К югу от Вирджинии

2

Грэг прислал цветную открытку с закатом над Эдинбургским замком. На обороте была марка с королевой в профиль, припечатанная грязным фиолетовым штемпелем. Грэг малюсенькими буквами, словно писал из тюрьмы, расписывал шотландские красоты: вересковый дух над вечерними полями, клочья тумана меж скал, руины замков – банально и в меру поэтично. В постскриптуме, втиснутом в угол открытки, упоминался некий Рональдо, танцор, с которым Грэг собирается переехать в Амстердам. Вместо подписи стояло кривое сердечко и буква «Г».

Полина, дочитав, хмыкнула и прикнопила вечерний замок к стене между портретом босого Льва Толстого и фотографией Чехова, которого все принимали за ее дедушку. С Грэгом ситуация более или менее прояснилась. Профессора Саймона Лири она видела пару раз издали, разумеется, он ее не замечал. С профессором тоже все было ясно.

Третьего июля Полина защитилась, ее хвалили, завкафедрой славистики Левенталь два раза произнес слово «превосходно». На другой день было вручение дипломов, из Нью-Джерси приехали родители. Мать вытирала глаза зажатым в кулак платком, отец балагурил, говорил бодрым и громким голосом, знакомился с другими родителями. Он выставлял энергичную ладонь и рычал: Чарльз Рыжик. Полине, как всегда, было неловко за свою смешную фамилию. Стояла жара, Полина взмокла в фиолетовой мантии, сшитой в Китае из какой-то синтетической дряни. Когда подошла ее очередь, она чуть не грохнулась в обморок на подиуме, что-то пробормотала в микрофон, уронила шапку, кое-как вернулась на место. Отец воскликнул «ого!», ухватил диплом, пробуя на вес, словно приценивался, купить или нет. Полина разглядывала готические буквы, университетский герб, золотую раму, ей отчего-то стало тоскливо. Родители смеялись, мать гладила ее по голове, как ребенка, что-то спрашивала. Она улыбалась, молча кивала, закусив губу. Она боялась разреветься.

Через день на двери общаги появилась бумага, предупреждавшая, что все комнаты должны быть освобождены к концу месяца. Полина с минуту глазела на объявление, весь текст угрожающе был набран заглавными буквами. В слове «администрация» вместо первого «и» стояла «е». Полина хотела исправить, но не нашла ручки. Она поднялась к себе, стала ходить от окна к двери, четыре шага туда, четыре обратно. С улицы долетал резкий женский голос, ругались по-испански. Полина захлопнула форточку. Подошла к столу, включила компьютер. Мрачно поглядела на экран. Потом тихо опустилась на кровать и закрыла лицо руками.

Она проснулась ночью, проснулась внезапно, будто ее кто-то выдернул из сна. Она резко приподнялась, вытянула шею, пялясь в темноту. Сердце ухало где-то в горле. Что ей снилось, она не помнила совсем, осталось лишь ощущение жути. Полина встала, дошла до окна. Деревья черными лапами загораживали улицу, в рваных просветах маячили слепые фонари. Полине эти огни напомнили пристань, тихий прибой. Она распахнула форточку. Дух ночного города обдал теплом, она тихо стояла, вдыхая резкий запах асфальта и гари. Невидимый автобус, грозно рыча, мощно набирал обороты, и казалось, шел на взлет.

Два дня Полина не выходила из общаги, ее комната провоняла китайской лапшой, картонки от которой валялись по полу, стояли на подоконнике. Резюме продолжало выглядеть неубедительно, Полина несколько раз редактировала текст, меняла шрифты – суть оставалась прежней: диплом Колумбийского университета и никакого опыта. Три статьи в студенческой газете «Квест» плюс летняя работа в библиотеке Конгресса год назад – вот и вся практика.

Полина вздыхала, копировала письмо, меняла имя адресата и название конторы. Цепляла файл с резюме, нажимала «отправить». Вычеркивала из списка. Эту операцию она проделала уже сорок семь раз. На краю стола лежали две последних сигареты. Полина несколько раз порывалась закурить, но каждый раз сила воли одерживала верх.

Последним в списке оказался журнал «Еврейское книжное обозрение», им требовался ассистент редактора со знанием русского языка. Полина захлопнула крышку ноутбука, потянулась. Нашла зажигалку, зажав в кулак, сбежала вниз по лестнице.

На бордюре клумбы сидела Мона, выставив вверх толстые бледные колени. Она говорила по телефону, курила, часто затягиваясь и стряхивая пепел в пустую банку из-под пива. Полина села рядом. Мона нажала отбой, спросила:

– Про Росса слыхала? – и, не дожидаясь ответа, сразу продолжила: – Кафедра русского в Дюке – охренеть! У тебя, наверное, тоже все тип-топ? Видела твоего папашу – козырный такой!

Мона подмигнула.

– Не-е, – Полина помотала головой. – Мой же не сенатор. А ты куда?

– Я? – Мона ввинтила окурок в дырку банки. – Я в школу. В Цинциннати.

– Школу? – растерянно повторила Полина. – В смысле?..

– В прямом. Учителем.

– С нашим дипломом? В школу?

Мона повернулась к Полине, на ней не было ее толстых очков в роговой оправе, близорукие глаза оказались по-детски светло-серыми.

– Я с февраля триста сорок резюме раскидала. Триста, твою мать, сорок! По всему миру! – Она снова закурила, выпустила дым Полине в лицо, замахала ладонью. – Триста сорок! На хер мы не нужны. Никому!

– С февраля? – поникшим голосом переспросила Полина.

«Господи, а я-то что с февраля делала? – Мысли запутались, неясная паника начала расти, она нервно вдохнула, закашлялась дымом. – Вот дура! Дура!»

Ей казалось, нет, она просто была уверена, что надо хорошо учиться, получить диплом, отправить несколько резюме, сходить на пару интервью, а потом начать работать. Просто начать работать. Это как ступеньки, ты идешь по ним, шаг за шагом. Ведь так и было всю жизнь – шаг за шагом.

– Ты чего? – Мона спросила с грубоватым сочувствием. Полина помотала головой, в горле стоял ком.

– А этот… – Мона подмигнула. – Профессор с международки? Не поможет?

Полина открыла рот, не зная, что сказать. Она сидела как деревянная, зажав между пальцев тлеющий окурок и чувствуя, как медленно разгораются ее скулы.

Утро добавило проблем – жилье… Вырвавшись из ненавистного Нью-Джерси, пошлого и провинциального вдвойне из-за унизительной близости к Нью-Йорку, Полина прожила четыре года на Манхэттене, вросла в его плоть, слилась с его ритмом, стала его частью. О возвращении к родителям не могло быть и речи – в Полининой шкале этот шаг располагался где-то между монастырем и самоубийством. Полина перерыла Интернет, просмотрела всю секцию аренды жилья в воскресной «Таймс»: цены на дрянную студию размером с кладовку начинались с тысячи. Не говоря уже о том, что рантье-кровопийцы требовали трехмесячный залог при подписании контракта. Короче, Манхэттен оказался просто не по карману.

На компьютерной карте Бронкс ничем не отличался от Манхэттена, те же улицы, площади, кубики домов, прямоугольники скверов. Такая же земля на другой стороне Ист-Ривер, тот же город Нью-Йорк. Просто другой район. Самовнушение начинало потихоньку работать, паника постепенно улеглась. Полина налила вина, забралась с ногами на кровать. Устроившись по-турецки, раскрыла ноутбук, набрала в поиске «временное жилье в Бронксе». Отвергнув пару пансионов, она натолкнулась на темно-голубую рекламу мотеля «Стардаст». Чтобы у потенциальных клиентов не было сомнений, анимированная звездная пыль мерцала по всему переливчатому фону.

– Ну и кич… – пробормотала Полина, допивая вино.

Номер в сутки стоил двадцать восемь долларов. Самый дешевый. Полина прикинула, оказалось, что это даже дешевле, чем снимать квартиру в том же Бронксе. Она набрала номер, бодрый женский голос ответил почти сразу:

– «Стардаст» к вашим услугам!

«Вот именно такого оптимизма мне и не хватает», – подумала Полина и забронировала номер на послезавтра.

Мотель «Стардаст» напоминал длинный одноэтажный сарай, крашенный салатовой краской. Торцом он упирался в глухую стену склада. Все двери мотеля выходили на дорогу и были синими, на каждой по трафарету была набита лимонная звезда с номером комнаты, всего девять. За десятой дверью, со звездой и надписью «Контора», обитала хозяйка. Полине достался седьмой номер. Из ее окна был виден кирпичный угол склада, кусок эстакады и рекламный билборд над шоссе. С выгоревшего щита драными обоями свисали клочья старых реклам. Шел дождь. Полина, упершись кулаками в подоконник, разглядывала трещины в мокром асфальте, мелкий мусор, застрявший в решетке стока.

Машину, ее дряхлый «Форд», вскрыли в первую же ночь. Брать там было нечего, шпана выгребла всю мелочь, даже медяки. «Форд» стоял за мотелем на бетонной площадке, усыпанной окурками и использованными иголками для шприцов. Там собиралось местное хулиганье, подростки-пуэрториканцы. Трусливые, но опасные, парни лет пятнадцати, вооруженные бритвами. Они были коренасты и жилисты, в мешковатых штанах и тупорылых солдатских ботинках. Они вились вокруг мотеля и возле складов, высматривая, чем бы поживиться. Караулили фуры на разгрузке, налетали стаей и грабили. Запросто могли полоснуть бритвой.

Дорис, хозяйка мотеля, она же портье, она же оптимистичный голос в телефоне, на деле оказалась теткой за пятьдесят, с желтыми, как у куклы, волосами и крепкими мужскими руками, на правом бицепсе синела татуировка – голова тигра и слово «Джаг». Слово оказалось именем, Джаг был ее мужем, он в феврале по третьему кругу отправился в Афганистан.

Полина перечитывала «Жизнь Арсеньева», курила и каждые полчаса подходила к компьютеру. Прошло две недели, ни одного ответа, ни одного интервью. Надежда, что все решится само собой и как-то образуется, постепенно рассеивалась, сменялась тревогой, переходящей в тихую панику.

Полина вытащила сумку, порылась в бумагах. Нашла список, начала звонить. Через коммутатор добиралась до отдела кадров, спрашивала про свое резюме. Ответы можно было поделить на три группы: да, получили, но место уже не вакантно; нет, не получили, но посылать ничего не нужно, позиция занята. Ответ номер три – лицо, с которым нужно говорить, находится в отпуске, в командировке во Флориде или на Аляске, обедает, проводит встречу или просто страшно занят в настоящий момент. Полина записывала имена, фамилии, время, когда надо перезвонить, – постепенно бумага покрылась неразборчивой тайнописью, состоящей из жирных пятен, слов и цифр разнообразного калибра.

Телефонные разговоры выматывали. Говоря, Полина нервно ходила по комнате, жестикулировала. Через час у нее уже раскалывалась голова. Она курила, от курева голова болела еще сильней.

Незаметно стемнело, она опустилась на край кровати, потом устало повалилась на бок и тихо заплакала. Ночью она проснулась от стрельбы, казалось, что стреляют совсем рядом, за шоссе. Полина лежала на спине, боясь пошевелиться. Потом завыли сирены, жутко и протяжно. Сначала вдали, едва различимо, сирены постепенно приближались. Под конец истеричный вой уже раздавался под самым окном. Полина накрыла голову подушкой.

Утром она босиком подошла к окну, чуть отодвинув занавеску, с опаской выглянула наружу. Ничего. Там не было ни полиции, ни трупов, ни пятен крови на асфальте. Лишь на кирпичной стене склада появилось яркое граффити, похожее на узкое лицо с длинными ушами. Рисунок был набрызган по трафарету розовой аэрозольной краской. Полина поплелась в душ, открутила до упора горячий кран, вода полилась ледяная, потом чуть потеплела. С зубной щеткой во рту она, не мешкая, влезла под слабые струи, зная по опыту, что если упустить момент, то вода снова пойдет холодная.

Страшно хотелось кофе. Намотав на голову мотельное полотенце, серое, с подозрительными ржавыми пятнами, Полина собралась в «Контору» – хозяйка поила жильцов кофе с семи до десяти. Кофе был дрянной, но горячий, а главное, бесплатный. Никелированный термос с краном стоял на табурете у двери.

Пристроив картонный стакан на бордюрный камень, Полина достала сигарету.

– А мой дедушка умер от сигарет, – раздался за спиной ехидный голос.

Полина повернулась. Девчонка лет девяти, в соломенной шляпе с лентами и бумажными цветами, смотрела на нее хитрыми глазами и улыбалась. Глаза были как перезрелые вишни, почти черные.

– Тебя как звать? – спросила Полина, сунув сигарету обратно в пачку.

– Меня? – удивилась девчонка. – Меня зовут Глория.

– Ух ты! Вот это я понимаю имя! А сколько тебе лет?

– Мне? – снова удивилась Глория. – А дай мне кофе? Глоточек. Ты не бойся, я слюней не напускаю!

– Точно? – Полина сняла крышку со стакана, протянула девчонке. Та сделала глоток. Хитро глянула из-под шляпы.

– А можно еще?

Полина засмеялась:

– Валяй, допивай.

– Не, я только глоточек. Мне ж кофе нельзя. Бабушка если узнает, она меня знаешь как накажет! И тебя тоже. Хоть ты и взрослая.

Глория протянула стакан, вытерла ладошкой губы.

– А ты ангела видела?

Полина присела на корточки, поглядела ей в глаза.

– Опять хитришь? Какого ангела?

– А вон! – Глория вытянула руку в сторону склада.

– Так это ангел, – Полина засмеялась. – А я думала, что это уши. А это…

– Крылья! – Глория тоже засмеялась. Вдруг перестала и серьезно сказала: – Это ангел Индалесио, моего соседа.

Дверь конторы распахнулась, на пороге появилась Дорис.

– Опять? А ну давай домой! – Она грозно уперла руки в бока.

Полина вздрогнула, потом сообразила, что это не ей. Девчонка, придерживая рукой шляпу, припустила вдоль мотеля, бумажные ленты разноцветно вспыхнули и скрылись за углом.

– Как успехи? – спросила хозяйка.

Полина тоскливо махнула рукой.

– Ты это брось кукситься! – Дорис большими руками взлохматила свои яичного цвета кудри. Мужская линялая рубаха была ей велика, Полина подумала, что это рубаха Джага.

– А когда ваш муж возвращается? – спросила она первое, что пришло в голову. Говорить о себе ей совсем не хотелось…

Дорис оживилась, сбивчиво стала перечислять какие-то географические пункты – Карабастан, Забарастан, – они звучали одинаково нелепо и напоминали заклинание дервиша из арабской сказки.

– Обычно один тур – шесть месяцев, при учете военных действий, а если без, то девять, но кто сейчас соблюдает, могут загнать и на год, с них станется. Людей-то нет… – Дорис нервно вдохнула, словно ей не хватало воздуха. – Война десять лет идет, а всем плевать, даже и не замечают: «Что, где, какая война? А, эта…» Всем плевать. Только если у тебя там муж. Или сын. А так… – Дорис вдруг осеклась, развернулась и скрылась в конторе, хлопнув дверью.

Полина постояла, глядя на лимонную звезду. По краю желтый цвет смешался с синим и стал ядовито-зеленым. Из конторы послышался грохот, словно уронили буфет с посудой. Полина вздрогнула и, тихо ступая, пошла к себе. В восьмом номере тоже проснулись, из-за двери женский голос с тупой настойчивостью повторял: «Ну? Ну? Ну?» Полина прислушалась. Женщина перешла на «Да! Да!», потом застонала.

Полина сглотнула, сунула руку в карман, ища ключ. Ключ оказался в другой руке. Ее интимная жизнь приближалась к нулю. Она попыталась вспомнить – да, последний раз это было с Саймоном, когда она забыла серьги на ночном столике. Замок заедал, она вынула и снова вставила ключ, повернула. В кармане запиликал телефон. Номер высветился нью-йоркский.

– Доброе утро! Мне нужно переговорить с мисс… Рыжик, это правильный номер?

– Да… – выдохнула Полина, застыв на пороге. – Да, это я.

– Меня зовут Бетси Кляйн. Я редактор журнала «Еврейское книжное обозрение».

Полина не шевелилась, боясь ненароком разрушить ткущееся из воздуха чудо.

– Мы ищем человека для работы с русским архивом. Вам это интересно?

О, волшебное, любимое обозрение милых еврейских книг! Полина страстно закивала головой.

– Але! Вы меня слышите? – заволновалась Бетси Кляйн. – Але?

– Да, да! Да, слышу! – закричала Полина. – Да, интересно!

– Тут связь такая… – пробормотала Бетси. – Вы когда могли бы подъехать?

Полина открыла рот, задохнулась, сипло выдавила из себя:

– Это интервью?

– Ну да… – растерянно ответила Кляйн. – Интервью.

– А можно сейчас?

На том конце замолчали, потом Бетси сказала:

– В три?

– В три! – Полина нажала отбой, зажмурилась, подпрыгнула и заорала: – В три-и! В три!

Из восьмого испуганно высунулась женская голова с мокрыми волосами.

– У меня интервью! – прокричала Полина.

– Знаю. В три! – девица хлопнула дверью.

Полина вышла на 72-й, в подземке было душно, она боялась, что вспотеет и под мышками выступят пятна. Поэтому она держала руки чуть на отлете, словно собиралась взлететь. Полина прошла несколько кварталов, искоса поглядывая на свое отражение в витринах: прямая спина, строгое платье, серьезный взгляд. Минимум макияжа, никаких духов – строго и стильно, серьезный специалист по русской словесности. Не вертихвостка, но и не синий чулок.

Здание одним углом выходило на Бродвей, другим – на Восемьдесят Первую улицу. Дом был старый, Полина поднялась на второй этаж, этажом выше шел ремонт, оттуда воняло сырой побелкой и слышалась задорная мексиканская музыка. Полина посмотрела на часы, глубоко вдохнула и толкнула дверь.

Редакция оказалась тесной. Бетси Кляйн, худая женщина за сорок, с властным лицом и крупными темными глазами, очевидно, некогда блиставшая семитской красой, жгучей, но, увы, скоротечной, сидела в комнате с половиной окна, вторая половина принадлежала кому-то невидимому за перегородкой. Полина отказалась от предложенных на выбор кофе, чая, воды и почти сразу пожалела об этом – она начала говорить, и у нее тут же пересохло в горле.

Несколько раз звонил телефон, Бетси делала строгое лицо, брала трубку и скупо отвечала тихим голосом. Извинялась, кивала Полине, та продолжала. Закончив говорить, Полина застыла, костяшки кулаков у нее побелели от напряжения. Редакторша помолчала, потом сказала:

– У меня сын окончил Беркли год назад. Работу нашел только в марте. Получает… – она махнула рукой. – Господи, куда все катится?

Полина, кивнув, согласно вздохнула.

– Мы вас можем взять по контракту. На три месяца, – произнесла Бетси другим, официальным голосом. Полина радостно подалась вперед, хотела что-то сказать, редакторша перебила:

– Погодите, погодите. У вас диплом Колумбийского университета, вы специалист по Толстому, свободно владеете русским. Мы вам предлагаем место переводчика и помощника архивариуса, понимаете?

Полина весело кивнула:

– Да, да, я согласна.

Бетси поглядела на нее, грустно сказала:

– Вы ведь даже не спросили, сколько вам будут платить.

– Да! А сколько?

Полина занималась документами для музея Холокоста, которые в двух больших коробках прислали из России. По большей части это были копии протоколов допросов полицаев, старост, надсмотрщиков концлагерей. Часть документов оказалась на украинском. Полина сначала испугалась, но когда почитала, ей стало ясно, что украинский – тот же русский. Попадались смешные, непонятные слова, казалось, их вставили в текст ради шутки.

Полину пристроили в каморку без окон в самом конце коридора. Обстановка состояла из письменного стола с ящиком и тумбочкой, стула, прошлогоднего календаря с видами Северной Италии и настенных часов, умерших на половине девятого. В ящике стола среди конфетных оберток и скрепок обнаружилась пачка презервативов «Троян» с банановым ароматизатором. Полина сунула пачку в сумку и после тайком выкинула в мусорный бак на углу Восьмидесятой улицы.

Редакционный компьютер, неторопливый антикварный монстр, натужно гудел, как пылесос, и сильно грелся. Пришлось принести свой ноутбук. Еще она принесла большую белую кружку, прикнопила к стене грустного Чехова и босого Толстого, поменяла батарейку в часах. Прошлогодние виды Италии очутились в мусорной корзине.

– Ну, вот мы и освоились. Мило, – констатировала Бетси Кляйн, нюхая пестрый букетик, купленный Полиной только что у выхода из метро. – Зайди ко мне, я вазу дам. У меня две.

Полина поблагодарила, Бетси положив цветы на угол стола, сказала:

– Русские свалили все документы в кучу – сама видишь. Я не знаю, была ли у них какая-то идея систематизации, сильно сомневаюсь. Короче, наша задача, – Бетси улыбнулась, – твоя задача, – навести порядок. Просмотреть все копии и отделить дела, относящиеся к Холокосту, от всех остальных. Все преступления против евреев на оккупированной территории, там Белоруссия, Россия, Украина. Расстрелы, отправка в концлагеря, кто доносил, кто составлял списки. Понимаешь?

Полина кивнула.

– Это первый этап. – Бетси выставила большой палец с вишневым ногтем. – Второй этап – перевод. Ты переводишь каждый документ на английский, сохраняешь как отдельный файл. Я думаю, оптимальный принцип систематизации будет географически-временной. Ты понимаешь?

– Дела, относящиеся к одному региону, будут располагаться в хронологическом порядке.

– Именно. – Кляйн улыбнулась. – Молодец. А что, телефон тебе не поставили?

– Телефон? Зачем – у меня есть. – Полина кивнула на мобильник.

Кляйн недовольно пожала плечами, открыла дверь.

– Миссис Кляйн… – позвала Полина.

– Бетси, – перебила та ее. – Зови меня Бетси.

– Бетси… – смутясь, произнесла Полина. – А что с другими делами мне делать?

– С какими? – редакторша удивленно подняла брови.

– Вы сказали, что я сначала должна найти все дела, связанные с Холокостом.

– Ну да, все дела, связанные с геноцидом евреев.

– А что мне с остальными делать? Которые не евреи.

– Нас они не интересуют. Пойдем, я тебе вазу дам, а то цветы завянут.

Полина раскрыла первую папку.

«Хорунжий Арсений Гаврилович, бывший кулак, 1905 года рождения, за особые заслуги перед немецкими оккупационными властями был назначен начальником Луговской полиции. Проводил облавы и аресты, принимал участие в обысках. Участвовал в карательных рейдах против партизан, собственноручно расстреливал и вешал коммунистов и неблагонадежных».

Полина перевернула несколько листов, ксерокопии были серыми, неразборчивыми. Машинописный шрифт, печати и штампы, записи от руки, некоторые с изящными петлями и завитушками, словно образцы каллиграфического искусства. «Инок Пафнутий руку приложил», – пробормотала она, усмехнувшись. Ей всегда хотелось научиться писать вот такой текучей русской вязью.