскобленным. Оляна, оказавшись на спине, вскрикнула и закрыла глаза. Мокрый подол летника облепил ее ноги. Иван оглянулся. У дверей сгрудились испуганные стражи, среди них виднелось лицо Оляты. Все вопрошающе глядели на князя.
«Скачите за лекарем!» – хотел приказать Иван, но спохватился. До Звенигорода не близко. Пока найдут лекаря, пока привезут… Можно слетать на смоке, но и это долго. Помощь Оляне требовалась немедленно.
«Млава! – вспомнилось вдруг Иван. – Кубта говорил, что она лекарка». Не успел он подумать, как ведьмарка, растолкав стражей, появилась внутри. В руке она сжимала узел. Бросив тот на лавку, Млава подбежала к столу и одним движением задрала Оляне подол. У двери ахнули. Иван, страшась, скосил взгляд и оттаял: на блестевших от влаги ногах Оляны крови не было.
– Вода вышла! – подтвердила Млава. – Рожать будет.
Она обернулась к сторожам, все еще маячившим у двери.
– Горячая вода есть?
– В котле, – поспешил один. – Вскипятили, но крупу не бросили – не успели.
– Здесь что? – Млава указала на ведра.
– Вода, – пожал плечами сторож.
– Опростать, вымыть и набрать свежей. До половины. Только берите из ручья, там чище.
«Когда успела разглядеть?» – удивился Иван.
Стражи, толкаясь, схватили ведра и убежали.
– Дай нож! – попросила Млава.
Иван протянул засапожник. Млава развязала свой узел, извлекла чистую рубаху и полоснула лезвием по шву. После чего разодрала рубаху на части. Пока она занималась, сторожа принесли воду.
– Теперь – вон! – приказала Млава.
Стражи торопливо выскочили в дверь, Олята – следом. Иван остался: за язычницей следовало глядеть.
– Помоги! – попросила Млава. – Надо раздеть.
Она попыталась снять с Оляны летник, но Иван остановил. Взял нож и располосовал летник с рубахой от подола до ворота. Млава только головой качнула. Откинув разрезанные одежды, она стала щупать опавший живот Оляны. Роженица, застонав, очнулась.
– Кто это? – спросила, со страхом глядя на сине-желтое лицо ведьмарки.
– Повитуха, – успокоил Иван.
– А она… – продолжила Оляна, не отводя взгляда от Млавы.
– Ее ляхи били, – пояснил Иван, гладя жену по голове. – Не бойся, ладо, она добрая. И справу ведает.
На самом деле Иван понятия не имел, добрая ли Млава и ведает ли справу, но выбора не оставалось: помочь жене могла только она. Язычница тем временем закончила щупать и посмотрела на князя. В медовых глазах ее читалась тревога.
– Помоги принести котел! – сказала громко.
– Не уходи! – Оляна схватила мужа за руку.
– Я скоро! – успокоил Иван.
Вдвоем они отошли к печке, где исходил паром медный котел.
– Беда, княже! – шепнула Млава, оглянувшись на стол. – Дите в чреве повернулось. Поперек лежит.
– И что? – спросил Иван, ощущая, как похолодела спина.
– Не разродится. Помрет.
– Помочь нельзя?
Иван спросил это, прекрасно зная ответ. В своем времени он привез бы Оляну в роддом, и там обязательно помогли бы. Например, сделали операцию. Только нет здесь ни роддомов, ни акушеров. Детей принимают бабки-повитухи, понимающие в медицине, как Иван – в космических полетах. Оляна умрет. Любимая, желанная, самая близкая ему женщина. Ему снова напомнили: все, кого он любит, умирают. Список растет. Мать, дядя Саша, названный брат Иван, Георгий, а теперь вот жена. Он расслабился и забыл. Поверил, что эта цепь кончилась…
Иван стоял, опустив голову. На душе у него было пусто и мрачно. Кто-то осторожно тронул его за руку. Он поднял взор: Млава? Чего ей?
– Можно попробовать повернуть, – робко сказала ведьмарка. – Только я этого не делала. Правда, видела…
«Она ж совсем девчонка! – вдруг понял Иван. – Такая же, как Оляна. Привез повитуху! Следовало послать в Звенигород. Теперь поздно…»
– Ворочай! – выдохнул решительно.
– Если не получится, нутро порвется, – продолжила ведьмарка. – Тогда точно умрет.
– Делай! – подтвердил Иван и сжал руку язычницы. – Только я прошу: бережно! Получится – проси, что хочешь! Ничего не пожалею!
Млава кивнула и высвободила руку.
– Помогай!
Они сняли котел с огня и отнесли в угол. Здесь Млава, подцепив котел обернутой подолом рукой, плеснула кипяток в ведра. Попробовав воду пальцем, кивнула, после чего омыла руки. Они вернулись к столу. Млава поочередно согнула ноги Оляны в коленях и развела их в стороны. Требовательно глянула на князя. Он понял.
– Олянушка! – Иван взял руку жены. – Сейчас будет больно. Терпи! Пожалуйста! Так нужно.
Оляна кивнула. Млава, зачерпнув из берестяного туесочка жир, растерла его в ладонях и погрузила руку в лоно жены. Оляна напряглась, заворочалась и застонала.
– Держи ее! – прикрикнула Млава. – Крепко!
Иван прижал плечи жены к столу. Оляна стонала и корчилась. Иван оглядывался на Млаву, желая понять: долго ли это продлится, но видел только склоненное лицо ведьмарки с закушенной губой и ее руку, погруженную в лоно жены.
«Господи! – взмолился он. – Сделай так, чтоб получилось! Пусть ребенок не выживет, пусть родится мертвым, только пусть Оляна уцелеет! Пожалуйста! Я тебя очень прошу! Смилуйся над рабом твоим, скудным и нечистым! Накажи меня за грехи мои, но пожалей ее! Она не виновата. Это я…»
Внезапно Оляна умолкла. Обернувшись, Иван увидел Млаву, уже не склоненную. Она стояла прямо, и рука ее была в крови. «Порвала!» – похолодел Иван. Млава, прочитав вопрос в глазах князя, покачала головой.
– Тужься, княгиня! – приказала весело. – Добре тужься!
Встав рядом с Иваном, Млава уперлась в живот жены предплечьем и стала двигать им по направлению к лону.
– Старайся, княгинюшка! Старайся! Скоро уже! Головка показалась!
Млава отбежала к лавке и вернулась с куском полотна в руках. Положила его на стол и склонилась над лоном княгини. Мгновение – и в руках ее оказалось нечто сморщенное и красное.
– Нож, княже!
Иван выхватил засапожник.
– Режь!
Князь чиркнул лезвием по синевато-красной веревочке – там, где указала Млава. Брызнула кровь, но сразу утихла. Млава убежала с красным к ведру, заплескала водой, но скоро вернулась.
– Держи, княже! – сказала весело. – Сын!
Иван испуганно принял ребенка. Тот был теплым и мягким. Сморщенное, красное личико, закрытые глаза…
– А он… – начал Иван. Он хотел спросить: «Живой?», но не успел. Ребенок открыл глаза. Те оказались маленькими и мутными. Внезапно князь ощутил на ноге влагу. Скосив взгляд, увидел желтую струйку, изливавшуюся из крючочка младенца ему на порты.
– Ишь, какой! – засмеялась Млава. – Не успел родиться, как батьку обмочил.
Забрав ребенка, она ловко запеленала его в холстину и вернула князю. Тот держал сына, боясь пошевелиться. Чувства, которые обуревали сейчас Ивана, словами передать было невозможно. Внезапно ребенок сморщил личико и закричал.
– Дай! – услышал Иван. – Мне!
Оляна, приподнявшись, жадно смотрела на них. Иван подошел и протянул сына. Оляна схватила ребенка и прижала к груди. После чего заплакала. Младенец тут же поддержал.
– Он… Есть хочет…
Оляна попыталась дать мальчику грудь, но тот выплюнул сосок и продолжил плакать.
– Не спеши, княгиня! – сказала Млава. – Покормишь еще! Он от другого плачет. Чрево покинул, где ему было тепло и добре. Привыкнет и успокоится. А ты тужься! Послед должен выйти.
Млава забрала у Оляны младенца и положила рядом. Тот, к удивлению князя, почти сразу затих. Выдохнув, Иван на плохо гнущихся ногах прошел к двери и вышел на крыльцо. Несколько пар глаз немедля уставились на него.
– Сын! – сказал князь, глупо улыбаясь. – Здоровый!
Стражи заорали, бросая вверх шапки.
– Всем по гривне! – добавил Иван, когда крик умолк. – Сегодня же!
Шапки снова полетели вверх.
– А теперь скачите в Звенигород и пригоните покойный возок! Княгиню повезем, с дитем! И одежу роженице не забудьте!
– Как она? – протолкался ближе Олята.
– Здорова! – ответил Иван и внезапно одернул себя: «Здорова ли? Вдруг нет?»
Он торопливо вернулся в избу. Млава, склонившись над лоном жены, махала иглой.
«Порвала!» – испугался Иван. Млава тем временем, перекусив нитку, посыпала рану желтым порошком из туесочка и выпрямилась.
– Это не то! – пояснила, поймав взгляд князя. – Промежность разлезлась. Такое бывает. Сам гляди: крови мало.
Князь, однако, глядеть не захотел, подошел сбоку. Измученная Оляна спала, прикрытая чьей-то свитой. Завернутый в холстину младенец дремал рядом. Иван полюбовался на сморщенное личико и отошел. Млава возилась у лавки, собирая узелок.
– Держи! – Иван протянул ей отвязанный от пояса кошель. – Здесь ромейские номисмы – в пересчете на серебро гривен пять будет.
Млава покачала головой.
– Ты спас мне жизнь!
– А ты сегодня – две. За одну должен. Возьми! Или чего другого хочешь?
Млава кивнула.
– Чего?
– Остаться в городе.
– Живи! – пожал плечами Иван. – Это денег не стоит. А золото возьми! – Он вложил кошель в ладонь Млавы и завернул ей пальцы. – Купишь дом, заведешь хозяйство… Мужа себе доброго найдешь – приданое будет. Я тебя не забуду. Не чаял, что Оляна будет жить! – Он улыбнулся.
«Жить-то она будет, – подумала Млава, сжимая толстый кошель. – А вот рожать более – нет!»
Она подумала, сказать ли это князю, и, поколебавшись, решила молчать. Еще обвинит, что она нарочно. Млава сама не верила, что у нее получилось. Даже у покойной матери повороты выходили редко. Мокошь помогла своей жрице. Она отметила этого высокого, красивого мужа с синими глазами. Млава догадалась об этом на берегу, когда князь с кучкой воев разогнал ляхов, не получив при этом даже царапины. Удача князя подтвердилась и в этот раз. Мокошь давала ясно понять: это он! Тот, кого богиня избрала жертвой…
3
На третий день после рождения сына к Ивану приехал Малыга с женой. Женился батько неожиданно для всех, в том числе и для себя. Случилось это, как мне рассказывали, так. Малыга, как положено посаднику, принимал жалобщиков, когда к нему вошла странная девица. О том, что она незамужняя и даже не вдова, говорил венчик в волосах, хотя на вид посетительнице было за двадцать – в Галиче к таким годам успевали овдоветь. Тем не менее, девица не выглядела ни косой, ни рябой, что объясняло бы привередливость женихов; наоборот, смотрелась весьма гожей. Чем, собственно, и привлекла внимание Малыги.
– Сосед межу запахал! – пожалилась Любава, как звали просительницу. – Накажи его!
– Сами разобраться не можете? – заворчал Малыга (он не любил склок). – Посаднику дело до вашей межи?
– Сосед у меня дурной! – возразила девица. – Мало того, что жадный, так и обзывается всяко. А вступиться некому – сирота я.
– Что ж без мужа? – сощурился Малыга.
– Не берут.
– Отчего?
– В то время, как Володько здесь правил, уные его меня снасиловали. Схватили на улице, затащили в хоромы, после чего выкинули, побитую и в одеже разодранной. Домой шла через весь Галич, люди позор мой видели… – Любава насупилась.
– Где эти уные сейчас? – посуровел лицом Малыга. – В Галиче?
Любава покачала головой:
– Сгинули, – она вздохнула. – Вы их и посекли. Уцелей кто – сама бы зарезала! – добавила мстительно.
Малыга внимательно глянул на просительницу.
– Батюшка объявил в церкви, что я непорочная[7], только женихи все равно носы воротят.
– Дурни! – сказал Малыга. – Девка ты гожая: как мне – так по нраву. Совсем, что ль, не звали?
– Которые и звали, – подтвердила Любава. – Только не пошла.
– Отчего?
– Они не по любви, – фыркнула Любава. – Дом мой хотели, хозяйство. Я хоть и не боярышня, но не бедная! Сама тружусь, холопов имею, приглядываю за ними! – добавила Любава с гордостью.
Малыга задумчиво прошелся по гриднице.
– Сосед только донимает, – продолжила Любава. – Забижает сироту!
Вид девицы резко контрастировал с ее словами. «Эту обидишь! – подумал Малыга. – Скорей она сама…»
– Заглянуть к тебе вечерком? – предложил, сощурившись.
– Даже не думай! – возмутилась Любава. – Я себя блюду. У кого хошь спроси! Даже сосед – и тот лает меня «целкой церковной». Привечала б мужиков, кричал бы: «Блядь!»
– «Церковной»? – улыбнулся Малыга.
Любава насупилась.
– Батюшка сказал «непорочная» – значит, такая и есть!
– Жаль! – развел руками Малыга. – А то бы заехал.
– Сором тебе, посадник, девицу к блуду склонять! – осердилась Любава. – Коли по нраву, так замуж бери! По-честному!
Малыга захохотал.
– Нашла жениха! – сказал, отсмеявшись. – Ты на голову мою глянь, глупая! Вишь, седая?!
– Что из того? – возразила Любава. – Голова седая, а телом крепок. На ристалище молодых бьешь – сама видела. К женкам вдовым захаживаешь – весь Галич о том знает. Ко мне вот ночевать просился. Значит, не старый.
Малыга снова захохотал. Любава, нахмурившись, ждала, когда он закончит.
– Ладно, – сказал Малыга, отерев с глаз слезы. – Повеселила ты меня. Пошлю тиуна. Коли правду молвила, соседа накажут. Станет впредь лаяться – получит батогов. Довольна?
Любава кивнула, но не ушла.
– Что еще? – удивился Малыга.
– Замуж! – напомнила Любава.
– Так не звал! – изумился Малыга.
– Сказал, что я по нраву.
– Ну… – Малага почесал в затылке. – Сказать-то всякое можно. Рассуди сама: куда мне жениться, старому? Смеяться станут.
– Не станут! – возразила Любава. – За тебя любая пойдет!
– Так уж и любая! – не согласился Малыга. – Вдова – еще поверю, но чтоб девка? Девке со стариком невместно.
Любава потупилась.
– Не девка я, – сказала чуть слышно, – сам знаешь. Хоть батюшка и объявил, но девство порушено… И лет мне много – двадцать три. Как для тебя – так в самый раз! – добавила торопливо.
– Думаешь? – спросил Малыга.
Любава кивнула. Малыга прошелся по гриднице во второй раз.
– За тех, кто звал, не шла, – сказал, встав против просительницы. – За меня сама просишься. Захотела в посадницы?
Любава покачала головой.
– Тогда отчего?
– Ты мне по нраву. Крепкий, статный и гожий. С виду строг, но сердцем добрый. Встретил ласково, помочь обещал. Другой бы выгнал.
– Ладно! – сказал Малыга. – Я подумаю.
– Только недолго! – предупредила Любава. – Ждать не буду!
Она гордо подняла голову. Малыга засмеялся и отпустил просительницу. Жалобщиков в тот день набралось много, он принимал их допоздна, после чего, поужинав, отправился в ложницу. Спал плохо, ворочался и встал на заре. Надев новую свиту и такую же шапку, кликнул гридня. Спустя короткое время в сопровождении дружинников он выехал со двора и отправился на торг. Там купил золотые, с яхонтами серьги и красивый шелковый убрус. Сложил их в сумку и вскочил в седло. Встреченный прохожий рассказал, как проехать к нужному двору – тот оказался неподалеку. Прежде, чем постучать, Малыга внимательно осмотрел дом. Тот выглядел справным: крепкие стены, тесовая крыша; и не пузырь, а стекла в узких окошках. Забор вокруг дома был из высоких, тесаных плах, дубовые ворота окованы железом – не разобьешь. Малыга одобрительно крякнул.
– Хозяйка в поле! – сказала холопка, открыв калитку.
– Так рано? – удивился Малыга.
– Она с петухами встает, – поведала холопка. – Поснедает – и туда! Хозяйский глаз везде нужен.
– Проводи к ней! – велел Малыга. – Живо!
Холопка юркнула обратно, ворота отворились, из них выехал отрок. Рыжий коник под ним выглядел веселым и упитанным, шерсть его блестела, Малыга крякнул еще раз.
– Ты кто? – спросил отрока.
– Холоп Любавин! – сказал отрок и шмыгнул носом. – За конями гляжу. Скачи за мной, посадник! Мы скоро…
Доскакали и впрямь быстро: поле хозяйки было неподалеку. Еще подъезжая, Малыга заметил работающих в поле людей и знакомую фигуру наобочь пахоты. Любава была не одна. Рядом крутился мужичонка в суконной шапке. Они с Любавой о чем-то спорили, размахивая руками. «Это и есть сосед!» – догадался Малыга, с любопытством наблюдая за сценой. Спорщики увлеклись и не замечали гостей. Внезапно мужичонка что-то сказал Любаве, та отскочила и подхватила с земли грабли. Размахнувшись, огрела ими мужика. Тот закричал и закрылся руками. Любава ударила еще раз. Малыга пустил коня вскачь. Мужичонка увидел его первым.
– Защити, посадник! – закричал, кидаясь к коню. – Вишь, чего творит? Дерется! Вира мне за обиду положена!
– Вира, говоришь? – сказал Малыга, прыгая на землю. – А кто межу сироте запахал? Кто ее «целкой церковной» лаял? Святая церковь объявила девку непорочной, а ты, значит, против?
Мужичонка побледнел.
– Сказано в Правде: коли муж мужа батогом ударит, то с него вира, – продолжил Малыга, – но не писано, как быть, когда девка бьет. А раз так, то и взыскивать нечего. А вот про межу запаханную в Правде есть. Двенадцать гривен продажи[8], и ты их заплатишь.
– Смилуйся, посадник! – мужик бросился на колени. – Христом Богом молю! Где ж столько взять?
– Тогда прикуси язык свой поганый и впредь держи за зубами! – рявкнул Малыга. – Прочь с глаз моих!
Мужичонка вскочил и убежал. Малыга снял с седла сумку и, ступая по вспаханной земле, пошел к Любаве. Дружинники двинулись следом. Любава смотрела на них, уперев руки в бока.
– Межою пройти не могли? – спросила, когда гости приблизились. – Пашню зачем топтать?
Малыга захохотал. Дружинники за спиной присоединились. Любава нахмурилась.
– Чего приехал? – спросила, когда посадник утих. – Тиуна ждала.
– А я более не по нраву? – прищурился Малыга.
– Грех тебе, посадник, смеяться! – насупилась Любава.
Малыга полез в сумку, достал убрус, положил сверху серьги и протянул девице.
– Вот!
– Что это? – удивилась Любава.
– Дар невесте. Они, – Малыга кивнул на дружинников, – видоки, что честью замуж зову, как девку непорочную. Пойдешь за меня?
– Я… – Любава вспыхнула, растерянно посмотрела на дары, затем на посадника, на дружинников за его спиной. – Ты хоть бы человека упредить прислал! – выпалила сердито. – Нашел, где сватать! В поле, не прибранную…
– Домой к тебе заезжал, – ответил Малыга, пряча усмешку в усы, – сказали, что ты здесь. Вот и поскакал. Боялся не успеть. Грозилась ведь, что ждать не станешь. Ну, раз не по сердцу… – он завернул серьги в убрус, намереваясь спрятать дар в сумку.
– Отдай!
Прежде чем Малыга успел сообразить, Любава подскочила и вырвала дар. Развернув, выхватила серьги и мгновенно вдела их в уши, заменив ими свои, серебряные. После чего расправила и повязала убрус прямо поверх венчика. Тот встопорщился на темени, образовав на голове поперечный гребень. Малыга, не удержавшись, засмеялся.
– Ты! Ты…
Любава села на землю и заплакала. Малыга, потоптавшись, неловко опустился рядом.
– Ты что, ладо? – он обнял невесту за плечи.
– Ты… – проговорила Любава сквозь всхлипывания. – Думала: шутишь. Кто ты и кто я? Посадник и девка ославленная… Те, которым отказала, кричали: ноги должна им мыть и воду ту пить. Сосед и вовсе сказал, что никто добрый меня не возьмет…
– Голову ему оторву! – пообещал Малыга.
– Не надо! – сказала Любава, вытирая слезы. – Он и без того удавится – из зависти. Вот что я скажу тебе, посадник! Честь великую ты мне оказал – о такой и мечтать не смела. Этого не забуду! Никогда! Отныне не будет у тебя человека вернее меня. Я теперь за тобой, как нитка за иголкой: хоть в хоромы, хоть в шалаш. И ноги мыть тебе буду! Знай!
– Этого не надо! – сказал Малыга. – Сам помою…
Выбор посадника изумил Галич. Любава не врала: породниться с Малыгой желали многие. Бояре наперебой сватали ему вдовых сестер и даже юных дочек, а тут смердка, к тому же непонятно кто: не то девка, не то баба. Мгновенно возник и пополз по Галичу слушок: посадник поспешной женитьбой прикрыл блуд. Возник и увял. Дружинники, бывшие с батькой, поведали о подробностях сватовства. Заодно намяли бока рьяным сплетникам – а не порочь честного человека! Языки угомонились.
На свадьбе батьки я не был: Малыга постеснялся торжества. Сейчас представилась возможность отдариться. Я поднес молодой жене ромейские паволоки. Любава ахнула, взяв в руки узорчатый шелк. Мужу достался меч в богато украшенных ножнах. Малыга немедленно извлек клинок, потрогал грань, бегущую посреди лезвия, оценил заточку и крепость стали.
– Кольчугу проткнет и разрубит! – сказал довольно. – Добрый меч! Угодил старику!
– Какой ты старик?! – засмеялся я, выразительно глянув на Любаву. Та закраснелась и потупилась. Малыга усмехнулся и покрутил ус.
– Кажи сына! – сказал весело.
Я провел гостей в ложницу. Оляна встретила нас в постели (ей пока неможилось), но принаряженной. Малыга расцеловал княгиню в зарумянившиеся щеки, после чего склонился над младенцем.
– Вылитый батька! – сказал авторитетно. – И большой какой – настоящий волот[9]! Молодец, доча!
Любава глянула на младенца тем жадным взором, каким смотрят на чужих детей женщины, мечтающие о своих, и, склонившись, поцеловала Оляне руку. После чего все отправились к столу. Пир не затянулся. Ватага была в разъездах, а другие понимали: посаднику с князем нужно поговорить. Выпили за молодых, затем за новорожденного, после чего торопливо закусили. Я украдкой поглядывал на батьку. И без расспросов было видно, что он счастлив. Но еще более счастливой выглядела Любава. Она не отрывала от мужа влюбленных глаз, а когда тот встал, сославшись на нужду, скользнула следом. Я чуток подождал и тоже вышел. Малыга стоял в коридоре, а Любава висела у него на шее, прильнув щекой к его щеке.
– Что ты, ладо! – говорил Малыга, гладя женку по спинке. – Натешимся еще!
– Ага! – возразила Любава, поднимая голову. – Видела, как с князем перемигивался. Теперь ночь с ним проговоришь, а я тосковать буду. И без того мало тебя вижу… Поцелуй меня! Живо!
– Так уж и мало! – пробурчал Малыга, но просьбу жены исполнил. Я отступил назад: дальше подглядывать было сором.
Батько явился в гридницу не скоро и слегка встрепанным, а вот Любава не показалась. Спрятав усмешку, я поднял здравицу за гостей, те поняли и откланялись. Малага поставил кубок и вытер усы.
– Как назовешь? – спросил, щурясь.
– Иваном, – ответил я, поняв, что он о сыне.
Малыга кивнул. В лето, когда Галич стал наш, тело Ивана перевезли в Звенигород. Володько так и не узнал, где покоится княжич. Никто не выдал место захоронения, хотя знали о нем многие. В соборе отслужили литию, обветшавший гроб вложили в новый – из крепких дубовых досок, после чего младший брат лег подле отца с матерью, оставив старшего в неутоленном горе. Звенигород рыдал, плакали ватага и дружина, даже Малыга не удержался. Сам князь… Оляна позже сказала, что не чаяла видеть мужа в таких соплях. Я и сам не чаял…
– Крестных нашел? – продолжил Малыга.
– Хотел тебя звать.
– Княжича крестит князь! – возразил батько.
Я это знал. Князья на Руси повязаны узами; если не родственными, то крестильными. Это заменяет договора о дружбе и помощи. Оно б, конечно, хорошо иметь крестным князя, только где взять? Кого ни пригласи, от всех будет афронт. Не любят соседи Ивана. Мало того, что сам никто и звать его никак, так еще на Галичский стол залез.
Примерно так я и сказал Малыге.
– В Теребовле сидит Ярослав, – возразил он, взяв полный кубок. – С тех пор как ты в Галиче, извелся весь. Удел-то Володько ему давал.
– Ну и что? – пожал я плечами.
– Боится, что прогонишь. Некуда ему идти. Он хоть и Рюрикович, да из засохшей ветви. Повсеместно Мономашичи с Ольговичами правят, а он им чужой. Заезжал я в Теребовль, так веришь? кланялся мне, как князю! Услышит, что крестным зовут, до небес воспрянет! Дар такой поднесет, что изумишься.