Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы
– Я знал! – засопел коннетабль. – Значит, ты – шпион англичан, верно? А может, ты проделываешь эту свою отвратительную работу за деньги бургундцев?!
– Вы действуете от имени инквизиции, господин? – спросил Вийон. – Если так, то я и правда не много могу сказать об этих происшествиях. Причем по очень простой причине: я не имею с ними ничего общего. Я уже упоминал: я набожный, скромный и необычайно трудолюбивый человек, всякий год хожу на причастие, исповедуюсь, верую в святую и апостольскую Римскую церковь, а также в столицу Петра и Святого Отца – слава Господу, что он теперь у нас вновь один, а не в трех лицах… Никогда не случалось мне красть у духовного лица, не принадлежу я также к сатанинскому сообществу вальденсов, не был я никогда бегардом или псевдоапостолом, не был и сторонником вероломных манихейцев. Также еженедельно молюсь, дабы мерзейшие Вальдо и Дольчино горели в аду до самого дня Страшного суда. В прошлом году я даже пожертвовал квесторам, что собирали на дерево для своей церкви! Также я не являюсь ни выкрестом, ни жидом, а это последнее могу доказать вам в любой момент, ежели вам, господин, хватит на то отваги, дабы проверить, насколько цел у меня срамной уд. А заверяю, что цел он до последнего кусочка плоти. Напомню также, что я, как богобоязненный христианин, даже баб трахаю как Господь Бог приказал, а не в какой-то там звериной позе, которую распутники именуют «раком»…
– Заткнись, вор, и послушай! – оборвал Вийона коннетабль. – Мы не инквизиция, но благородные патриции города, которые не желают, чтобы в дело вмешались проклятые доминиканцы. Уже больше сотни лет миновало с тех пор, как Симон де Монфор выжег огнем и железом катарскую ересь на этой земле. И больше столетия миновало с той поры, как Бернар Ги расправился с отьерами, которые хотели возобновить безбожные практики катаров. Почти тридцать лет, со времен, когда его преподобие инквизитор Святого Официума Жан Дюпра выявил банду этой дьяволицы Маби де Марнак, не пылал тут ни один костер! Было у нас спокойствие, правили мы сами. И не позволим, чтобы какой-то чародей или банда проклятых бургундских или арагонских ублюдков устраивали себе кровавые игрища в нашем городе!
– Мы хотим схватить тех, кто ответственен за катаклизмы, прежде чем инквизиция устроит в городе ад, – сказал низкий, крепкоплечий мужчина в дорогом колпаке и кожухе, тоже выйдя из тени. – В городе находится преподобный Николя Жакье, папский инквизитор. В любой момент может начаться следствие, и тогда всем нам станет горячо.
– Ты был схвачен на месте последнего несчастья, когда спускался с башни, с которой сорвался колокол. Ты – единственный подозреваемый, который у нас есть. Говори, кто стоит за этими преступлениями, и избежишь боли. Страшной боли, Вийон.
– Я невиновен! – простонал поэт. – Уверяю вас, добрые мещане, я не имею с этим ничего общего!
– А я уверяю тебя, Вийон, – прошипел коннетабль, – что ты еще не знаешь, насколько хрупко и уступчиво под пытками человеческое тело. Как легко его повредить, искалечить и ранить. Как деликатны его вены и мышцы. Как легко ломаются кости и вырываются жилы.
– Я невиновен!
Уго де Коместор кивнул палачу. Тот приблизил раскаленное клеймо к боку поэта. Вийон на всякий случай заорал.
– Если ты невиновен, то что же ты делал в соборе?
– Иска… искал горбу… горбуна.
– Кого?!
– Слышал, что в соборе служит карлик, горбун… Хотел с ним поговорить.
– Он лжет! – бросил один из мужчин, скрывавший лицо под капюшоном. – Нет никакого горбуна в нашей церкви.
– Ранами Христовыми клянусь! – стонал поэт. – Да пусть у меня срамной уд отпадет, если я брешу!
– Зачем ты его искал?
– Хотел спросить, куда отправилась одна… распутница, к которой у меня есть дело.
– И что это за распутница?
– Некая Марион, развратная девица. Служила в борделе старого Ого…
– И чего ты хотел от этой шлюхи?
Вийон молчал. Палач прикоснулся раскаленным железом к его боку. Поэт заорал как проклятый, обреченный на вековечное искупление в обществе Вельзевула и Асмодея.
– Я оставил у нее десять золотых эскудо, – соврал. – Хотел их забрать. А она исчезла и…
– А как с этим связан горбун?
– Я слышал, что их видели вместе.
– Все это ложь и сказки, – подытожил один из горожан. – Я не видел и не слышал ни о каком горбуне в соборе. Этот вор брешет! Палач, прижигай!
– Погодите, не так быстро, – пробормотал Вийон. – Молю вас не торопиться. Я и правда видел карлика перед самой катастрофой, добрые господа. Он протолкался сквозь толпу в соборе и поднялся на башню. Он мог быть… как-то связан с этим несчастьем.
Коннетабль покачал головой. Вийон ощутил себя пропащим человеком.
– Подумайте, благородные господа! Погодите немного, не жгите меня железом понапрасну.
– Мэтр Пьер, пусть этот мерзавец не говорит зазря.
Вийона била дрожь. Он не знал, как отвратить немилосердную судьбу.
Палач же на этот раз не шутил. Сунул раскаленное клеймо поэту под ребра, прижал к телу так, что по комнате разошелся смрад горелой плоти. Вийон стиснул зубы, потом застонал, а потом и завыл, брызгая слюной. Ужасно зарычал, забился в путах.
– Это след, господин… – бормотал он. – Последний след… Шлюха и горбун…
– Он говорит правду!
Поэт раскрыл глаза. Это было как чудо. Высокий мужчина в кафтане, прикрытом плащом из старого сукна, выступил вперед.
– Отец Бернар, что это вы? – Коннетабль кашлянул неуверенно. – Он уже наврал с три короба! Болтает, что в голову взбредет, лишь бы только живым уйти! Всеми святыми клянусь, что когда дойдет до испытания водой…
– Лучше не клянитесь, сударь Уго, поскольку я поручусь за правдивость его слов.
– Как это? Преподобный диакон…
– Хотите сами доискаться до правды? А может, предпочтете, чтобы инквизиция узнала обо всем раньше?
– Нет, господин диакон, решительно нет…
– Не верю, что этот шельмец как-то связан со случившимся.
– О! И отчего же, ваше преподобие? Он же был в соборе…
– Как и каждый из нас. Для суда, даже инквизиционного, это не доказательство, господин коннетабль.
– Как же это? Он же человек чужой, без определенного занятия. Religiosus nullus. Как палач его припечет, сразу выдаст сообщников.
– Господин коннетабль, нам нужно вычислить центр заговора или интриги, или что там это было. Нам нет дела до случайных людей и вырванных у них признаний – они нам мало пригодятся.
– А если он замешан и в предыдущих происшествиях? Если он колдун?
– Он не замешан ни в каком maleficium[36]. Когда взорвалась печь в литейной мастерской, Вийон стоял у позорного столпа. Я сам это видел и свидетельствую в его пользу, хотя он вор и шельма без чести и совести.
– Поэтому вы хотите его освободить, господин диакон?
– О нет, – тихо ответил священник. – Скажем так: он останется под моей… опекой.
– Следовательно, ваше преподобие за него поручается?
– Именно.
Священник кивнул палачам, и те послушно распустили веревки. Вийон поднялся на ноги, застонал, хватаясь за обожженный бок. Один из палачей бросил ему истрепанную рубаху. Вийон подхватил ее на лету, набросил на плечи, скорчился, согнулся.
– А теперь, – сказал священник, – отвечай, разбойник, прямо и честно. Где тот калека, о котором ты вспоминал?
– Я… Какой калека, ваше преподобие?
– Значит, ты соврал?
– Да разве я смею! Я узнал о нем, когда искал Марион в публичном доме у Ого. Мне сказали, что тот часто у нее бывал.
– Как выглядел?
– Согнутая спина, как у сарацинского верблюда. Вблизи я его не видел…
Бернард взглянул Вийону прямо в глаза. Вор вздрогнул: острый взгляд старого диакона пронзал насквозь. Духовник спас его от мучений, и поэт надеялся, что это добрый и прямодушный пастырь, который не упустит случая спасти от адского огня очередную душу. А тем временем священник смотрел на него ледяным взглядом, не выдающим никаких эмоций… Как инквизитор. Или заплечных дел мастер.
– Франсуа Вийон… Я спас тебя от пытки, после которой ты бы не говорил со мной таким невинным голоском. И не скакал бы по этому свету как вольная птаха, потому что огонь этой вот печи опалил бы тебе крылышки. Поэтому лучше отвечай прямо.
– Я не видел этого горбуна вблизи, господин диакон. Все, что мне известно, я узнал, пока разыскивал Марион. Пошел в собор, чтобы его найти и при случае заказать пару молитв за здравие своего патрона, Гийома…
– В это я не поверю, – сказал диакон. – Молитвы тебе подходят как щедрость – еврейскому ростовщику. Однако, поэт, тебе повезло. Повезло в том, что когда я был на новициате[37] в Париже, то познакомился с твоим покровителем – Гийомом де Вийоном, который нашел тебя ребенком в какой-то канаве и забрал к себе, взял над тобой опеку, дал фамилию и образование, и которому ты отплатил хуже, чем Иуда Искариот нашему Господу! Ну что ж, Божьи мельницы мелют медленно, но упорно: еще не все для тебя потеряно, поэтому позволь-ка нам поговорить о том горбуне, который, как ты уже наверняка понял, ужасно меня интересует. А потом, ежели наш разговор принесет свои плоды, я позволю тебе вернуться на большак, к потаскухам и тем мерзостям, что так тебе по нраву. Отправишься прочь из города, чтобы никогда уже сюда не возвращаться.
Вийон сглотнул. Не все, похоже, складывалось, как ему хотелось. Не мог он выехать, не поговорив с Марион.
– Ваше преподобие, прошу у вас позволения остаться в городе… Взамен же могу… помочь в решении этого дела. Ваше Достоинство знает, что в ремесле моем человек получает много ценных навыков. Видел я дьявольские козни в Париже и спас тот прекрасный город от демонов. Знаю также, как хранить тайны.
Вийон вновь почувствовал на себе холодный, пронзительный взгляд священника. К черту, да был ли это простой диакон, проводящий святые мессы в храме?
– Ты и правда хочешь отыскать эту гулящую? В самом деле?
– Да, ваша честь. Взамен я готов оказать вам всяческую помощь.
– Отчего она так важна для тебя? Не верю, чтобы ты пошел на такие жертвы ради нескольких золотых эскудо, которые якобы оставил этой шалаве.
– Хочу покаяться, отче… Когда-то давно я оставил ее одну и в долгах… Сбежал. Хочу это искупить… – Вийон рискнул произнести еще одну ложь.
Священник некоторое время раздумывал. Но недолго.
– Хорошо, Вийон, ежели уж ты так хочешь, я использую тебя как пса в упряжке Господа. Поможешь мне решить это дело. Но помни, что это неблагодарная служба. Тем не менее взамен я, однако, распространю на тебя свою опеку. Будешь в безопасности… Пока.
– Да вы понимаете, что делаете? – шепнул ему коннетабль. – Этот человек, того и гляди, пойдет на виселицу. Зачем его защищать?
– Ваша милость коннетабль. Вы просили меня помочь в решении этого дела, поэтому не мешайте. Быть может, этот разбойник и шельма нам еще пригодится.
– Как пожелаете, преподобный.
– Именно этого я и желаю.
– Спасибо, отец диакон, – прошептал вор.
– Пока что, – проворчал диакон, – не благодари. Я проверю, сможешь ли ты вообще мне пригодиться. Для этого дам тебе важное задание. В случае с колоколом было много убитых и раненых, но… был там один безумец.
– Кто такой?
– Звонарь из собора Святого Назария. Кричал, что видел Зверя. Поговоришь с ним и сделаешь так, чтобы он описал тебе, что на самом деле случилось на колокольне.
– И где можно его найти?
– В городском госпитале. Среди безумцев. Надеюсь, Вийон, что ты и правда мне пригодишься.
– Сделаю все…
– И даже больше! На колени!
– Но…
– Говорю: на колени! А теперь повторяй за мной: я, Франсуа Вийон…
– Я, Франсуа Вийон…
– …бакалавр свободных искусств Парижского университета, клянусь моей бессмертной душой и Святым Крестом, что сохраню в тайне все, о чем нынче узнал, и без согласия диакона Бернара не покину город. А если я солгу или не сдержу клятву, пусть адский Зверь пожрет мою душу.
– …пусть Зверь пожрет мою душу…
V
Городской госпиталь Каркассона, мрачное замшелое здание неподалеку от площади Марку, со следами многолетних осадков, втиснулся между купеческими домами и каменной городской стеной. Вийон, огибая вонючие лужи, перебрался через грязь, в которой едва не оставил свои пулены, и встал перед дверьми. Прежде чем постучать, он взглянул вверх, на остроконечную крышу, покрытую лишайником, на край стены, над которым клубился вечный влажный туман. Густые испарения поднимались надо рвом, над рекой Од и окрестными болотами и топями, окутывая город смертельным саваном, приглушая все звуки и превращая дома и стройные башни в хоровод призраков и духов.
Вийон вздрогнул. Застучал в дверь, а когда та отворилась, показал перстень диакона. Вскоре он уже стоял перед смотрителем госпиталя – мрачным толстяком, воняющим застарелым потом.
– Што надоть? – спросил смотритель и пригладил остатки волос на покрытом шрамами черепе. – Все клиенты здоровенькие. Скачут што твои жеребятки. И палки им не надоть.
– Хочу увидеться с Жаном-звонарем. Тем, кто сбрендил после гибели людей в соборе.
– И пошто он вам? Он тута то и дело молитвы шебуршит. И на стену тарашшится.
– Господин диакон хочет, чтобы я его допросил.
– Не выйдет из этого ничегошеньки, – покачал смотритель башкой. – Да чорт с ним, шшас позову.
Он встал с лавки, взял в руки крепкую дубовую палку и кивнул поэту. Вийон понял, что толстяк смердит не только старым потом, но и старой блевотиной.
– Вы поосторожней. Тута не бордель. Тута всюду безумцы да бесноватые.
Вскоре они встали перед лестницей, ведущей вниз, она была перегорожена решеткой и заперта на мощный замок. Толстяк забренчал ключами, отпер замок и толкнул заржавевшие дверки. Они начали спускаться по витой лестнице. Откуда-то снизу раздался первый стон, потом крики, вопли, лязг металла и проклятия.
Они спустились в большой каменный подвал. Свет луны просачивался сюда сквозь зарешеченные окна, расположенные в больших каменных нишах. Огромные контрфорсы делили помещение на два ряда камер, забранных железными решетками. Воняло мочой, дерьмом и сыростью. У стен попискивали крысы. В камерах и клетках, на гнилой соломе, сидели или лежали безумцы.
Первый, кого заметил Вийон, был полуголый человек, прикованный цепью к стене. Он раскачивался непрестанно назад и вперед, что-то монотонно бормоча себе под нос. Рядом на корточках сидела огромная бабища со всклокоченными седыми волосами. Прижимала к груди куклу из скрученных и сшитых тряпок. Еще один безумец всматривался в угол клетки, подтягивая колени к подбородку: обнимал их двумя руками и трясся, дрожал всем телом, постукивая желтыми щербатыми зубами.
Вийон шел за смотрителем, напряженно ловил каждый звук. Какая-то фигура бросилась к нему справа. Случилось это так неожиданно, что вор отскочил в сторону, споткнулся о ведро с помоями, ударился плечом о решетку рядом со следующей нишей. Когда развернулся, прямо перед собой увидел келью, в которой скалил на него острые зубы заросший безумец в грязной рубахе. Безумец прижал лицо к железным прутьям, протянул руки из клетки к поэту. Крутил ими круги в воздухе, растопыривая грязные длинные ногти.
– Ну иди, – выдохнул. – Ну иди-и-и-и…
Чьи-то пальцы погладили поэта по голове. Вийон почувствовал теплое дыхание у своего уха.
– Да, да, – шептал тихо чей-то голос. – Да, да. Да-а-а-а…
Вийон отскочил от ниши. В ней сидел на корточках длинноволосый безумец и улыбался Вийону, а в раскрытом слюнявом его рту подрагивал язык.
Громкий смех привел поэта в чувство. Смотритель скалил на Вийона гнилые зубы, от смеха бил себя по толстым ляжкам. Вор грозно зыркнул на него. Толстяк развернулся, все еще посмеиваясь.
Они снова двинулись сквозь этот ад. Дальше была закрытая расшатанная гнутая решетка. За ней был заперт потный гигант, который, вцепившись двумя руками в ржавые прутья, тряс их изо всех сил.
– Я достану тебя! – выдохнул он. – Дос-с-стану тебя! Ты тварь!
Оторвал большие потные, поросшие густым волосом руки от решетки, стиснул кулаки, словно душил невидимого противника.
– И так тебя… И так! И так! И так!
Вийон шел дальше сквозь тьму, вслед за вонючим смотрителем. Прошел мимо двух госпитальных служек, лупивших палками старика в лохмотьях.
– Полезешь к ней еще?! – кричал тот, что пониже, одетый в кожаный чепец и грязную накидку. – Пойдешь к ней, дедуган, нищебродище?! Будешь подманивать на булку?!
– Пойду… Пойду! Пойду! – рычал и всхлипывал старик.
Прислужники слегка поутихли, увидев подходящего Вийона. Повернули головы в сторону, к стене, а когда поэт их миновал, вернулись к избиению старика.
Смотритель вдруг остановился – так неожиданно, что вор едва с ним не столкнулся. На миг вонь его толстого тела перебила даже ароматы, царящие в этом мрачном месте.
Смотритель указал на камеру, в которой стояла застеленная соломой кровать.
– Туточки он, – сказал. – Не бойтеся, не укусит. Токмо молится беспрестанно.
Вийон кивнул.
Смотритель взял его за плечо.
– Ежели захотите оттель выйтить, можете просто парней кликнуть.
Толстяк ушел по коридору, покачиваясь из стороны в сторону и что-то бормоча себе под нос. Вийон вошел в камеру – собственно в нишу между двумя каменными контрфорсами. Та не была заперта – как видно, звонарь не мешал стражникам. Жан Валери стоял на коленях на мешке, постеленном поверх соломы. Не отрываясь смотрел в стену, не обращая внимания на Вийона.
– Жан? – неуверенно спросил поэт. – Почтенный звонарь, вы меня слышите?
Валери не подал виду, слышит ли он что-то вообще. Продолжал смотреть в каменную стену, на которой плясал отсвет слабой лампадки.
– Я Франсуа Вийон, помощник диакона Бернара из собора. Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда. Ты должен рассказать мне, что случилось в башне вчера вечером.
Только теперь поэт заметил, что губы звонаря чуть шевелятся, будто он что-то говорит. Приблизился к нему, приставил ухо почти к его губам: Вийону показалось, что он что-то слышит. Валери шепотом произносил едва различимую латинскую молитву:
– …Tentationem in inducas nos ne et. Nostris debitoribus dimittimus nos et sicut, nostra debita nobis dimitte et. Hodie nobis da quotidianum nostrum panem. Terra in et caelo in sicut tua voluntas fiat…
Поэт узнавал латинские слова, но не мог сообразить, о чем идет речь. О чем говорил звонарь?
– Жан, я должен знать, что случилось на колокольне. Ты увидел Бестию? А может, ты видел мерзкого карлика, который сбросил колокол с башни? Ты испугался? Я хочу тебе помочь, Жан! Расскажи мне все!
Прикоснулся к плечу звонаря. Потом тряхнул. Звонарь не отреагировал. Просто сидел и шептал молитву.
«Terra in et caelo in sicut tua voluntas fiat…» Что-то это ему напомнило. Вийон вдруг почувствовал, как волосы встают у него дыбом. «Terra in et caelo in sicut tua voluntas fiat…» На самом деле это должно звучать так: «Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…» Да будет воля Твоя яко на небесах, так и на земле! Валери произносил Pater noster[38]. Но задом наперед, переставляя латинские слова!
Вийон задрожал. Отскочил от звонаря. Эта молитва, произносимая тут, в городском госпитале, в котором держали безумцев и одержимых, звучала настолько жутко, что даже он – шельма, вор и эксклюзент – начертал в воздухе знак креста.
За спиной поэта послышался тихий топот ног. Вийон бросил взгляд через плечо. Показалось ему, будто по коридору пробежали две невысокие фигурки. Наверняка тоже безумцы!
Валери шевельнулся. Взгляд его все еще был мутным, как взгляд снулой рыбы, но губы задвигались в другом ритме. Звонарь заговорил…
– Вийон, – раздался ядовитый голос. – Франсуа…
Поэт ухватился за рукоять чинкуэды, потом снова перекрестился. Глаза у Жана Валери были пустые и фосфоресцировали, а губы складывались в странные гримасы, превращавшиеся в слова.
– Кто… ты?
– Ты хотел со мной поговорить… Поэтому я прибыл.
– Зачем ты преследуешь город?
– Хочу вечности, Вийон, – ответил ему шепот.
– Ты – Зверь?
– Я – предназначение, Вийон. Я ангел смерти. На моих рогах – десять корон. А на них – имена святотатственные. Дьявол дает мне силу, престол и великую власть.
– Кто тебя поддерживает? Кто вызывает несчастья в городе?
– Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом.[39]
– Зачем ты убиваешь?! Зачем тебе кровь, страдания и боль?!
– Я творец, Вийон. Тебе нужен для письма пергамент, а мне – кровь тел человеческих. Я устраиваю в Каркассоне мистерию смерти, потому что хочу сыграть в ней роль Спасителя.
– Как твое имя?
– Имя мое – знамение. Это имя Зверя, Вийон.
– Знамение – это малые дети, которые появляются в городе?
– Дети – мои. Все. Это обещание последнего… акта.
– Марион имеет к этому отношение?
– Иди к ней, Вийон. Я буду…
Валери захрипел, а потом свалился на кровать в судорогах. Вийон подскочил ближе, ухватил его за руку – та стала холодной как лед. Проверил пульс: тот почти не прощупывался. Звонарь бился в припадке – он умирал.
Вийон выскочил в коридор и бегом бросился к выходу. Хотел позвать кого-то из прислужников, но во тьме наткнулся на что-то мягкое, пошатнулся, упал на колени, уперся рукой во влажную стену. Словно слепец, ощупывал руками в темноте неподвижное тело человека, одетого в кожаный кабат. Труп? Задел какой-то предмет, который со стуком покатился по камням. Это была деревянная палка.
Он вскочил и помчался в сторону света. Первая ниша между контрфорсами была не заперта – решетка открыта, а камера пуста. И он уже какое-то время не слышал криков, воплей и смеха безумцев, а подозрение, от которого его обдало ледяным холодом, теперь превратилось в уверенность. Безумцы вышли из клеток и камер на свободу! Вышли? А может, их кто-то выпустил?
Он направился к выходу, одновременно потянувшись за оружием. Какая-то темная фигура мелькнула в лучах лунного света, что падал из ниши под потолком. Кто-то вертелся в камере слева, кто-то еще ползал по гнилой соломе и по полу, бормоча проклятия. Погнутая решетка камеры, где сидел гигант, осталась открытой, связка ключей все еще торчала в замке. Чуть дальше он увидел пустые оковы, потом перевернутое ведро и еще один труп – это был смотритель госпиталя. Лежал он навзничь, глядя широко открытыми глазами в свисающую с потолка паутину. Его голова была повернута под неестественным углом, а на шее виднелись пятна. Видно, его задушили и сломали шею.
Душа Вийона ушла в пятки, он побежал к лестнице. Вскочив на нее, он пролетел мимо слюнявого раскачивающегося старика, который раскинулся на первой же ступеньке. Никто больше не загородил ему дорогу. По всей видимости, безумцы ушли из госпиталя.
В мрачном вестибюле он осмотрелся вокруг, но не заметил ничего подозрительного. Двери были распахнуты настежь. Когда же он приблизился к арке, то услышал странный скрежет и хруст. Остановился и выглянул через порог.
На площади перед зданием клубился туман, сквозь который поэт различил каменную стену ближайшего жилого дома, а внизу рядом с ней скрюченного горбатого человека, который кусочком металла выцарапывал некий знак…
Горбун! Это был горбун из собора! Вийон бросился к калеке. Хотел добраться до него, повалить на землю и схватить.
Не сумел! Едва он высунулся из арки, как некая сила не позволила ему сдвинуться с места. А потом он почувствовал на шее хватку сильных, холодных как камень пальцев.
Захрипел, махнул стилетом, но чинкуэда выпала у него из рук, покатилась с лязгом по неровным камням брусчатки. Позади он чувствовал чей-то мощный торс, в ноздри ему ударил запах гнили и грязи, а над ухом он вдруг услышал тихий хриплый голос, наполнивший его ужасом:
– И так вот тебя… И так! И так! И так!
Это был великан из клетки! Должно быть, он прятался за дверьми и напал, едва лишь вор переступил порог. Вийон задыхался в его хватке, тщетно пытаясь оторвать его руки от своей шеи. Дергался, бился и пинался. Кинжал! Если бы только у него был кинжал…
Жизнь медленно покидала его. Он видел, как горбун закончил выцарапывать на стене большую римскую цифру V, а потом обернулся. Посмотрел со страхом на Вийона, сделал несколько шагов вперед, горбясь еще сильнее.
– Это не… это не я… убиваю, – проговорил он, запинаясь. – Не я. Это не я призываю… Зверя.
Вийон поджал ноги. Думал, что его тяжесть перевесит, что враг опустит руку, но просчитался. Начинал уже терять сознание. Пульс в висках раскалывал череп, сердце стучало словно молот, а перед глазами появился красный туман.
Горбун поднялся… Смотрел, как погибал его враг, его преследователь. Тряхнул шишковатой башкой, откинул со лба прилипшие волосы.
Вийон сдался. Захрипел, давясь слюной. Откинулся назад, вытягивая руки к горбуну в последнем молящем жесте.
Горбун кивнул и поднял что-то с земли. И перед самой смертью, в миг, когда краснота уже почти затопила его мир, Вийон почувствовал в руке спасительный холод чинкуэды.