Вдоль дорог, среди миров

Помню долгую-долгую промозглую зиму, что поймала меня в глубокой дрёме на землях Запада. Или это лишь снилось мне, чего никогда нельзя сказать наверняка. Помню продуваемый всеми ветрами белёный домик в скалах и тошнотворный, сильный запах от торфяного костра посреди комнаты, дающего призрачное тепло. Икона Сердца Христова блестит на пустой стене. В углу на соломе сидит Сирша и рисует прутиком на золе, рассыпанной перед ним; что-то мурлычет себе под нос, как заклинание. Его улыбка и вправду светлее, чем все виденные мною солнца. И почему не его улыбка, а звёзды светят нам в пути?! У него сегодня день рождения, как мы вместе высчитали, потому что Странники не празднуют дней рождения и, как правило, не помнят, когда они родились и сколько им лет. Я по-прежнему не знаю, сколько ему лет. По правде говоря, я по-прежнему ничего не знаю о Сирше, кроме его имён и того, что он из Коннемары. Хотя нет – я знаю его мечту, а это уже очень много. Он хитро смотрит на меня, не поднимая головы. Он ничего не знает обо мне. Ничего, что, в общем, не ново. Даже имени. Но он знает мою мечту. А это значит… Он самый богатый человек на свете, потому что он знает уже 3 мечты! Это очень много. Вдумайтесь, многие ли из нас знают хотя бы одну заветную мечту, пусть даже это своя мечта? А Сирше все открывают сердца. Значит, его считают достойным хранителем. Великий поверенный. И он богат. Боже мой, какое у него большое приданое! И этот всегда живой взгляд, то источающий свет, то хитро поблёскивающий, то горящий, то мерцающий, то похожий на рассветное небо, то на предзакатное зарево, то сумеречный взгляд… Когда я смотрю на Сиршу, мне становится спокойно и радостно за наш мир. Каким бы он ни был, какие бы беды и горести ни выпадали на его долю, он вынесет всё. С честью и улыбкой, как Сирша. Он всегда страшно сердится, когда кто-то начинает жаловаться на жизнь, – потому что он не знает слов «всё плохо». Самое плохое, что он знает в жизни, – это одиночество в пути. Неизбежное, и оттого он с примирённым сердцем принимает его, хотя я вижу и знаю – жжёт и терзает его душу его засохшая белая горная примула. Но он три раза обошёл Ирландию в одну сторону и три раза – в другую. Поэтому теперь его примула – не более чем роскошная брошь на его неизменном наглаженном твидовом пиджаке. Сирша никогда не плачет и может расплакаться при виде росы на цветах. У него полное сердце. Потому что страх и сомнения отступают, если взять его за руку. Глядя на таких, как Сирша, можно намного быстрее понять Божий замысел о человеке, чем перечитывая тысячи книг и изводя себя философскими экзерсисами. Его жизнь проста, как выбранная им дорога, но в ней, несомненно, больше света, служения, чистоты и радости, чем в жизни любого другого человека. И я не могу и не смею даже думать, что она лишена смысла. Хотя многие в наше время считают таких, как Сирша, дурачками и бездельниками. И всё же я не стану отрицать, что Сирша похож на безумца. Особенно в такие минуты, как сейчас, когда он сидит на полу, склонив свою взъерошенную голову набок, и, хитро прищурившись, рисует на золе. Он знает пять или семь языков – сколько именно, мне так пока и не удалось понять, хотя Сирша уверяет меня, что не заканчивал ни одной школы и даже близко не подходил к университету. Он знает ирландских и зарубежных классиков, которых может свободно цитировать в беседе, хотя клянётся, что в жизни не прочёл ни одной книги, кроме букваря. Он, пожалуй, больший богослов и схоласт по утрам, чем преподобный Мол Каннингем из Дублина. А на голодный желудок от схоластики Сирши кишки завернутся в ком угодно! Он никогда не лжёт. Если только, конечно, не иметь в виду, что он может где-то приврать для красного словца. Но, будьте вы хоть святым провидцем, вы никогда не поймёте, где именно было это «для красного словца». Сиршу легко обмануть и невозможно провести. Он доверчив, как ребёнок, и хитёр, как лис. Он беззлобен, как мотылёк, и коварен, как змея. Он невзрачен, как лист осины на дороге, и он прекрасен… Как ши25. Иногда из него невозможно вытянуть и слова. И тогда именно мне больше всего хочется записывать за ним, потому что его молчание полнее и ценнее всех слов на земле. А иногда, едва разворошив костёр его души, его невозможно остановить, и кажется, что все плотины мира прорвало разом. И Сирша говорит дни напролёт, пока нашим дорогам не придётся разойтись – что рано или поздно всегда происходит. И, уходя, он никогда не прощается, хотя ни он, ни я, расставаясь, не можем надеяться, что встретимся снова когда-нибудь. Сирша – жутко забавный, но никогда не хочется смеяться над ним. Глядя на него, кажется, что он напряжённо и неотступно играет какую-то очень сложную и важную роль, но, именно приглядевшись как следует, можно понять, что он не играет вообще. Это Небом, кажется, возложена на него какая-то важная и ответственная роль, о которой он сам, скорее всего, не знает. Но, встретив его на дороге, тебе хочется улыбнуться этому человеку, пусть даже у тебя не всё ладно и кошки скребут на душе. Встретив его, тебе непременно захочется не упустить его, и ты пойдёшь его провожать до первого решительного поворота. Встретив его, тебе непременно захочется рассказать ему всё. И, начиная разговор, ты поведёшь его так, будто бы вы уже знакомы всю жизнь. И, что бы ты ни сказал, – он не перебьёт. А когда ты закончишь рассказ, никогда не полезет с советом или поучением. Пока ты не попросишь. А ты попросишь, попросишь обязательно. Потому что не сможешь вынести блеска этих глаз, что пронизывают твою душу, бродят по её лугам и согревают её своим светом. Сирша – отчаянный драчун, но он никогда не дерётся. Он отлично танцует. Но он предпочитает танцевать без свидетелей. Помню, я спросила когда-то: «Как ты думаешь, Сирша, для чего человеку даны ноги?» Его ответ мне казался очевидным, но мой собеседник, вопреки моим ожиданиям, глубоко задумался. «Наверное, для того чтобы танцевать26», – наконец ответил он без тени сомнения. Также Сирша прекрасно поёт, но считает себя никчёмным певцом. Единственное, с чем он может согласиться, – это с тем, что он сносный Друг. У него нет ни начала, ни конца. Он неуязвим – потому что Любовь уязвить невозможно. Глядя на Сиршу, ты никогда не узнаешь, сколько ему лет. И, глядя на него, ты непременно подумаешь, что он бессмертен. Господи, пусть это будет правдой! Хотя бы один-единственный раз сделай исключение для этого человека! Из разговоров с Сиршей начинаешь понимать, насколько мир велик и прекрасен и как бесправны, незаконны и оскорбительны все наши сетования и слёзы перед лицом той Великой Радости, что дарована нам Богом. Рядом с Сиршей перестаёшь думать о смерти и бояться её, потому что тебя наполняет неизъяснимая уверенность, что ничто не конечно, а когда твоё тело уснёт и дух отлетит от него прочь, «ты» останешься, потому что Сирша сохранит тебя в своём сердце. Во всей полноте. И вместе с ним ты будешь ходить по дорогам этого мира до скончания дней. Я не знаю ни одного человека, кто бы также встречал Сиршу, но я знаю, что все, кто встречался ему на пути, кем бы они ни были и какую бы веру ни исповедовали, поминают Сиршу в своих молитвах и молят своих богов ниспослать ему долгих лет. Именно Сиршу мы бы все попросили спасти в первую очередь. Все. Я знаю это. Даже те, что не видели его. Потому что нет ничего правдивее ирландской пословицы: Друг – это незнакомец, с которым вы ещё не встретились. Когда думаешь об этом, сердце успокаивается. Значит, наш мир не так уж и плох, если мы все окажемся единодушны к Сирше. Хотя он и рассказывал, как его чуть ли не до смерти побили в Дерри. Это были злые люди. И люди ли, если им вздумалось бить Сиршу? Но он не держит на них зла, и этим он сильнее. У него нет ничего и никого, но взамен тому у него весь мир в сердце. Во всей его полноте и красоте. Его мир, в чём я не сомневаюсь. Они настолько же нераздельны, как волна и пена. Как солнце и свет. Из всех кого я знаю, наверное, только Сиршу я могу назвать королём над этим миром. Потому что он меньше всего похож на короля. Он слагает стихи травам и танцует для вечерних звёзд. Он исповедуется в грехах штормящему океану. Он подпевает ветру и помогает птицам вить их гнёзда. Он разговаривает с животными и сохраняет человеческие сердца и мечты. В одном своём сердце он носит всё наследие своей страны. Все её книги и имена. О каждом, кто когда-либо жил на этой земле, Сирша говорит как о своём друге, как будто он лично знал его. И он никогда не скажет ничего дурного. Он даже о причинивших ему боль людях говорит с улыбкой. И о тех, что причиняли боль той, что он любит. Он не знает, что такое злость. Он похож на всклоченного воробья, вылезшего из драки за зёрнышко, когда пытается изобразить негодование. Но когда ему действительно больно – это легко заметить. Тогда он, как поле в тумане, ходит овеянный своей Грустью – светлой и спокойной. Мирной. Я не знаю, есть ли ещё где на свете столь же мирное сердце, в котором не задерживается горечь и печаль, которое не уязвляет уныние и страх, в котором всегда царит мир и покой и все боли, горести и несчастья человеческие находят отклик. Сердце, в котором уживаются все безумства, войны, противоречия и несогласия этого мира. И он, Сирша, спорит с ними в своём сердце. И иногда можно оказаться невольным свидетелем таких споров. Встречая в человеке малейшее отклонение от Божьего замысла, который он, скорее всего, не понимает, но чувствует, он тут же пытается оправдать его перед Богом. Я никогда не забуду его речь, когда он передо мной оправдывал Кромвеля… И мне не хотелось, даже не думалось побить его, более того, невыразимая словами жалость охватила меня к тому человеку, которого я привыкла презирать и ненавидеть всем своим сердцем. Я думаю, Сирша из тех немногих, что и Иуде бы нашёл оправдание. Он слишком мягок к человеку. И иногда это пугает. Но он непримирим ко злу. Я не помню ни разу, чтобы он сказал какую-то грубость, если, конечно, «чёрт побери!» не входит в этот раздел. Я не помню, чтобы он сказал мне, что желал кому-то зла, завидовал или был обижен на кого-то. Он свято и бережно хранит себя для своей любви, пусть и носит на груди свою засохшую примулу. И теперь, честно говоря, именно его засохшая примула причиняет мне больше боли, чем сожаление о грехопадении нашего мира, о горестях и злобе нашего несчастного века. Я знаю Сиршу много лет. Он пришёл в мою жизнь, чтобы уйти и остаться в ней навсегда. Он пришёл, чтобы забрать меня с собою. Иногда мне кажется, что по ночам я вижу его сны, и пройденные им дороги кажутся мне родными. Приезжая в какое-нибудь новое место, я вдруг начинаю чувствовать, как меня переполняет светлая радость, как при встрече после долгой разлуки, потому что всё, что я вижу вокруг, напоминает или подсказывает мне: здесь был Сирша. Кто он, Байл Сирша Креван из Коннемары? Мне не интересен ответ. Потому что он неуместен здесь.

Мне кажется, что мир похож на орех. Ага. На простой орех. Вот, кстати, на, возьми один. …Видишь, как прочна его скорлупа? Тебе придётся класть его на камень и бить камнем сверху, чтобы расколоть его. Потому что это старый орех, я подобрал его прошлой весною у ручья. И я до сих пор не смог его расколоть. Но у тебя получится. Ты здесь, чтобы раскалывать его скорлупу, ты знаешь. Я уже сказал, что мир похож на орех? Ты ведь любишь орехи? У них вкусное ядро. Если, конечно, оно не прогнило. И если его не подточили черви. Знаешь, сколько червей точит скорлупу этого мира, чтобы добраться до его ядра? И ты должна разбить её. Тогда ты скажешь миру то, что должна сказать. И черви уползут прочь, потому что не смогут есть тот плод, который ты вырастишь. Но нет ничего сложнее, чем пробить скорлупу мира. Она год от года твёрже. Знаешь, почему она такая твёрдая? Потому что это вся грязь и злоба мира. Грех – так это зовут наши священники. Поэтому, душа моя, ищи крепкие камни, если хочешь добраться до ядра. Это дух мира. Душа. Дух. Душа?.. Ты разберёшься. По-моему, это какой-то спор. Сор всё это. Шелуха от другого ореха в твоём кармане. Она колется и рвёт карман, может и уколоть. И от неё нет никакой пользы. Выбрось её. Глупы все споры. Ты знаешь, что так истин не найти. Когда ты доберёшься до ореха на исходе дня, ты увидишь, что он ещё сладкий, и это будет самым лучшим подарком для отходящего ко сну. Лесные орехи всегда сладкие. Но мне нравится, что ты пробуешь сломать его руками. Я никогда не видел таких упрямых. Ломай, ломай. Смотри, у тебя уже исцарапаны пальцы. Но ты всё равно так скоро его не сломаешь. Нужно искать крепкие камни. Самые крепкие в Арме. Правда. Иди в Арму. Возьми камень из его церкви. Другой возьми в Кашеле. А лучше поищи-ка у себя в сердце. Там самые крепкие камни. Мы их выращиваем сами. Вот я знал человека, который выращивал у себя в сердце кристалл. И он блестел и красиво переливался. В его гранях мир менял очертания и искрил. Но он сам не мог разглядеть этого мира из-за блеска кристалла и не мог узнать его в его отражениях. Ты тоже знаешь этого человека. Он жил здесь неподалёку и писал странные книги и стихи. А ещё я встречал людей, что выращивали в сердце гранит и мрамор. Из них хорошо строить памятники и постаменты. И они строили потом из них постаменты для своих кумиров или памятники для себя. Знал я и тех, кто выращивал у себя в сердце золото. Алхимики! Но у них ничего не вышло – сердце не может породить золото. Сердце выше. Его цвет другой. Цветок не рождает золото. Только пыльца его ценнее. Ага. Мы все что-то растим в сердце. Я выращиваю Изумруд. А ты – свои два камня, чтобы разбить орех. Хотя у тебя не сердце, а Мохерские утёсы. Поэтому ты похожа на них. Главное, чтобы сердце не стало тем, что выращивает. Многие запускают всё это, и их сердца превращаются в камни. И потом из них уже ничего не сделаешь. Видела груды мелких пыльных камней вдоль дорог Клэра? Так и сердца наши в итоге окажутся в этой груде, если мы не будем следить за ними. Сердце как дитя. За ним надо ухаживать. Как дитя… Его нужно растить и воспитывать. Ага. Ну вот и поворот. А тебе – прямо.

Примечания