Если бы не я. И жили они долго, счастливо и далеко друг от друга
– Да я никогда не поступлю, как он! – завопила Ева.
– Неужели? – Слава говорил ядовито, желая ещё помучить подругу. Он редко бывал таким жестоким, но Ева не замечала, что он уж слишком беспощаден к ней, так как терзалась собственными противоречивыми мыслями. Слава посеял в её душе сомнение.
– Я вообще-то не замужем и клятв верности не давала! И детей у нас нет! – привела весомый аргумент Ева.
– Ева, будь ты хоть двадцать лет замужем и имей пятерых детей, тебя бы это не остановило. И ты это знаешь лучше меня. Твоя страстная натура никогда не поставит обязательства выше вспышек чувств.
– Неправда! – жалобно воскликнула Ева, как обезоруженный ребёнок, которому так и не удалось тут же выпросить у родителей понравившуюся в магазине игрушку.
– Поживём – увидим.
– Ну, всё! Мне стыдно. Хватит.
– Охотно верю, – удовлетворенно признался Слава.
– Скажи, ты мне такие испытания устраиваешь из-за мужской солидарности?
– Меньше всего из-за этого. Глеб твой – олух. Он тебя не знает и не понимает и, как идиот, верит, что я твой брат. Андрюша, видимо, не лучше, если он покупается на твой мышиный писк в трубку и не видит, какая ты бессовестная лгунья! Я дуракам не сочувствую. Тебя жаль.
– Хо-хо! Это из жалости ты мне тут всего наговорил?! – Ева не понимала подобного проявления сострадания.
– Разумеется. Ты ведь не понимаешь, что тебе нужно. Рост? Тебе ни с одним из них в баскетбол не играть. Возраст? Тут я вообще отказываюсь строить какие-либо догадки. Ты ведь не извращенка? Или тебя всё-таки возбуждает дряблое потрёпанное вредными привычками тело? Пойми одно: нельзя быть счастливой с человеком, с которым не можешь быть честной.
– А если я в принципе не могу быть честной?! – Ева развела руками, удивлённо вздёрнув брови вверх и в очередной раз подскочив на диване.
– Хватит ёрзать.
– Вот сколько раз в день ты врёшь?
– Я в принципе не умею врать. Ты же знаешь.
– Все врут. А иногда я просто не могу сказать правду. Мама до сих пор не знает, что папаша влепил мне пощёчину! Я уже не говорю о том, что у меня никто не в курсе, как каждую сессию я оказываюсь на грани отчисления! А быть откровенной с Глебом. Он сознательно ценит правду, но бессознательно минут пять будет орать, как псих, если ему эта правда не понравится.
– Сколько же ты врёшь мне? – спросил Слава, и глаза его засветились каким-то хитрым огоньком.
– Тебе, между прочим, никогда не врала. Ты адекватно реагируешь на правду, – Еве стало неловко, как бывает всякий раз, стоит ей искренне признать чьи-то достоинства, поэтому она поспешила отвести взгляд и вспомнить, что она хочет спать. – И вообще давай ложиться спать.
– Полвторого. Завтра выходной, – так прозрачно Слава намекнул, что можно ещё и посидеть, а отоспаться завтра.
– Не, я в последнее время не высыпаюсь.
– Ну, ложись. Или, может, тебе колыбельную спеть?
– Твоим голосом только колыбельные и петь! – усмехнулась Ева.
– Где полотенца, ты знаешь, – Слава не собирался вставать с дивана и ухаживать за гостьей, ибо позволял ей чувствовать себя как дома.
Ева потянулась, отчего задралась рубашка, и встала с дивана. Оправляя одежду, Ева вспомнила, что у неё нет с собой пижамы, а спать в узких джинсах-дудочках совсем неудобно.
– Вставай, увалень! Дай мне футболку и шорты. Мне сегодня не в чем спать. Я как-то не планировала ехать к тебе.
– Шорты ей подавай, – брюзжал Слава, аккуратно перекладывая Элизу с колен на диван.
«Знал бы ты, какие неприличные кружевные трусики на мне, поделился бы шортами быстрее», – подумала Ева.
– Ты ведь не хочешь, чтобы я светила голым задом!
– Фу, Ева, как это пошло звучит, – одёрнул её Слава и ушёл в спальню ворошить свой гардероб.
– Надо будет привезти сюда пижаму, – рассуждала вслух Ева, доставая полотенце из старенького комода.
– Пора бы целиком переехать, – отозвался Слава.
Спустя минут пять он принёс ей полосатую футболку и чёрные шорты.
– Подойдёт? – спросил он.
Ева прикинула на себя шорты, и сделала вывод, что они длинноваты.
– А покороче нет? – спросила она
– Корче и розовее у меня нет! – смеясь, заявил Слава. – На мне они ещё длиннее.
– Спасибо, – поблагодарила Ева и ушла в ванную.
Когда она вышла из душа, Слава копался в своей видеотеке, подыскивая какой-то фильм.
– Спокойной ночи, – пожелала ему Ева.
– Отлично выглядишь, – подколол её Слава, зная, как она терпеть не может свободные вещи, скрывающие фигуру. – Может, киношку посмотришь?
– Нет, я спать.
Ева легла в кровать, но, как назло, сонливость испарилась. Сначала она чувствовала себя счастливой, прокручивая в голове те события дня, которые были непосредственно связаны с Андреем. Люди с богатым воображением могут переживать приятные моменты несколько раз: сначала реально, а потом в своих ярких воспоминаниях, воскрешая в точности те чувства и физические ощущения, которые уже были пережиты. Поскольку Ева таковым воображением не обладала, то раздумья о Воронцове перестали приносить радость. Она помнила, как он смотрел на неё, но теперь не могла представить в его взгляде то, что видела, прощаясь с ним. Неудовлетворённость и недовольство собой заставили сменить объект размышлений.
Теперь более-менее отчётливо вырисовывался образ Глеба. Откровенно говоря, Ева предпочла бы совсем его не вспоминать, но так вышло, что он существовал в её голове в какой-то неразрывной связи с Андреем. Раньше она думала, что превосходно знает Глеба, не отличающегося ни выдающейся внешностью, ни качествами характера. Но сейчас, лёжа в тёмной комнате, Ева стала сомневаться в том, что так досконально изучила своего молодого человека.
Как он отреагирует? Что он сделает? Она могла представить, что Глеб будет орать на неё. А вдруг он может ударить, если задеты его собственнические чувства? А что, если он не станет с ней говорить и просто отпустит, как будто бы она ничего для него не значит? Последняя догадка огорчила её больше всего. Ева допускала возможность, что Глеб ей совсем не дорог и была готова объявить ему об этом, но если он так поступит по отношению к ней, то это очень обидно.
Еве безумно хотелось значить как можно больше для каждого человека, с которым она была знакома. Ей были приятны мысли, что если вдруг её не станет, все будут безутешны, будут чувствовать образовавшуюся пустоту, будут вспоминать о ней. Только вот Ева впервые задалась вопросом, а что о ней будут вспоминать.
Галина Николаевна, её мама, оставит воспоминания о том, как Ева молча сидит на кухне с книжкой, чтобы не разговаривать, или перечит ей. Асе и Вике наверняка ничего на ум не придёт, кроме кладовки, в которой старшая сестра их запирала и продолжает запирать по сей день. Глеб тоже наверняка будет вспоминать только ссоры, бесконечные ссоры и оскорбления. Отец вспомнит то, как он ударил Еву, а его жена скажет: «Слава богу, что её вообще больше нет». Андрей… Он вообще не вспоминал о ней три года. Изменит ли что-то одна неделя?
Слава пытался вникнуть в фильм, но больше диалогов его волновало шевеление за стенкой. Он слышал, как ворочается Ева, потому что скрипел старый матрас, и беспокоился, что ей тревожно из-за разговора с ним. Слава не хотел её расстраивать, просто он немного вышел из себя, чего Ева даже не заметила. Ох, как не права была его мать, когда говорила о Еве! Просто Ева оказалась лицом к лицу со взрослой жизнью намного раньше, чем следовало. Она усвоила уроки, как выживать, а потому оставила только то, что помогало ей в этом. Она научилась лгать и притворяться, быть сильной и грубой. Но только Ева не понимала, чтобы жить, а не выживать нужно иметь более богатый внутренний мир.
– Хорош ворочаться! Топай сюда, – сдержанно крикнул Слава, чтобы не перебудить соседей.
За стенкой стало совсем тихо. Он догадался, что Ева думает. Но потом послышался топот голых пяток.
– Подушку только прихвати, – поспешил добавить Слава.
Раздалось недовольное сопенье, потом шаги, скрип кровати и снова шаги.
– Двигайся, – сказала Ева, ложась рядом со Славой.
Рассчитывающая на двойную порцию ласки Элиза легла между ними.
– О чём фильм?
– Судя по всему о мертвяках, которым приспичило мстить за погубленную жизнь всему человечеству, – ответил Слава.
– Слав, а если меня не станет, что ты будешь вспоминать обо мне? – в лоб задала вопрос Ева.
Его глаза расширились от удивления. Что только творится в её хорошенькой головке?! Откуда такие вопросы, если час назад она была пьяна от влюблённости к какому-то Андрюше?!
– Может, комедию поставить? – предложил Слава, приподнимаясь с подушки.
– Ты не ответил! – сосредоточенно сказала Ева. В её лице было столько напряжения, как будто этот вопрос исключительно важен для неё. Когда Ева о чём-то долго и мучительно думала, черты её красивого лица преображались, из глаз исчезала холодность и жестокость, и они становились какими-то по-детски доверчивыми.
Слава был растерян. Он понимал, что душевное состояние подруги не в порядке теперь, и от него требовался ответ, который порадовал бы её. Ему хотелось обнять её, но он всегда опасался, что Ева превратно растолкует его объятия. Она очень агрессивно относилась к любым попыткам прикоснуться к ней со стороны тех людей, чьих прикосновений ей ощущать не хотелось. Ева слишком красива, и из-за этой красоты она чувствовала влечение мужчин даже через безобидное на первый взгляд рукопожатие, а потому могла искренне ценить лишь тех, кто не домогался её тела.
– Ну, я бы вспомнил, как ты притащила мне Элизу и ультимативно заявила, что она будет жить со мной. А ещё, твой праздничный красный плащ, в котором ты была на первом сентября первого курса. Как ты уделала всю нашу компашку в бассейне и не призналась, что занималась плаванием, поэтому плывёшь, как торпеда. Как ты притащила тапочки и щётку. Как ты готовила нам ужин. Ты ведь терпеть не можешь кухню, но совершила подвиг, чтобы не давиться ананасами. И наши бесконечные разговоры. Мы ведь говорили обо всём. Иногда мне даже цитировать тебя хочется, хоть ты и страшный циник.
Слава внимательно смотрел на Еву, ожидая, какая последует реакция.
– Ладно, давай смотреть фильм, – довольно улыбнувшись, сказала Ева и, собрав волосы, легла на подушку. Она была полностью удовлетворена ответом.
А немножко раздосадованный Слава вздохнул спокойно, поскольку никаких бурь на его голову не надвигалось.
Фильм был настолько интересный, что Ева напрочь забыла его сюжет, стоило ей уснуть на середине. Она проснулась от того, что кто-то резко схватил её за щиколотку. В испуге она подскочила с бешеными глазами, резко выкинув вперёд свободную ногу. Послышался грохот падающего на пол тела. Это Слава, увёртываясь от неожиданного пинка после своей шутки, свалился с дивана.
– Носов, ты дебил! А если б у меня инфаркт случился?!
– Не случился же, – тяжело дыша, отозвался Слава, заползая на диван.
– А если б я тебя убила?!
– Было бы очень жаль, потому что я не успел бы спросить, что бы ты вспоминала обо мне. Ну, ты дикая вообще!
– Выходки у тебя дебильные! А где Элиза?
– На кресле спит.
Они оба рассмеялись. Шутка всё-таки удалась. Ева ударила его подушкой, после чего завязалась настоящая бойня мягким лёгким оружием. Элиза наблюдала несколько минут за детьми-переростками, мешающими ей спать, после чего ушла в спальню, чтобы не видеть этой деградации мысли.
Глава 3. Если бы дети не так сильно походили на родителей…
Ева с трудом разлепила сонные веки, чтобы найти телефон, который не удалось нащупать рядом с собой с закрытым глазами. Пришла смска от Глеба. Невидящими глазами она смотрела на текст сообщения, понимая только одно: человек, который писал это, теперь ей совсем безразличен, к тому же он так далеко.
Она потянулась на скомканной простыни и посмотрела на циферблат настенных часов, таких же старых, как и все предметы интерьера в этой комнате. Была только половина одиннадцатого утра. Совсем рано для тех, кто до четырёх утра бесился с подушками. Очевидно, что Ева заснула раньше под какую-то глупую передачу, которую включил Слава, а потому он уступил ей диван и ушёл спать в другую комнату.
Ева закрыла глаза и попыталась заснуть, но сон не шёл. Было уже слишком светло, и как будто солнце уговаривало подняться с дивана, дабы не терять бесценные минуты этого ясного дня.
Освежившаяся прохладным душем, девушка стояла перед открытым холодильником, изумляясь, как её друг может так скудно питаться. Еве нравилось вкусно поесть, лишь бы только самой не приходилось готовить. Увы, Слава не был столь внимателен к тому, что ест. Он мог питаться исключительно бутербродами, проглатывая их, не замечая вкуса. Еда для Славы – что-то вроде батарейки. Неважно какая, главное, чтобы энергию давала.
Ева сделала себе бутерброд и налила чай. На кухню вышла Элиза и уставилась огромными кошачьими глазами на девушку.
– Есть хочешь? – спросила Ева.
Элиза не умела просить. Кошка вообще не подозревала о том, что людей ещё надо просить о чём бы то ни было. Они сами должны понимать, когда питомец хочет есть, когда играть, а когда ему нужно немного ласки.
Ева снова полезла в холодильник. Ей удалось отыскать кулинарный шедевр, на который оказался способен Слава: отварное куриное мясо. Ева понюхала кошачье яство. Пахло совсем недурно, помимо соли заботливый кошачий папочка догадался добавить ещё каких-то специй. Девушка наложила порцию курятины Элизе, и они принялись за совместную трапезу.
После завтрака Ева засобиралась домой. Ей некуда и незачем было торопиться, но Слава, как и обещал, отсыпался, а потому было скучно. Скука стала периодически преследовать Еву, стоило ей бросить плавание. Казалось бы, она работала, пыталась учиться, вела довольно динамичную личную жизнь, но избавиться от тягостного ощущения тоски не всегда удавалось.
Пока в её жизни был спорт, всё было просто. Больно – плыви. Не знаешь, что делать – плыви. Хочется плакать – плыви. Тебя предали – плыви. Жизнь дерьмо – плыви. Дозировка этой уникальной пилюли от всего: от любви, от страданий, от депрессии, – зависит от степени заболевания. И Ева много плавала, особенно после ссоры с отцом. Она была не в силах думать о том, что вся её жизнь изменилась навсегда, о своём унижении от той пощёчины, о потери отца и его предательстве. Мысли были настолько мучительными и настойчивыми, что от них не удавалось избавляться на уроках в школе, а потому пятнадцатилетняя Ева с безразличием относилась к заданиям, была невнимательной и хватала неудовлетворительные отметки. Но она приходила в бассейн и ни то что целиком посвящала себя тренировке, а изматывала себя до того, что единственным желанием было добраться до кровати и рухнуть на неё без сил. Тогда уже не мучила ни бессонница, ни дурные сны.
Теперь всё было иначе. Без бассейна приходилось думать о том, что не стоит раздумий, и это Еву огорчало. А от скуки она делала глупости, о которых надо было бы жалеть, но она не жалела, так как не обременяла себя прошлым.
Решение пришло внезапно в результате инсайта. Ева осознала, что ей просто необходимо сходить в бассейн и поплавать, хотя бы немного. Она быстро собралась и перед тем, как уйти, зашла в спальню к Славе.
Он спал, уткнувшись лицом в подушку, так что у Евы не было шансов определить, хорошие ли сны ему снятся. Слава был укрыт по плечи, а лёгкий ветерок из форточки играл его шевелюрой.
– Здоров ты, батенька, спать, – громко сказала Ева, надеясь разбудить его, но Слава даже не пошевелился.
Ева с интересом приняла затею отогнать сон от друга, но ей не хотелось разбудить его, если он, действительно, крепко спит. Она хлопнула в ладоши, наблюдая за реакцией Славы. Впрочем, на него это тоже никак не подействовало. Тогда девушка присела рядом с ним на кровать и бережно потрепала его по плечу. Теперь Слава только перевернулся с живота на бок, пошевелив во сне плечом, к которому прикасалась Ева.
– Богатырский сон, – подытожила Ева. – Только вот ты нифига не богатырь.
Пребывая в хорошем расположении духа, Ева оставила Славу в покое. Она отыскала у него на журнальном столике тетрадь, которая была толстой и предназначалась для вырывания листов. Правда, в этой тетради Ева обнаружила первую лекцию по «Культурному наследию Тульского края», которая загадочным образом обрывалась, завершая, таким образом, весь курс по данной дисциплине. Ева написала на двойном листке записку, аккуратно выводя буквы, хотя почерк у неё был отвратительный. Девушка очень мало писала. Она настолько привыкла пользоваться нетбуком, что ручка казалась ей атрибутом из каменного века.
«Я тебе приснилась. И не забудь: меня здесь не было!»
Так она заставила Славу вступить с ней в сговор, как обычно, не спросив его согласия. Впрочем, ей ничего другого не оставалось, поскольку Андрей превосходно знает, что никаких братьев, ни родных, ни двоюродных, у неё нет.
Ева надеялась заскочить домой буквально минут на пятнадцать, чтобы собрать сумку для бассейна, однако она при этом не учла, что её планы слишком подвержены влиянию таких факторов, как Ася и Вика. Едва ей стоило переступить порог квартиры, в прихожей нарисовалась Ася с язвительными замечаниями:
– Интересно, где это у нас ночует Ева в то время, как любящий Глеб скорбит по тётушке в Брянске?
– Не надейся меня пристыдить, – равнодушно отреагировала Ева на вызов младшей сестры. – К тому же стыдиться мне нечего. Я была не там, где ты думаешь.
Из Андрея поучился неважный партизан. Он рассекретил их отношения в семейном кругу Евы, дав тем самым повод позлословить её сёстрам. Асе было плевать, обманывает ли Ева Глеба или Андрея, или их обоих, но она чувствовала, что старшая сестра поступает плохо, а потому была безудержна в своих обвинительных речах, осознавая степень их правоты.
Однако, стоило Еве признаться, что не от Андрея она вернулась столь счастливой, что даже не намерена вступать в пререкания, боевого духу у Аси поубавилось. Она вспыхнула, потеряв ту каплю хладнокровия, которая необходима ведущему бои полководцу.
– Разумеется! Ещё же есть Славик! – её писклявый голос прозвучал с такой желчной интонацией, которая выдавала то личное, что Ася сокровенно хранила внутри себя, однако Еве никогда ни голоса, ни интонации сестёр не казались особенно приятными, поэтому она не обратила внимания на то, как разительно отличались друг от друга те две реплики, с которыми встретила её Ася.
Ева прошла мимо сестры в ванную, чтобы помыть руки, небрежно отвечая ей:
– Браво! Соображаешь ты сегодня неплохо, что удивительно.
Ева стряхнула с пальцев поду, после чего взялась за полотенце. Ася пришла за ней ванную по пятам. Теперь единственной её целью было причинить боль Еве, чтобы та не расхаживала с таким уверенным и умиротворённым видом.
– Ох, Ева! Зачем же опускаться до такого невзрачного простачка, как Слава?! Он даже не оценит тебя по достоинству, ему ведь сравнивать не с чем!
Ева привыкла слышать от Аси, как та оскорбляет Славу, и ей было отрадно, что Славка не ладит с её младшей сестрой. Он вынужден был общаться с Асей, когда они пересекались в доме её отца и его матери, и, судя по тому, как нелестно отзывалась о нём Ася, поладить им не удалось. Ева бы посочувствовала ему, но не считала это нужным, поскольку он видится с её младшими сестрёнками раз в месяц по обещанию, а ей приходится жить с ними и терпеть их выходки изо дня в день.
– Я поздравлю его с тем, что ты так к нему относишься. Если бы он тебе хоть немного нравился как человек, ему пришлось бы тяжко: выносить твои притязания хуже, чем слушать от тебя гадости.
– Не смей ему ничего говорить! – вдруг перебила её Ася.
– А что так? – Ева приподняла брови, изображая удивление, поскольку такой реакции требовала ситуация. На самом же деле её не интересовало, что твориться в голове Аси, и почему она предпочитает поносить человека за глаза, а не высказывать своё отношение к нему в лицо.
– А впрочем, можешь так ему и передать! – Ася поторопилась навести на себя вид, будто бы ей безразлично, узнает ли Слава, что она о нём говорит и как он отреагирует на это. Она испугалась, что Ева всё поймёт из-за допущенной неосторожности, а потому стояла в ожидании злобной выходки от сестры.
– Непременно, если не забуду, – холодно сказала Ева, даже не посмотрев на зардевшуюся румянцем Асю. Ева никогда не обращала внимания на то, что говорят сёстры. Она сомневалась, что кто-нибудь из них произнесёт стоящие осмысления слова, ибо, как рассудила Ева, в свои семнадцать лет девчонки умственно эволюционировали только до курицы.
Вика болтала с кем-то по телефону, лёжа на кровати. По обрывкам фраз Ева поняла, что у сестры завёлся ухажёр, а потому она слишком занята, чтобы поддерживать Асю в атаках на старшую сестру. Этот факт не то что бы обрадовал Еву. Скорее всего, она была потрясена тем, что кто-то может влюбиться в Вику, которая выигрывает в чьих-то глазах исключительно на фоне Аси и то не всегда.
Ася тоже внезапно притихла, не намереваясь развивать опасную беседу. Она вынуждена была капитулировать, дабы не открыть Еве своё слабое место, место, удар в которое она не переживёт, не стесняясь при любой возможности давить на больную мозоль Евы.
С кухни шёл пробуждающий аппетит аромат, из-за которого усилившееся пищеварение быстро переварило съеденный Евой бутерброд. Она зашла на кухню, где Галина Николаевна колдовала над обедом.
– Привет, – поздоровалась Ева, будто бы вчерашней ссоры не было. – Чем это таким вкусненьким пахнет?
– Суп-пюре из фасоли, – учтиво ответила Галина Николаевна.
Это означало примирение сторон. Они обе не умели подолгу держать обиды и не умели просить прощения, ибо признание своей вины для каждой из них было сильнейшим ударом по самолюбию. Поэтому всякий раз они делали вид, будто бы ничего не произошло, тем более, что размолвки, заканчивающиеся скандалами, происходили слишком часто.
Ева чувствовала, что у них с матерью весьма специфические взаимоотношения, отчего не было той степени взаимного доверия, которая необходима, чтобы знать о жизни друг друга всё. Ева была не в курсе, как проходила молодость матери, которая не считала нужным делиться с дочерью своим жизненным опытом. А вот привычка держать секреты о матери, которую имела девушка, развилась из чувства гнетущего страха, испытываемого перед Галиной Николаевной. В детстве Ева до ужаса боялась свою мать-инквизиторшу. Галина Николаевна была строга в воспитании дочерей. Она не прощала девочкам шалостей, часто наказывала и никогда не баловала их, пребывая в уверенности, что они вырастут образцово-показательными девушками, но при этом всегда будут покладисты в отношении с ней, с матерью.
Однако Ева, остерегаясь гнева матери, первая сообразила, что совсем необязательно быть с ней откровенной. Её молчание или безобидная ложь позволяли избегать конфликтов с Галиной Николаевной, которая, тем не менее, не переставала гордиться тем, что знает о своих дочерях всё, и не замечала, как семимильными шагами отдаляется от неё Ева. Не заметила она, как после развода изменилась старшая дочь. Ева по-прежнему не доставляла хлопот, ездила в бассейн и посредственно училась в школе, не подавая никаких признаков того, что в её маленьком мире произошёл ядерный взрыв. Однако её душа уже не была ровным листом проката, а стала куском покореженного металла.
Ева не могла открыть матери того, что беспощадно терзало её. Рассказать о том, как поступил с ней отец, как ей больно из-за его отношения, что в классе с ней никто не дружит, кроме Киры, что её считают некрасивой, казалось немыслимым. Ева предполагала, что мать назовёт её эгоисткой, которая из своих незначительных детских переживаний раздувает несуществующие проблемы.
С раннего детства повелось так, что Галина Николаевна могла успокаивать расстроившихся девочек только одним образом: она говорила, что все причины их детских страданий – глупость. Взрослым приходится гораздо труднее. Поэтому Ева решила, что при явном безразличии к детским и отроческим проблемам, проявленном её матерью, лучше ничего о них не говорить, ведь ей никогда не становилось легче оттого, что её боль называли глупостью. Разве могла Ева признаться матери, что влюблена в одного парня из школы, который видит в ней лишь приятеля по волейболу? Галина Николаевна сказала бы, что её вообще муж бросил, и поэтому муки Евы – ничто в сравнении с тем, что пережила её мать.
Ева вынесла лишь один урок. Твои страдания не становятся меньше только оттого, что кто-то, пусть даже мама, назвал их крошечными. А потому девушка решила, что не хочет быть похожей на свою мать, в особенности в части проявления материнских чувств.
Галина Николаевна – сложный человек. Пожалуй, это наиглавнейшая черта её характера, которая приходит на ум каждому, кому довелось пообщаться с ней минут пятнадцать. Эта сложность состояла в том, что с ней совсем непросто общаться. Всякого рода трудности неминуемо возникают в разговорах, в работе, в быту с ней. Но при всём этом Галина Николаевна – интересная и привлекательная женщина. Она разговорчива, а не болтлива, эрудированна, а не просто образована, и, разумеется, в ней есть изюминка, точнее говоря, килограмма два изюма, больше чем в кексах.