Черный айсберг

© Борис Омский, 2021

ISBN 978-5-4498-6112-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Июнь 1987

Будильник на тумбочке вопил долго и настойчиво. Не открывая глаз, Марина потянулась к нему рукой. От неловкого прикосновения будильник опрокинулся, продолжая блажить противным пронзительным голоском.

«Ах, чтоб тебя… – лениво поплыли в голове мысли. Вот назло не встану. – Где это сил набраться, чтобы каждый день… в такую рань… Нигде работать не желаю, не хочу-у-у».

Мысли начали спотыкаться. Сообразив, что засыпает, Марина рывком сорвала с себя одеяло и сбросила ноги на пол.

Горячее тело обдало прохладой. Перед распахнутой дверью балкона на сквозняке пританцовывала шелковая штора. Марина поежилась, ей дико захотелось снова юркнуть под одеяло и закрыть глаза.

«К черту! – подумала она. – Позвоню Сергею Сергеевичу, скажу, что лопнула водопроводная труба, и у меня тут потоп. Хотя нет, труба уже недавно лопалась. А вчера я провожала в аэропорт дядю с Камчатки».

Вздохнув, как приговоренный к смерти узник, Марина, шатаясь, побрела в ванную. Там она решительно открыла холодную воду и стала под душ…

На плите весело запел закипающий чайник.

«К дальней дороге, – вспомнила примету Марина, мастеря бутерброд. – Наверное, опять в колхоз сватать будут».

Она включила старенький ВЭФ, стоявший на подоконнике. Из приемника голос какого-то ответственного товарища рапортовал об успехах легкой промышленности:

– …наметились серьезные сдвиги. Ассортимент выпускаемой одежды обновился почти на пятьдесят процентов. По сравнению с аналогичным периодом прошлого года выпуск особо модных изделий удвоился. Верю, недалек тот день, когда все жители нашей страны будут нарядно и красиво одеты.

– Как клоун Вася, – фыркнула Марина, настраивая приемник на другую волну.

Под ритмы зарубежной эстрады она проглотила бутерброд с чаем. Хотела вымыть чашку, но, бросив взгляд на часы, забыла о ней и с криком «ой, мамочка!» галопом помчалась из кухни в комнату. Сделав остановку перед зеркалом, быстро подкрасила глаза и губы, стремительно влезла в платье и, отступив на несколько шагов, оценивающе оглядела себя со всех сторон.

Одни мужчины предпочтитают блондинок, другие брюнеток, кому-то нравятся пышные, кому-то худые. Впрочем, есть и такие, которые восхищают всех без исключения. Именно к такому типу девушек относилась Марина.

Большая стрелка как угорелая мчалась по циферблату часов.

На ходу забрасывая дамскую сумочку на плечо, Марина вылетела на лестничную площадку. Кнопка вызова лифта ехидно светилась, предупреждая, что кабина занята. В нетерпеливом ожидании девушка вдруг вспомнила про пластиковый пакет Марципана, забытый на пуфике под вешалкой в прихожей.

Жизнь обошлась со Светланой Александровной довольно жестко. Отец погиб на войне, мать умерла от сердечного приступа, едва дочь достигла совершеннолетия. На руках молодой девушки осталась младшая сестренка Любочка, поставив ее перед выбором: отдать сестру в детский дом или найти работу, способную обеспечить существование обеих. Выбрала второе. Пошла работать на стройку, вырастила Любочку и продолжала ей помогать, когда та поступила в медицинский институт.

С личной жизнью долго не складывалось.

Только ближе к тридцати вышла замуж за вдовца-прораба и родила дочь Марину. Через несколько лет у семьи появилась машина, потом…

Потом авария. Закрытый гроб. Похороны мужа. Горе.

Мать и дочь жили вдвоем. Справив Марине пятнадцатилетие, Светлана Александровна вдруг испугалась, что дочь скоро станет взрослой, начнет строить свою жизнь. А что останется ей? Телевизор и редкие встречи с сетрой, которая разрывается между семьей, больницей и поликлиникой? Такое будущее ее не прельщало. И тут как раз завязался роман с инженером отдела снабжения Семеном Степановичем, закончившийся свадьбой.

Отчима Марина невзлюбила с первого дня. Ее раздражало, что он толст, некрасив и лыс, что мать постоянно стремилась ему угодить, что он лез к ней со своими дурацкими советами.

В десятом классе Марина была уже красавицей. Сверх того, она обладала сильным голосом и заметными декламаторскими способностями, потому на всех культурных школьных мероприятиях неизменно появлялась на сцене.

Однажды, придя домой, девушка заявила, что собирается после школы поступать на актерское отделение театрального училища.

Семен Степанович постучал себя пальцем по лбу и сказал:

– Малохольная! Думаешь, смазливая мордаха это все? Там у них вперед на пять лет все места распределены.

– А вы, дядя Сеня, откуда знаете, как там у них? – с вызовом отреагировала Марина. – Вы что, до отдела снабжения на артиста учились?

– Я жизни учился! И поболе твоего, между прочим. Наше общество как население большого дома: каждый живет на своем уровне. Можно по лестнице подняться на площадки верхних этажей. И что? Кругом крепкие двери на семи замках, попробуй сунься к кому-нибудь. Встречаются, конечно, герои, которые потолки и двери головой прошибают, но таких мало. Остальные либо лбы расквашивают, либо сидят на своем этаже и не рыпаются. Так-то!

– А я не хочу сидеть и не рыпаться! Хочу потолки и двери головой прошибать, – запальчиво крикнула Марина.

– Да ты не ори. Пошевели лучше мозгами, сделай милость. Вот придешь ты поступать, и режиссеришко или актеришко какой чадо свое за ручку притащит. А в приемной комиссии одни их друзья сидят. Угадай, кого из вас выберут…

Светлана Александровна в спор не вмешивалась. Но вечером перед сном пришла в комнату дочери, присела на краешек кровати, провела ладонью по ее лбу, как будто проверяя, нет ли температуры, и тихо сказала:

– Мариночка, наверное, он все-таки прав.

Марина, насупившись, отвернулась к стене. Мать вздохнула, выключила свет и неслышно прикрыла за собой дверь.

«Тоже мне авторитет, – думала Марина о Семене Степановиче, лежа в темноте. – Живет по плану, рационально, на десять шагов вперед все просчитывает. Первая жена состарилась, на вторую поменял, помоложе. С умом поменял, когда сыну воемнадцать стукнуло, чтобы алименты не платить. Сберкнижку имеет. Копит. На маме женился, потому что у нее двухкомнатная квартира, а единственная дочь вот-вот взрослой станет, тогда ее и попросить можно. Пора, мол, милочка, вылетай из гнезда. А мама при нем вроде служанки останется. Обстирывать, обеды готовить, в магазин бегать да унитаз за ним драить. И все-то он знает, везде успевает. Даже зарядку по утрам делает, чтобы до ста лет прожить. И проживет, каналья…»

Она провалилась на первом же экзамене. Отчим торжествовал. Однако Марина не сдалась. Решила записаться в народный театр и поступать на следующий год, имея за плечами уже кое-какой практический актерский опыт. Ее приняли. Было несколько ролей. Режиссер назвал их удачными. Появилась надежда…

Она поступала еще два раза. После последнего провала состоялся роковой разговор с режиссером.

– Неужели я обыкновенная посредственность с хорошей внешностью? – спросила она дрожащим голосом. – Но ведь вы же меня хвалили, давали главные роли.

– Увы, Марина, – сказал режиссер, почему-то отводя глаза, – не все так просто. Вероятно, не ошибусь, если скажу, что две трети поступивших в нынешнем году обладали примерно твоими способностями. Теперь представь: таких на одно место десятки, а надо выбрать одного. И тогда в борьбу включаются анкеты, характеристики, аттестаты, знакомста и прочие факторы. Есть талант и есть талантище. Последний сродни стихии. Самые крепкие препятствия и заграждения, в конце концов, не выдерживают его напора. Талант же более слаб и беззащитен, он нуждается в определенном комфорте и поддержке. В зависимости от условий среды он может превратиться в талантище, остаться недорослем или погибнуть. Чистый шанс на успех обладающих им людей я бы оценил в пятьдесят процентов. Таких людей довольно много, вот и побеждает тот, у кого есть больше, образно выражаясь, довесков к шансу. У тебя, Марина, их оказалось меньше, чем у конкурентов…

Театр Марина бросила. Серьезной профессии не приобрела. Работала копировщицей в одной из лабораторий отраслевого НИИ. До своего последнего провального поступления в театральное училище жила словно пассажир на перроне вокзала. Казалось, сейчас подадут состав, она сядет в вагон и уедет в свою мечту. Поэтому окружающий мир воспринимался как явление временное, как навязанный кем-то атрибут, который еще терпим сегодня, но уже завтра будет выброшен за ненадобностью. Она не утруждала себя размышлениями о том, что произойдет, если ее поезд не подадут. Это пришлось сделать, когда стало ясно, что на артистическом будущем придется поставить крест. Учиться не хотелось. К станку тем более. Она была девочкой самолюбивой и с дрожью предвкушала, как ее более удачливые школьные подружки, закатывая глаза к небу, со злорадством станут передавать друг другу сенсацию: «Ты представляешь! Одаренная, возвышенная красавица Матвеева пашет на заводе. Она ходит в косынке и черном халате по цеху и матом ругается с мужиками».

Практичный Семен Степанович подбил Светлану Александровну махнуть на далекую стройку с целью, как он выразился, подсобрать финансов перед пенсией. После горячей речи отчима о том, как большие деньги портят молодежь, семейный совет постановил ежемесячно высылать оставляемой под присмотром тетки Марине с ее более чем скромной зарплатой копировщицы тридцатирублевое денежное подспорье. На такой доход, естественно, не пошикуешь. Он принуждал к повышенной экономии, урезанию запросов и отказу от множества соблазнов, поджидавших молодую девушку на каждом шагу.

И тут вовремя подвернулся Марципан со своим предложением подработать.

Филиал столичного НИИ, в котором работала Марина, занимал бывший княжеский особняк. За свою столетнюю историю его внутренняя часть подверглась ряду перепланировок, но снаружи он практически не изменился, о чем свидетельствовала увеличенная фотография в вестибюле, доставшаяся институту в наследство от прежнего хозяина здания.

Марина вбежала в вестибюль, когда электронные часы на стене показывали «8:59». На проходной по ту сторону «вертушки» маячил самый вредный из вахтеров по кличке Цербер. Ровно в девять он закрывал ее на защелку, и открывал вновь только после занесения фамилии опоздавшего в специальную ведомость, отправляемую потом в отдел кадров. Сейчас Цербер с интересом поглядывал то на часы, то на Марину, гадая, должно быть: «Успеет или не успеет?»

Поднажав, молодая сотрудница проскочила проходную раньше, чем истекла решающая минута.

– Успела-таки, коза, – разочарованно проворчал вахтер, громко клацнув защелкой.

Завлаб Сергей Сергеевич Белоконь встретил влетевшую в лабораторию Марину настороженно.

– Никак опять опоздала? – перестав шарить в своем пухлом портфеле, опасливо спросил он.

– Обижаете, сегодня как штык.

– Вот так бы всегда, – облегченно выдохнул начальник.

Белоконю недавно исполнилось пятьдесят восемь лет. Он был единственным в институте заведующим лаборатории без ученой степени. Злые языки объясняли эту аномалию тем, что его грубоватая, но очень сведующая в своем деле, жена была главным бухгалтером, от которого в НИИ много чего зависело. Для приличия доклады Сергея Сергеевича о работе над диссертацией периодически заслушивали на ученом совете, хотя, учитывая его возраст, никто не верил в реальность защиты, включая и самого докладчика. В остальном Белоконь не уступал другим институтским начальникам своего уровня и даже превосходил их по некоторым статьям. Выбирая только «верные» темы и аргументированно отказываясь от рискованных, он обеспечивал лаборатории хорошие показатели. Подчиненные уважали его за человечность, обходительность, интеллигентность и старались не подводить. Они в полном составе выходили на субботники, стремились не опаздывать и с общеинститутских собраний сбегали реже, чем их коллеги из других подразделений. Как администратор, такой заведующий полностью устраивал вышестоящее начальство. Причем, если другие завлабы постоянно что-то просили, требовали, действовали с настарораживающим размахом, не укладывались в сроки выполнения договоров, не принимали своевременных мер в отношении злоупотребляющего подчиненного, то с Сергеем Сергеевичем в этом смысле у него было меньше всего хлопот.

Единственный человек в НИИ, который не ладил с Белоконем – старший научный сотрудник, кандидат наук Крутковский. Прямой, горячий, резкий, склонный браться за самые безнадежные разработки, он неутомимо добивался самостоятельности, убеждая при этом, будто продвижение по службе его не интересует. Но ему почему-то не верили. Сейчас Крутковский находился в отпуске, и в лаборатории царил мир.

Второй кандидат наук Бабенко, напротив, держал сторону заведующего. Он давно отошел от науки, продвинувшись по общественной линии. Даже в летнюю жару Бабенко ходил в костюме с галстуком. В свое время хитрый Белоконь сознательно и довольно искусно направил его на стезю общественного деятеля, дабы ликвидировать потенциального претендента на свое место.

Следуя к своему столу, Марина увидела, как из-за кульмана высунулась взъерошенная голова Славика, и улыбнулась ей во весь рот.

– Привет, Славик! Вернулся из колхоза?

– Угу, вчера вечером.

– Похудел. Что, плохо кормили?

– Как врагов народа.

– Тогда предлагаю в обед откушать со мной в кафе.

Славик расцвел.

Славика Марина жалела. Молодой специалист. Женился еще на третьем курсе университета. Год назад в семье родился второй ребенок. Одевался плохо: отечественные кроссовки, джинсы «Тверь» и далее в том же духе. Все ношенное-переношенное. Постоянный кандидат в колхоз, на овощную базу, стройку, уборку снега и мусора. Вечно невыспавшийся, где-то подрабатывающий, хронически безденежный, однако всегда веселый и жизнерадостный.

За кульманом Славика стол Пахомыча – отчаянного трудяги, умницы и заядлого курильщика.

Проходя мимо, Марина сунула ему пачку «Честерфилда».

– Голуба моя, откуда такая роскошь? – тихо ахнул Пахомыч.

Марина отшутилась:

– Поклонник в табачном киоске работает.

– Спасибо, милая!

Перед старым, набитым документацией, шкафом со стеклянными дверцами сидела вечно грустная по причине неизлечимой болезни дочери Мария Дмитриевна Сотникова. Сегодня ее лицо дышало удвоенной печалью.

– Что с вами, Мария Дмитриевна? – участливо спросила Марина склоняясь к ней.

– У Натки опять обострение. Нужно импортное лекарство А где его взять? Вчера бестолку все аптеки обегала.

– Черкните названия лекарства. Есть у меня на примете один волшебник. Правда, цены у него…

– Ой, Мариночка, потолкуй с ним, пожалуйста, – оживилась женщина. – Лучше любые деньги отдать, чем смотреть на мучения ребенка.

Наконец Марина добралась до своего угла. Убрав хрусткий марципановский пакет в ящик, достала косметичку, подрумянила щеки и брезгливо подвинула к себе стопку чертежей.

Трудовой день набирал обороты. Пахомыч яростно долбил по клавишам калькулятора. Сотникова листала журнал «Здоровье», Бабенко шелестел «Правдой», Сергей Сергеевич корпел над изменениями в плане на следующее полугодие, сладко дремал за кульманом Славик.

Около десяти под Бабенко громко затрещал стул. Встав, он поправил костюм и со словами «я в местком» на неопределенное время исчез. Минут через пятнадцать с откорректированным планом ушел на совещание Белоконь.

В одиннадцать, когда оставшиеся в лаборатории сотрудники уже напились чаю, Марину позвали к телефону. Звонил Володя.

Они дружили с восьмого класса В десятом на выпускном Володя предложил ей руку и сердце.

– Извини, Володенька, у меня впереди большие планы, и замужество в них пока никак не вписывается, – разочаровала его Марина.

После этого о любви не говорили. Только через год, уходя в армию, Володя сказал на прощание:

– Надеюсь, к моему возвращению ты успеешь осуществить все свои грандиозные планы и будешь готова выйти за меня замуж.

Володя попал в Афганистан. Беда подстерегла его, когда до демобилизации оставались считанные недели.

Солнце шло на сближение с цепочкой горных вершин, возвышавшихся на западе. Пыльная дорога километр за километром уходила под колеса бронетранспортера. Кое-где к ней уже вплотную подползли остроугольные тени.

Водитель первым заметил темное пятно за обочиной. Через несколько секунд оно превратилось в лежащего на земле человека.

– Товарищь старший сержант, впереди труп, – доложил водитель.

Старший сержант Владимир Лобанов отдал команду приготовиться к бою. Щелкнули затворы автоматов, несколько пар глаз впились в нагромождения камней, пытаясь разглядеть противника.

БТР подъехал к месту, где лежало тело.

– Наш летчик, – по форме определ кто-то

– Тормози, – приказал Лобанов водителю, не заметив признаков засады. – Прихватим.

Но если не засада, то ловушка. Кого взять с собой? Конечно же, земляка Виктора Куца. Больше года вместе, проверенный парень. А второго? Кого-то из новичков, пожалуй. Надо готовить смену.

– Ефрейтор Куц, рядовой Мазин, за мной.

Первую противопехотную мину нашли быстро. Она была замаскирована очень небрежно. Володю это насторожило. Куц занялся миной, а он присел на корточки возле летчика, пытаясь определить, не спрятан ли на убитом или под ним второй смертоносный гостинец.

– Товарищ старший сержант, глядите, – донесся голос Мазина.

Володя обернулся и увидел, как рядовой тянется рукой к лежащей на земле сумке-планшетке.

– Не трогай! – крикнул он.

Поздно. Ловушка сработала. Эта планшетка стала последним, что Володя Лобанов видел в своей жизни. Несколько осколков притаившейся под ней гранаты принял на себя бронежилет, один из них задел ногу, а два самых коварных вонзились в глаза…

– Здравствуй, Марина. Ты, верно, занята, судя по тому, что давненько ко мне не заглядывала. Но сегодня, если помнишь, у меня день рождения… – Володя запнулся. – В общем, приглашаю. Придешь?

– Ой, Володенька, ты угадал: то одно, то другое. Хотя и сама свинья порядочная, могла бы выкроить минутку для встречи со старым другом. Но, честное слово, о твоем дне рождении я не забыла. Сегодня после работы собиралась прямо к тебе, – с жаром солгала Марина.

– На ужин в семь успеешь?

– Вполне…

«Балда! Эгоистка! Черствый сухарь! Мозги полны всякой дрянью, для Володи в них уже и места не осталось», – мысленно отчитала себя Марина, завершив разговор.

Ее самоунижение прервало появление Лорки из патентного. Лорка просунула в дверь рыжую голову и жестами выманила Марину в коридор. По лестнице черного хода подружки поднялись на самый верх, где под чердачным люком была оборудована нелегальная курилка – два шатких старых стула и консервная банка для окурков.

Лорка, угловатая двадцатидвухлетняя мать-одиночка, заведовала архивом в патентном отделе.

– Принесла? – спросила она своим низким мужским голосом, – А то мои крысы проходу не дают.

Крысами Лорка величала жен и любовниц начальников, устроенных по блату на непыльные должности с хорошими окладами. Из таковых состояла добрая часть патентного отдела.

– В столе у меня. Такой класс, что ни одной нормальной бабе не устоять. Придется крысам твоим раскошелиться. Не себе так огрызкам (детям-жарг.) своим хапнут. – В обществе Лорки Марина позволяла себе расслабиться и говорить так, как ей вздумается, не заботясь о соответствии своей речи речи приличной девушки. – Только ты особо с накрутками не жлобствуй, у меня сроки. Я бабки за шмотки хозяину завтра отдать должна. И смотри, не сболтни, кто тебе фирму подбрасывает.

– Я же не сука какая, чтобы подругу продать. И насчет бабок не дергайся: сегодня же тебе отдам. Когда товар-то передашь?

– После обеда. Я тебе звякну.

Лорка деловито кивнула и сделала глубокую затяжку. Внезапно ее лицо приняло змеиное выражение.

– Сегодня утром зашла за дальний стеллаж пыль вытереть, -поделилась она наболевшим, стряхнув цилиндрик пепла с сигареты в консервную банку, – слышу, вошел в архив кто-то. Потом голос: «Опять эта шалава где-то шляется. Как не придешь, на месте никогда нет». По голосу Веронику узнала – жену Костырина. Ну ты ее знаешь, у которой грудь колесом перееханная. А второй голос, Пенкиной-коровы, ей поддакивает. Вот же, думаю, стервы! Обе первые в институте сплетницы и бездельницы; редкий день помню, чтобы полностью рабочее время от звонка до звонка отсидели. И как таким бочку на других катить не совестно? Процветали бы, дуры набитые благодаря своим мужикам и радовались. Так нет же, еще и сознательных тружениц из себя строят. Хотела я сначала выйти и все, что о них думаю, сказать. Я им не шеф. Мне их мужиков бояться нечего, свои сто рублей везде заработаю. Потом передумала. Зачем энергию зря расходовать? Получу-ка я лучше материальную компенсацию, содрав с них за твои шмотки побольше. Витальке на зиму пальтишко новое покупать пора, сама как оборванка. Так мышью за стеллажом и просидела, пока они не ушли. Эх, чего только по нужде не стерпишь!.. Да, самый цирк был потом. Пришли эти две чувырлы снова и со сладкими рожами начали сюсюкать: ах, Лорочка, ах Лорочка! ах, как твой мальчик, ах, как твой мальчик?

Лорка скорчила такую гримасу, что Марина не выдержала и прыснула. Она обвила шею подруги свободной от сигареты рукой, прижав к себе рыжую голову, успокоила:

– Не принимай близко к сердцу всякую ерунду. Мы молодые, красивые, на нас мужики смотрят и облизываются, а их обезьяньи морды уже никого не привлекают. Оттого они и бесятся.

– Я понимаю, но обидно же, когда тебя помоями не по делу обливают. У меня вот, может, сигарета единственное развлечение. Иногда завыть готова, а закуришь и вроде легче тебе. Сами они в тысячу раз грязнее нас. Мне про Костырину рассказывали, что она в молодости выделывала. А как одни нужные места сморщились, а другие зацелюлитились, пуританизм и нравственность прямо-таки зашкаливать стали…

Лорка замолчала, услышав шаги на лестнице. Приподнялась, подалась вперед, разглядывая поднимавшегося к ним человека. Над ступеньками неторопливо плыло знакомое темечко с розовой плешинкой.

– Пахомыч ваш, – сообщила она, снова разваливаясь на стуле.

– Курите?! – с притворным осуждением воскликнул Пахомыч, одолевая последние ступеньки и для пущего эффекта хватаясь за голову. – Вот выйдете замуж, родите деток с рожками, поймете свою ошибку, да поздно будет..

– Одного уже родили, – парировала Лорка. – Хватит нищету плодить. Пусть начальство размножается, оно денег много загребает. Маринке вообще незачем с этим спешить. Грех такую фигуру портить. Найдет себе старичка-миллионера, похоронит быстренько и заживет в свое удовольствие.

– Как состарюсь, сиротку на воспитание возьму, – поддержала подругу Марина.

Пахомыч фальшиво нахмурился:

– Узко мыслите девчонки. Не по-государственному.

– Кто сейчас, Пахомыч, мыслит по-государственному? – Марина метнула в банку окурок и полезла в косметичку за помадой. – По-государственному тебе, к примеру, заведующим отделом быть пора. Хоть бы диссертацию написал, что ли. Вокруг такие дубы защищаются, ты же со своей светлой головой на них вкалываешь за гроши. Смотреть больно!

Пахомыч кисло улыбнулся и махнул рукой:

– Поздно мне. Дети, дача, шабашка. После десяти уже в сон клонит. Когда писать-то? Связей нужных опять же нет.

Разговор оборвался. Фонтанчики дыма в тишине взмывали вверх, голубя высокий потолок.

Вернувшись в лабораторию, Марина застала там лишь Славика. Он с такой тщательностью затачивал кончик карандаша, как будто собирался идти с ним на медведя. На его кульмане белел распятый кнопками лист ватмана с контурами будущей детали.

– Слушай, двигатель прогресса, давай сорвемся на обед пораньше, Белоконя все равно нет, – предложила Марина. – У Лорки окно на улицу выходит. Рванем через него.

У Славика моментально пропал интерес к карандашу.

– Давй! – активно поддержал он прекрасную идею, бросая карандаш и полную стружек точилку на свой рабочий стол. – Но не через архив. У меня свои пути имеются.

Поставив в известнось пришедшего из курилки следом за Мариной Пахомыча, что отлучаются по комсомольским делам, молодые люди исчезли за дверью. Через черный ход, минуя проходную, бдительно охраняемую Цербером, они пробрались в дальний конец институтского двора. Там вплотную к кирпичному забору лежала куча щебня. Славик поднял с земли широкую гниловатую доску. Брошеная на склон кучи, она своим противоположным концом достала до самой вершины.

– Прошу, – Славик протянул спутнице руку, приглашая к подъему.

– Доску сам заранее сюда притащил? – спросила Марина стаскивая с ног модельные босоножки на высоком каблуке.

– Еще весной,

Двигаясь гуськом, они добрались до верхнего конца доски.