К югу от Вирджинии
Дорис частила, словно боялась не успеть. Передохнула и затараторила дальше:
– Но, судя по всему, у них секс не заладился. Хотя тот, муж ее, не пидор и не импотент. Видать, по работе у него много проблем. С мужиками так запросто бывает, это там очень точно все. Ну вот, она ему и говорит: раз ты, любезный муженек, меня удовлетворить не можешь, пойду-ка я к кавалеристу…
Полина кусала губы, сдерживалась, но тут ее прорвало. Она захохотала.
Дорис растерянно замолчала. Потом сказала обиженно:
– Дура ты… Потому что молодая. Там все очень жизненно.
– Да нет… – Полина выдавила сквозь смех, вытирая рукой слезы. – Нет… Читала я книжку эту, читала.
– Ну и? – Дорис подозрительно поглядела на нее.
– Хорошая… Очень хорошая книга.
Дорис настороженно улыбнулась:
– Ты только не рассказывай, что там в конце. Ладно?
Полина захлопнула дверь, сложилась пополам и, зажимая рот рукой, стала беззвучно смеяться. У седьмого номера на корточках сидел жилистый, краснолицый мужик в комбинезоне. Вокруг, в светлых завитках свежей стружки, валялись инструменты.
«Фрэнк, – подумала Полина, проходя мимо. – Мастер на все руки».
Тот подмигнул и ухмыльнулся. С лицом крепко пьющего человека, без переднего зуба и сломанным носом, Фрэнк был одним из тех неудачников, кого черные презрительно кличут «хонки», а свои называют – «белый мусор».
– И как же такую фифу занесло в эдакую помойку? – Фрэнк почесал небритое лицо. Он уже врезал новый замок, теперь подгонял личинку, аккуратно тюкая молотком по косяку.
Полина хотела пройти, но повернулась и сухо ответила:
– Я тут временно.
Очевидно, Фрэнк только этого и ждал – любого ответа. Он усмехнулся:
– Ага, конечно! Временно! – довольно проворчал он. – Ну да, а то как же! Конечно, временно. Я тоже – временно. Уже тридцать с лишним, и все, мать твою, временно!
Он сплюнул. Полина повернулась и пошла.
– Эй, краля! – крикнул Фрэнк ей в спину. – У тебя курева, случаем, нет?
Полина хотела сказать «нет», но почему-то вернулась, вытащила из сумки пачку.
– Ты это, того, вынь сама… А то я тебе перепачкаю там. Руки-то…
Полина протянула сигарету, дала прикурить. Подумав, закурила тоже.
– Я ж не хотел обидеть… – Мужик глубоко затянулся, выпустил дым вверх. – Место тут гиблое. Да и не только тут… – Он многозначительно прищурил глаз. – Поломалась Америка.
Фрэнк прислонился к стене.
– Все эти черномазые да пидоры… Вся эта нелегальная сволочь мексиканская. Раньше знали свое место, а теперь – свобода! Теперь жопники и ковырялки по закону жениться могут. В церкви! Это ж… – Он взмахнул темными, словно прокопченными, руками, затянулся. – А латиносы – эти вообще, что тараканы. Так и прут! Семьями, деревнями целыми. Я ж помню, когда в шестом округе их вообще не было. Вообще! А сейчас – вон! Щенки их, выблядки тринадцатилетние, с ножами! И наркоту толкают.
Он кивнул в сторону стоянки за мотелем. Там и сейчас крутилось несколько парней, тупо ухала музыка. Полина молча курила. Она не изменила своих либеральных взглядов, просто после вчерашнего отстаивать их казалось не совсем логичным. Тем более не хотелось спорить вот с таким Фрэнком.
– Вчера еще одного пацаненка подрезали – видала?
– О чем вы? – недружелюбно спросила Полина.
– Ну как же? Ангела видала?
– Ну… – Полина брезгливо пожала плечами. – При чем тут ангел?
– Это ж «Ангелы Бронкса», ты что, не слышала?
– Я на Манхэттене жила, – сухо проинформировала Полина.
– У этих щенков, – Фрэнк мотнул головой в сторону парковки, – у них там в банде ритуал такой – инициация. Вроде как экзамен. Новичков когда принимают. Вроде как клятва на крови. Новенькие должны найти жертву и… того. А после ангела рисуют. И имя.
Полина выронила сигарету:
– Да что вы несете? Это ж дичь какая-то! Какое-то средневековье – тут Нью-Йорк, полиция… Что вы чушь городите!
Фрэнк, снисходительно щурясь, кивал и ухмылялся.
Полина быстро пошла к третьему номеру. Ключ в руках ходил ходуном, она никак не могла попасть в замок. Наконец открыла, повернулась и крикнула:
– Вы дурак! Америка у него сломалась! Вот такие уроды, как вы, ее и сломали!
Полина хотела еще что-то сказать, что-нибудь хлесткое, обидное и злое, но в голову приходили только ругательства, и она с грохотом захлопнула дверь.
Выходные прошли бездарно. Субботним утром Полина составила список и отправилась за покупками. Она добралась до Мелроз-Мега, бросила машину на бескрайнем поле парковки и пошла по магазинам. Убив шесть часов и истратив раза в два больше, чем планировала, Полина, навьюченная разноцветными пакетами и коробками, с трудом отыскала свой «Форд» среди сотен других автомобилей. В багажнике оказался пляжный шезлонг, забытый после поездки на Кони-Айленд, все покупки пришлось втискивать на заднее сиденье. На обратной дороге, сдуру свернув на Пятое шоссе, она угодила в пробку у стадиона. Поток бейсбольных фанатов схлестнулся с потоком любителей субботнего шопинга. Квинтэссенция Америки – развлечение и потребление, стадион и универмаг, все остальное лишь скучное приложение к главному. Страна, начавшая свою историю поджарым, мятежным подростком, с Библией в одной руке и кольтом в другой, доползла к финалу ленивым брюзгой, заплывшим жиром, с телевизионным пультом в одной руке и гамбургером в другой.
Полина продвигалась со скоростью пешехода, потом и вовсе встала. Духота стояла страшная, она включила кондиционер на полную катушку, в конце концов, ее «Форд» закипел. Пришлось ждать, пока машина остынет и пробка рассосется.
Воскресенье вообще пролетело незаметно.
В понедельник Полина, как обычно, дошла до станции «Вебстер Авеню», спустилась вниз. Казалось, что прошел утренний дождь: платформу только что вымыли, по кафелю скакали наглые воробьи. Подкатил поезд, белое солнце пробежалось по окнам, двери, зашипев, распахнулись. Полина вошла в полупустой вагон. На ней было новое платье – ультрамариновое в белый горох, из тонкой, тягучей, как змеиная кожа, материи. На ногах – узкие, с хищными носами туфли на шпильке. Туфли тоже были синие, каблук добавил Полине пару дюймов. Ее отражение в летящем пейзаже Бронкса – деревья, вывески, дома, столбы, – то появлялось, то исчезало. Потом нырнули под землю. В грохоте тоннеля под Гудзоном она решила, что все-таки была права – новая помада выглядела слишком красно. Тем более для «Еврейского обозрения».
На Тайм-сквер было битком – утренний час пик во всей красе, Полина пересела на желтую ветку. Протиснулась в вагон. Ее зажали между группой орущих школьников и четой туристов. По желтой все еще гоняли старые составы, кондиционеры едва справлялись. Полина повисла на поручне, отодвигая новые туфли от непоседливо гоношащихся подростков. Сзади кто-то вплотную прижался к ней, провел рукой по бедру. Полина дернулась, повернула голову. За ней стоял турист, мужик лет сорока, с веселым загорелым лицом. Жена тыкала ему в нос сложенной картой и что-то нервно спрашивала.
– Кэрол, не волнуйся. Расслабься. Успеем, – турист скосил глаз на Полину. – Расслабься…
Ладонь туриста скользнула по ляжке, застыла на ягодице. Полина вздрогнула, хотела отодвинуться, пальцы на ягодице сжались. Кэрол продолжала нервничать, что они пропустят десятичасовой паром и тогда пропадут билеты в Плазу, а ведь они договорились с Гордонами, которые специально приедут из Коннектикута.
Полина, тяжело дыша, закрыла дверь, опустилась в кресло. Достала бумажную салфетку, стерла с губ помаду. Руки тряслись, она выбросила комок в корзину, сложила ладони на коленях. Медленно провела вверх по скользкой шелковистой материи. Жутко хотелось пить, Полина сухо сглотнула и облизнула губы. В коридоре раздались шаги, грохнула дверь. Полина прислушалась, потом потянула подол платья вверх, развела ноги. Прижала ладонь к лобку, медленно провела пальцем вверх и вниз. Лицо горело, Полина задышала чаще, прикусила губу и закрыла глаза. Она откинулась назад, кресло с треском уперлось в стену. В коридоре кто-то громко ругался по телефону, кричал про какие-то цветопробы, что маджента совсем провалилась, а циан попер как сумасшедший.
5
В начале сентября к Дорис приехала младшая сестра. Она представилась Колиндой, на деле же ее звали Моника. Хмельная Дорис, наклонясь к Полине, добавила, что сестру с детства считали слегка не в себе. Сказала шепотом, словно сестра, отлучившаяся в уборную, могла ее услышать.
Они сидели в ресторане «Под оливами», одной из фальшивых итальянских харчевен, с пластиковыми побегами винограда по античным муляжным фрескам, с дрянной едой, залитой кетчупом, дешевой кислятиной, безуспешно выдающей себя за кьянти. Полина, уткнув кулак в подбородок, рассеянно накручивала макароны на вилку, жирная красная жижа завораживала, макароны соскальзывали, приходилось начинать заново.
– Она всем плела, что к ней каждую ночь прилетает волшебный эльф Альберих, – Дорис дышала чесноком в лицо Полине. Хмыкнув, добавила: – Знаю я, кто к ней прилетал…
– Знаю, это из Нибелунгов, у него еще плащ-невидимка, который Зигфрид потом… – заканчивать Полине было лень, да Дорис и не слушала.
Полина жалела, что согласилась пойти. Обе сестры действовали на нервы, но сидеть в мо теле было совсем тошно. До конца ее контракта с «Еврейским обозрением» оставалось меньше месяца, Бетси обещала похлопотать насчет продления, но это тоже зависело не от нее. «Оптимальный вариант – выбить постоянное место архивариуса. Кто-то должен навести порядок в архиве!» – убежденно говорила Кляйн. Полина вежливо кивала, улыбалась. Бетси начинала жаловаться на тупость начальства, бестолковость типографии, безалаберность авторов, на свою мигрень и жуткий воздух Манхэттена.
«Кто ж тебя насильно тут держит?» – улыбалась и кивала Полина, ловя себя на том, что постепенно начинает ненавидеть не только Бетси, но и всех, у кого есть работа, есть зарплата, есть обозримое будущее. Ее личная перспектива постепенно сузилась до одного месяца. За это она ненавидела и себя.
Колинда-Моника (в одном лице), крупная, как и сестра, в высоких кавалерийских сапогах и кожаной куртке, звучно топая по кафелю, прошла между столиками, уронила салфетку, одним ловким движением подхватила ее с пола и, загадочно ухмыляясь, села. Она была тоже навеселе. Официантка шустро сгребла грязные тарелки, сунула им картонки с десертным меню. Сестры заказали крем-брюле, Полина начала читать меню, от одних названий ее начало мутить. Она попросила чаю.
На обратной дороге сестры пели, у Дорис неожиданно оказалось приличное контральто, Колинда фальшивила, но пела громко и с азартом. Полина молча сидела сзади, воткнув кулаки в карманы куртки и с неприязнью разглядывая полную луну, скачущую по черным крышам неказистого Бронкса.
Потом, уже в мотеле, Полина приткнулась у окна, в руке теплый пластиковый стакан какого-то пойла, то ли граппы, то ли кальвадоса. Колинда уговорила ее выпить на сон грядущий, сестра определила ее в пустующий номер со сломанным душем. Луна в окне забралась уже в самый угол, стала меньше, ярче и веселей, Полина с отвращением сделала еще глоток.
Колинда беспрерывно тараторила, по номеру были раскиданы вещи, очевидно, так происходил процесс распаковки чемоданов. Стянув сапоги и джинсы, сестра так и осталась в драных колготах, то ли забыв, то ли передумав надеть что-то.
Было тошно, хотелось уйти, но Полина сидела. Быть рядом с этой неопрятной глупой бабой ей казалось надежнее, чем остаться наедине с собой.
– А его брат, Вилли, он на меня глаз положил, сечешь? А Дорис, она сначала с Джимом, а после, когда «Синклер-Хаус» перевели в Вайоминг, это какой же год-то? – то она и с Донни Барковски шуры-муры закрутила. Во как! – Колинда вытащила туфлю из чемодана, а из туфли белые трусы, потом еще одни, красные. – Учись, как паковать надо!
Нервозность и злость сменились апатией и тоской. Комната, полуголая задастая тетка, луна, стакан в руке постепенно утратили реальность. «Не могу же я в самом деле здесь сейчас сидеть?» Полина даже хмыкнула – абсурд! Голова плыла, завтрашнее похмелье обещало быть тяжким, но эта мысль показалась пустяковой, и Полина влила в себя остатки то ли граппы, то ли кальвадоса.
– Донни Барковски, – Колинда закатила глаза, вытащила из чемодана литровую бутыль джина, завернутую в газету. – Знаешь, как мы его звали? Донни-Восемь-с-половиной! Сечешь? – Она заржала. Из соседнего номера стали стучать в стену.
Полина тоже засмеялась, уронила пустой стакан на пол, нагнулась и чуть не упала, в последний момент уцепившись за подоконник. Пол подпрыгнул, качнулся и встал на место, чуть более наклонно, чем прежде. Полина подняла мятую газету.
– Данциг? Это что, серьезно? – Газета называлась «Данциг кроникл».
– Ну! – Колинда, почесывая тугую ляжку, уставилась на Полину. – Данциг, штат Теннесси. Дикая дыра! На сто миль вокруг поля да леса. Озеро есть, Боден называется. Три ресторана на весь город. Ресторана! – Она плюнула. – Одно название, там даже бухла не подают.
– Это как? – Полина расправила газету на колене, передовица писала об открытии новой школы.
– Сухой город! Не слыхала? В городской черте ни одного бара, ни одной ликерной лавки… Хочешь бухнуть – сорок минут туда, сорок обратно. Единственный магазин в округе на седьмой дороге, за Старым кладбищем. Да и тот раза три поджигали.
– Кто поджигал?
– Немчура это чокнутая…
– Какая немчура?
– Поэтому вот и запасаешься… – Колинда выудила из чемодана еще одну бутылку. – Впрок…
– Ну, здесь-то с этим проблем нет. – Полина перевернула страницу, там было интервью с директором школы со странной фамилией Галль. Одновременно этот Галль являлся проповедником Церкви Всех Святых города Данцига.
Ночью ей приснился город Данциг. Белая школа была похожа на Акрополь, вокруг, между дорических колонн и дальше, по густой траве, бегали румяные дети. Директор Галль, в тоге, шитой золотыми цветами, благосклонно взирал на белокурую детвору, на породистом арийском лице сияла улыбка. Горизонт раскрывался во всю ширь, как на полотнах Пуссена, а по небу сияли белоснежные облака, расставленные в симметричном порядке. Вокруг торжественно били фонтаны, вода весело звенела, искрилась, журчала.
Проснулась Полина от лютой жажды, голова тупо ныла, словно внутри зрел большой нарыв. Было без пяти десять. Нашарив в сумке телефон, позвонила Бетси. Сиплым голосом неумело наврала про месячные, что боль дикая и еле ползает. Вторая часть, впрочем, была истинной правдой.
Бетси притворно посочувствовала, под конец злорадно добавила:
– У меня, слава богу, с этим покончено. Менопауза.
К полудню Полина добралась до душа. Там, прислонясь затылком к скользкому кафелю, долго стояла под постепенно остывающими струями. Голову отпустило, а настроение отчего-то стало еще хуже. Пыталась высушить волосы, фен едва работал, потом завонял горелой проводкой. Полина намотала на голову полотенце тюрбаном, голая прошлась из угла в угол, постояла у окна: ангел на кирпичной стене, шоссе, пустой рекламный щит над эстакадой. Она зевнула, залезла под одеяло и сразу заснула.
Около трех часов стуком в дверь ее разбудила уборщица. Полина, не открывая, крикнула, что все чисто, убирать не надо. Попыталась снова заснуть, не получилось. Надо было вставать, что-то делать, думать, решать. Детская уловка переспать неприятности больше не работала, Полине было ясно, что если ничего не делать, то к концу месяца у нее не будет работы, еще через полтора кончатся деньги и она окажется на улице или вернется в свою детскую спальню в Нью-Джерси. К родителям.
– Эй, подруга! Жива? – В дверь забарабанили, Полина узнала голос Колинды-Моники.
Прикрываясь пледом, распахнула дверь. Та вошла, поморщилась:
– Ну и дух… Перегаром-то разит, окошко хоть открой.
Смутившись, Полина открыла окно, уронила на пол плед.
– Да что ты стесняешься! Чего я там не видела? – Колинда засмеялась, плюхнулась в кресло. Полина натянула майку, джинсы. Села на край кровати.
– Держи! – Колинда кинула ей банку холодного пива. Полина поймала.
– Так ты это серьезно? – Колинда выудила из кармана вторую жестянку, с хрустом откупорила.
– Ты о чем? – Полине пива не хотелось, она положила банку рядом на кровать.
– Ну про Данциг? Про школу? – сестра опрокинула банку и влила в себя половину.
– Я?
– Ну не я же! – Колинда рыгнула. – Кто вчера кричал, пропади этот Нью-Йорк пропадом, хочу в деревню, детишек буду учить на свежем воздухе.
– Я?
– Ну, дает! Неужто не помнишь?
– Вообще… – Полина растерянно потерла виски. – Что, правда?
Колинда укоризненно поглядела на нее, снисходительно улыбнулась, допила пиво и одной рукой сплющила жестянку. Поскучнев, спросила тихо:
– Я у тебя насчет сестры хочу узнать…
Полина вопросительно поглядела на нее.
– Ты здесь уже месяц, полтора…
– Два…
– Тем более. – Колинда помялась, сложила руки на груди. – Тебе как она? Ну, в смысле, как у нее тут… – она ткнула пальцем себе в висок.
– Дорис? – Полина растерянно откинулась назад. – Ну, я не знаю, конечно, когда муж воюет… Конечно, тяжело… Но, по-моему, она очень энергична, деятельна и вообще вполне оптимистична.
– Оптимистична… – Сестра сложила сплющенную банку пополам и швырнула в угол. Полина вздрогнула. – Оптимистична!
Ее муж погиб три года назад. Застрелился, – мрачно сказала Колинда. – В Афгане. Его «Хаммер» подорвался на мине, когда они патрулировали какое-то село. Водитель выбрался из нижнего люка, мальчишки облили его бензином и подожгли. Когда Джаг вылез, водитель был уже мертв, Джаг расстрелял мальчишек, потом пошел по дворам. Тридцать семь трупов, включая грудных детей.
У Полины выступила испарина, она вспомнила лицо на фотографиях, флаги, униформа, медали, автоматы, уродливые военные машины. Представила кровь, детские трупы в желтой пыли.
– Господи, что происходит? – пробормотала она. Теперь собственные неприятности выглядели мелкими, глупыми. – Что тут происходит? Почему?
«Я только скулю, жалуюсь и жду, когда само что-то решится! Или кто-то решит за меня. Инфантильная сучка! – Полина от злости покраснела, соскочила с кровати, подошла к окну. – Куда кривая вывезет. Диплом у нее университетский! Надо же наконец самой что-то делать!»
– Слушай, – Полина резко повернулась. – А та газета у тебя осталась?
Колинда удивленно поглядела на нее, кивнула.
– Я могу позвонить Галлю, – она хмыкнула. – Боюсь, правда, моя рекомендация тебе скорей повредит.
6
Придя в редакцию, Полина сразу включила компьютер. Данциг на карте Теннесси нашелся сразу, Колинда оказалась права – жуткая глушь: вокруг зеленели поля и леса, синело озеро Боден, до ближайшего города Ноксвилла было сто сорок миль. До столицы штата Нешвилла почти двести. Полина переключила карту в спутниковый режим, кубики домов рассыпались по прямоугольникам приусадебных садов, особой симметрии или порядка в планировании Данцига не наблюдалось. Явно угадывалась центральная площадь и вытекающая из нее главная улица, которая разветвлялась по сторонам загогулинами тупиковых отростков с прилегающими участками.
Полина елозила курсором по чужим крышам, садам и улицам, разглядывала лужицы бассейнов и скорлупки автомобилей, постепенно осваиваясь с топографией. Нашлась и новая школа, и церковь, большое кладбище на окраине. Она улыбнулась, дотронулась пальцем до кубика школы и прошептала:
– Все так, все правильно…
В последние месяцы цель была одна – выжить. Удержаться на плаву. Любой ценой зацепиться за Нью-Йорк, остаться на Манхэттене.
«Зачем мне Нью-Йорк? И я ему не нужна, это очевидно. Почему же я цепляюсь за этот город, город, который хочет меня раздавить? Что за мазохизм? Меня учили понимать Чехова, Толстого, Достоевского, а не механизм работы фондовой биржи. Мои знания плохой инструмент для добывания денег. А Нью-Йорк – это деньги. Деньги как цель, деньги как средство. Деньги как смысл жизни».
Лев Толстой с мрачным торжеством глядел со стены, доктор Чехов одобрительно щурился сквозь стеклышки пенсне. «Да, все верно! Все так! И как же я не могла понять этого сразу, ведь так просто…»
Полина взяла фломастер, подошла к стене и прямо на обоях написала печатными буквами:
«На что бы ты ни был способен, о чем бы ты ни мечтал, начни осуществлять это. Смелость придает человеку силу и даже магическую власть. Решайся!»
– М-м, Гете!
Полина обернулась, в дверях стоял Грингауз, главред «Обозрения». За все время работы здесь это были первые слова, обращенные непосредственно к ней, здороваясь с сотрудниками, он обычно хмуро кивал.
Полина поспешно спрятала фломастер за спину, отошла от стены, чувствуя, как наливаются жаром ее щеки.
– Мы тут швабры хранили… – оглядывая кладовку, насмешливо сказал главред. – Как проходит архивация? Мисисс Кляйн вас хвалит. Очень.
– Спасибо, – Полина боком протиснулась за свой стол. – Мне тоже… – нашла колпачок, щелкнула, спрятала фломастер в стол. – Тоже очень.
Грингауз, кряжистый, с лобастой, непомерно большой головой (то ли медведь, то ли сердитый жук, – Полина не могла решить, на кого он больше похож) неожиданно рассмеялся.
– У вас контракт в конце месяца кончается, так?
Полина кивнула.
– А русский архив вы успеете закончить?
Полина кивнула опять.
– Так… – Грингауз оглядел потолок, посмотрел в вырез платья Полины и вышел.
Около пяти появилась Бетси. Загадочно торжественная в костюме изумрудного цвета с золотыми пуговицами, она молча прикрыла дверь за собой и вопросительно кивнула Полине:
– Приходил? Грин?
Она потерла тонкие руки, на среднем пальце, рядом с обручальным кольцом, сиял здоровенный бриллиант.
– В Метрополитен с мужем иду, на Малера. Шестая симфония… Тебе нравится Малер?
– Шумно, – словно извиняясь, пожала плечами Полина. – Тем более для романтика.
– Вагнер? – с вызовом спросила Бетси. – Тебе, наверное, такое нравится.
– Да тоже не очень. Скорей уж Лист.
– Ну да! Славянские напевы, – пренебрежительно обронила Бетси. – А знаешь, в Третьем рейхе Малер был запрещен. Гитлер считал его музыку слишком еврейской.
– Насколько мне известно, славян он тоже не особо жаловал. Гитлер.
– Не сравнивай, – строго произнесла Кляйн. – Уничтожение евреев как нации было главной задачей Третьего рейха. Еще в «Майн кампф» он писал, в двадцатые.
– Разумеется. Славяне и прочие унтерменши просто под горячую руку попали.
Бетси засмеялась, на зубах краснела полоска помады.
– Гитлеру нужна была территория – лебенсраум, славяне уничтожались лишь потому, что жили там.
– Ага, – улыбнулась в ответ Полина. – Ничего личного. Издержки исторического процесса.
Бетси перестала улыбаться, внимательно посмотрела ей в лицо. Полина не к месту подумала, что все бы отдала за такие роскошные брови.
– Ну, объясни мне тогда, – тихо сказала Кляйн. – Почему ты, наполовину или-сколько-там русская, сидишь в «Еврейском обозрении» и архивируешь дела евреев? Для музея Холокоста, – она зло передернула плечами. – Где твои славяне, где их «Обозрение», где их музей жертв нацизма? Где?
Бетси пнула коробку с делами.
– Здесь?!
Она вышла, Полина тихо опустилась в кресло. Взяла из коробки верхнюю папку, раскрыла.
«В помещении бывшей школы были расстреляны, а затем облиты бензином и сожжены 12 человек из с. Богородицкое Покровского района, работавших на очистке дорог от снега. У моста в Верхней Дуванке фашисты расстреляли еще 9 человек, эвакуированных из Белокуракинского района. В селе Новониканоровка гитлеровцы расстреляли 11 человек, большинство из них были старики».
В Бронкс ехать не хотелось, Полина брела вниз по Амстердам-авеню, суетливая вестсайдская толпа недовольно обтекала ее. Полина неторопливо шагала, помахивая сумкой, неспешно курила, пуская дым вверх, словно праздный локомотив. На душе было пусто и на удивление легко. Впервые за много дней мысль не билась суетливо в поисках ответа, все было решено. Пожалуй, это можно назвать свободой.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги