Кто убил Ксению Шумейко?

Я хотел, чтобы она осталась подольше и старался длить наш разговор, как только мог. Я хотел, чтобы она меня пожалела.

– Настя, мне нужно прилечь. Как-то нехорошо.

Она с волнением подалась вперед.

Как же я ненавижу, когда меня жалеют!

– Ничего серьезного, – успокоил я ее. – Просто мне еще рано отсюда выписываться. Слушай, я когда у тебя день рождения?

– Двадцатого апреля, – после паузы сказала она.

– Жаль, я не успею выписаться.

Что это было, в ее глазах?

Я заметил.

– Да, жаль, – подтвердила она и – ого! – положила свою руку мне на плечо. У нее были тонкие пальцы, и еще я ощутил приятное тепло ее ладоней через больничную пижаму.

Это было ОБЛЕГЧЕНИЕ! Когда я сказал, что не выйду отсюда скоро. Она ОБРАДОВАЛАСЬ!

– Тебе придется нагонять все лето, мы много пройдем за это время…

Тебе какое дело, корова?

–… так что тут уж не до роликов, правда?

А, теперь понял.

Она улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой. Как сказала мне Ксюша… «гуляй лесом». А тут другое дело совсем. Этот отказ был даже приятным. Мне нестерпимо захотелось сказать ей все, что я думаю. Быть максимально честным.

– Ты очень красивая. Похожа на маленького милого лисенка.

Осторожней, парень, у нас так рот слипнется.

Ее щеки вспыхнули так ярко, что она стала казаться еще рыжее и солнечнее – хотя, казалось, куда уж дальше. Она была прекрасна.

– Максим, не надо так говорить. Ты же знаешь, у меня есть парень.

У нее с четырнадцати всегда был какой-нибудь парень. Невозможно представить, что ее может заинтересовать кто-то вроде тебя.

– Я просто, по-дружески, – вяло попытался оправдаться я.

Что-то было в ее взгляде. Что-то, что мне очень не нравилось.

Она ВСЕГДА так на нас смотрит.

Я вспомнил. Я замечал. Скрывает за своим дружелюбием. Прячет, чтобы никто не увидел.

БРЕЗГЛИВОСТЬ.

Отвращение.

ПРЕЗРЕНИЕ.

Глубокое и абсолютное безразличие.

Я хочу ей КОЕ-ЧТО сказать..

Я тоже.

И тогда я сказал:

– Да пошла ты на хуй, шалава тупорылая.

***

– Что ты ей сказал?!

Лиза перебивает меня, и палата тает как дым.

– Ты это видела? – я протягиваю руку туда, где мгновение назад лежал на больничной койке. – Что это было?! Это было не просто воспоминание! Я был там, слышал ее голос, ощущал аромат ее волос, чувствовал прикосновение! Я буквально вновь это пережил!

Она осуждающе качает головой.

– Не соскакивай на другую тему.

– Это самое важное!

Лиза недовольно вздыхает.

– Очевидно, что в основе субъективного восприятия реальности лежат воспоминания и фантазии. Каток, где ты окликнул бывшую – это воспоминание, но когда ты был там, то не общался с Шумейко. Ты это представил – и это случилось. А ничего другого здесь нет.

– Это же огромные, сказочные возможности…

– Не отвлекайся. Объясни, почему ты назвал Настю милым лисенком, своим другом, а через десять секунд отправил в пешее путешествие по известному адресу?

Я смотрю на нее и понимаю, что она не отстанет без адекватного объяснения. Впрочем, едва ли оно покажется адекватным.

– Дело в том, что я ее понял. Понимаешь, Настя – это всегда добро и забота. И я не сомневаюсь, что она совершенно искренне счастлива с теми, кто ей по-настоящему нравится. Вот только поди еще разбери, кто ей нравится. Она была хорошей для всех – улыбчивой позитивной девочкой. Я вообще никогда не слышал, чтобы она кого-то оскорбила или обидела. Куча друзей, всеобщая любимица, отличная успеваемость и прекрасные жизненные перспективы.

– Ты сейчас описал нормального человека.

– Не нормального! Так не должно быть. Она не должна навещать неприятного ей человека из чувства долга. Не должна изображать то, чего нет. Короче, я хотел показать ей, что у других людей симпатия может быть маской, которая в любой момент обернется жестокостью и еще я хотел увидеть настоящую Настю, спровоцировать ее подлинные эмоции.

– Увидел?

– А то! Выражение лица было, как будто ее приложили пыльным мешком. Пулей вылетела из палаты. Вряд ли ей говорили что-то подобное.

Лиза берет меня за руку и предлагает прогуляться по заснеженной парковой аллее.

– У тебя начались большие проблемы с математикой и естественными науками, я помню. Но, боюсь, твои мозги повреждены куда больше, раз тебе не стыдно за свое поведение.

– Это было честное поведение. Я понял, что я ей неприятен, и меня оскорбило, что она считает нужным это скрывать.

– Хорошо. Мы отвлеклись на то, что ты хотел, но теперь надо разобраться, что случилось между тобой и Шумейко.

– Называй ее Ксенией.

– Лиза называла ее только по фамилии. Она так и не поняла, почему ты ее полюбил.

Я задумываюсь. С какого момента лучше начать…

***

Ксения не появилась в школе после начала учебного года. Но тогда мне было безразлично ее отсутствие, да и сам я недавно выписался и первое время был совершенно отрешен от всех, сидя в одиночестве на последней парте. Я услышал краем уха, что она была в больнице, а почему – мне было все равно.

Это был последний класс. Он должен был стать самым трудным, но учительский состав был в курсе моего состояния, меня не загружали, я коллекционировал тройки и спокойно ожидал аттестата.

В тот замечательный день я подружился с Лизой.

Лиза была некрасивой тихой девочкой и производила ошибочное впечатление слабой и неуверенной в себе. Таким в школе иногда достается, даже в такой благополучной, как наша. Казалось, что она давно привыкла к плоским шуткам о ее плоской, словно доска, фигуре и кривых ногах. Она не огрызалась. Я вообще редко слышал ее исчезающе тихий голос.

Но на самом деле это не давалось ей легко. Удивляюсь, как она не сломалась. Воистину – то, что нас не убивает, делает нас сильней.

Молча обозревая с последней парты помещение нашего класса, я увидел, как после каких-то злых слов вспыхнули ее щеки и заблестели глаза. Лиза поспешно вышла в коридор мимо своего обидчика – хулиганистого парня по имени Артем, – не поднимая взгляд.

Я не очень хорошо помню, что происходило дальше. Не успел хорошенько поразмыслить, как оказался рядом с Артемом. В глазах у меня потемнело, а руки тряслись, как у запойного алкоголика.

КУЛАКОМ В МОРДУ, ЧТОБЫ КОЖУ СО ЛБА СОДРАТЬ, В ХАРЮ, СБОКУ, ЗУБЫ ВЫБИТЬ К ХЕРАМ, СКУЛЫ И ЧЕЛЮСТЬ СЛОМАТЬ, РАЗМАЗАТЬ ПО РОЖЕ КРОВАВЫЕ СОПЛИ, РАЗОРВАТЬ ЛИЦО НА КОЖАНЫЕ ЛОСКУТЫ, ВЫДАВИТЬ ЕГО ВОНЮЧИЕ ГЛАЗА!

Если бы я был достаточно силен, чтобы убить его – то убил бы. К счастью, все закончилось довольно жалко.

Я ударил всего один раз, он успел увернуться и мой кулак скользнул по его плечу, а дальше меня оттащили под руки. Пытался пнуть на прощанье, но не попал.

– Охренел? – спросил Артем, поднимаясь. – Влюбился, что ли? Придурок…

И пошел на свое место. А я, стряхнув чьи-то удерживающие меня руки, пошел на свое. Вообще ни на кого не злился. Инцидент был исчерпан. Внутри меня тоже было тихо.

Влюбился… А что, это идея.

После уроков я подловил Лизу в раздевалке. Немного подумав, она разрешила себя проводить.

– Слышала, что случилось в школе?

– Да… Спасибо, что заступился за меня. Никто за меня еще не заступался.

– Ну… я решил, это правильно будет. Надеюсь, теперь он будет меньше тебя доставать.

Она спокойно кивнула.

– Слушай, Лиза… я хотел тебе сказать… давай встречаться… гулять вместе.

Зачем ходить вокруг да около, решил я.

Лиза удивленно вскинула бровь и остановилась.

– Почему ты решил мне это предложить?

– Ну… ты хорошая.

– Мы друг друга почти не знаем.

– Ладно. Мне просто одиноко. Я думал, тебе тоже.

– Мне одиноко, – подтвердила она. – Но это не значит, что я стану с тобой гулять. Ты всегда был замкнутым, а теперь стал еще и мрачным, утратил интерес к учебе, да и к жизни, пожалуй. Ты думаешь, что ты стал загадочным и интересным, но на самом деле это просто отталкивает. Я думаю, ты поймешь, если я буду с тобой честна. Я благодарна тебе за твой поступок, хотя и считаю его глупым. Но ты мне просто не нравишься. Ты слабый, неуверенный в себе мальчик, не способный и, главное, не желающий взять свою жизнь под контроль. В тебе нет стержня. Мне нравятся сильные мужественные ребята. Вообще-то, всем девочкам такие нравятся.

Я даже не обиделся, потому что все сказанное было удивительно точным. Но все-таки попробовал возразить.

– У меня есть стержень. И я не про то, что в штанах. Я защищал твою поруганную честь. Я твой рыцарь на белом коне, а ты моя принцесса.

Она улыбнулась. У нее была очень спокойная расслабленная улыбка.

– Я не видела самой драки, но похоже, что моя поруганная честь стала лишь благовидным предлогом для выброса беспричинной тестостероновой агрессии. Я прошу у тебя прощения за свою прежнюю оценку. Ты не просто слабый парень. Ты слабый парень, не способный контролировать свои эмоции.

Несмотря на не самые приятные слова, она нравилась мне все больше.

– Знаешь, я завидую тому, кого ты полюбишь.

– Жаль, что не могу сказать тебе того же.

Дальше, до самого ее дома, мы шли в полном молчании.

– Пришли, – наконец сказала она.

– Пока, Лиза. Спасибо за компанию. И за понимание. Ты знаешь, я раньше не предлагал девушке встречаться, и меня раньше не динамили. Странно, но я не чувствую обиды и разочарования. Подумай, может быть, станем дружить?

Я махнул рукой и собрался уходить.

– Погоди. Хоть ты не нравишься мне как парень, но вроде ты хороший человек. Я бываю резкой и прямолинейной, но это потому, что я необщительная. Я не против дружить с тобой и хотела бы, чтобы ты иногда меня провожал. Думаю, так нам будет менее одиноко.

Она протянула мне руку, которую я с удовольствием пожал. У нее было крепкое рукопожатие.

– Я понимаю, что у тебя проблемы с учебой, и ты не знаешь, как жить дальше. А ты знаешь, почему Ксения Шумейко больше не придет в наш класс?

– Я знаю, что она сильно болеет, но не знал, что так надолго.

– Она не болеет. Летом она попала в аварию, и ей оторвало руки. Теперь она на домашнем обучении. Сходи навести ее, я скажу адрес. Увидишь человека, жизнь которого действительно сломана – может быть, твои проблемы перестанут казаться тебе серьезными.

***

Как известно, кризис – это время возможностей, и родители Ксении старались его использовать. Очевидно, что и при советской власти они были не последними людьми в городе, и сейчас сохраняли свое привилегированное положение. Семья Шумейко жила в большой квартире одной из редких Энских новостроек. У дома я повстречал чоповца, охраняющего шлагбаум, на подъезде был домофон – большая редкость для того времени.

Ксюша была единственным ребенком в семье и, как я подозревал, довольно избалованным. Хорошо представив среду, в которой она росла и воспитывалась, я решил, что «довольно избалованным» – это очень слабо сказано.

– Кто там? – голос из домофона принадлежал зрелой женщине. Для мамы он звучал слишком старо, для бабушки слишком молодо.

– Это Максим Логинов, одноклассник Ксении. Пришел ее проведать.

После некоторой паузы она открыла дверь.

– Входи, Максим.

На первом этаже я увидел консьержку, строго проводившую меня сердитым взглядом поверх очков. Кисть бананов и поздний арбуз в моей авоське сразу показались какими-то смешными и нелепыми. Хотя бананы и обошлись мне в кругленькую сумму, мы с мамой обычно себе такого не позволяли. Я подумал, что бидон с черной икрой был бы здесь куда уместнее. Если бы в лифте был швейцар, я бы уже не удивился. К счастью, его не было.

Дверь открыла улыбчивая женщина среднего возраста.

– Добрый день, Максим, проходи. Я Инна Андреевна, помогаю Ксюше. Ты разувайся, вот тапки. Подожди меня, я пока отнесу фрукты. Спасибо тебе.

Сиделка, значит. Логично с медицинской точки зрения, учитывая положение Ксении, и логично с финансовой, учитывая положение ее семьи.

Пока я переобувался, обратил внимание на обстановку. В моих глазах все выглядело роскошно, но со вкусом, не вульгарно. Дорогой паркет, грамотно подобранная мебель. Ничего лишнего, чувствовался простор.

Вернувшись, Инна Андреевна проводила меня в комнату Ксении – одну из пяти в квартире .

Теперь, когда мы стояли у двери, я чувствовал, как краснеют мои уши. Отступать было уже поздно. Инна Андреевна постучала.

– Ксюшенька, мы можем войти?

– Да, Инна Андреевна.

В интонации Ксении чувствовалось, что она уважает эту женщину. Я последовал в комнату за ней.

Только не смотри на ее руки, только не смотри – уговаривал я себя. Куда там! Это было просто невозможно. Ксения сидела на кровати в белой домашней футболке с бабочкой и белых шортиках. Ее руки… их не было. Вместо них были какие-то два неуклюжих и коротких обрубка. Культи уже зажили и затянулись кожей с уродливыми розовыми рубцами. Я все никак не мог оторвать от них взгляд, и сказать хоть что-то.

– Максим, ты любишь чай? – нарушила тишину Инна Андреевна и вывела меня из ступора.

– Да, очень, – поспешно кивнул я.

– Тогда я приготовлю и принесу вам, оставлю вас наедине.

Она вышла, а я остался стоять у двери. Ксения тяжело вздохнула.

– Не парься, все пялятся, я уже привыкла. Ты зачем пришел?

– Хотел навестить. Я только вчера узнал, что с тобой произошло.

– Вот как? – она удивленно вскинула бровь.

– Ну, я пропустил последнее полугодие прошлого года, и когда не увидел тебя в классе, не придал этому большого значения.

– А теперь что изменилось? – устало спросила она. – По поручении старосты пришел?

Я замялся, стараясь справиться со смущением. Я всегда стеснялся красивых девушек, а Ксения была очень красива. У нее были необычные черты лица – выделявшиеся скулы и едва выраженный прищур глаз сочетались с типично украинскими круглыми щечками и аккуратным вздернутым носиком. Натуральные ярко-пшеничные волосы спадали ей на плечи.

– Нет, я сам решил. Не возражаешь, я присяду?

Она пожала плечами и взглядом указала мне на стул, который я сразу поставил напротив кровати. Ксения смотрела мимо меня, не проявляя большого интереса или делая вид, что не проявляет.

Лучше выпалю сразу, как есть и будь что будет, решил я.

– Я совсем тебя не знаю, но хочу быть честным. Я пришел по совету друга. Он считал, что мне это будет полезно, потому что считает меня сломленным. Так что я здесь как бы ради себя. У меня есть пара подготовленных фраз, честных, но стереотипных. То, что случилось с тобой – ужасная, чудовищная несправедливость. И мне очень жаль, что так произошло. Я не знаю, что еще сказать. Прости, если обидел.

Я выдохнул. Сейчас она меня выгонит, подумал я.

Ксения… улыбнулась. У нее была очень красивая, широкая улыбка.

– Нет, я не обижаюсь. Ты странный. И друг у тебя странный, если он считает нормальным навещать инвалида ради мотивации к жизни.

– Это Лиза Рудницкая.

– Вот как? Ого. Впрочем, ничего удивительного, это в ее стиле. И давно вы дружите? – она сделала сильный акцент на слове «дружите».

– Со вчерашнего дня.

– И она сразу рассказала обо мне?

– Сказала, что мне стоит увидеть тебя, чтобы меньше обращать внимания на собственные трудности.

– А какие у тебя трудности?

Я недоуменно посмотрел на нее. Думал, все знают.

– Максим, давай я тоже буду честной. Когда ты перестал посещать школу в конце прошлого года, мне было на это наплевать, как и тебе – на мое отсутствие после каникул. Мы с тобой совершенно не знакомы, у нас разный круг общения, и мы абсолютно чужды друг другу. Так и будет, пока мы не поговорим. Так что давай, рассказывай, что у тебя. Что у меня – ты и так видишь.

– Да рассказывать нечего. Хотел сделать трюк на скейте и упал, ударившись головой. Сильно ее повредил, что-то восстановилось, но не все. Иногда трудно формулировать мысли. Порой говорю короткими предложениями. Но самое плохое, у меня теперь редкий дефект головного мозга – приобретенная дискалькулия. Грубо говоря, я не умею считать.

– А как же ты учишься?

– Алгебре, геометрии, физике с химией – никак. Ставят тройки с закрытыми глазами. Мне литература и история всегда больше нравились. Хотя с датами по истории тоже непросто. Я справляюсь механическим заучиванием.

– Мне жаль, – сказала Ксюша. – С тобой случилась чудовищная несправедливость.

Все относительно, подумал я, но вслух, разумеется, не сказал.

В дверь постучала Инна Андреевна и внесла на подносе чай с печеньем. В Ксениной чашке торчала соломинка.

– У вас все хорошо, молодые люди? Спасибо, что Ксюшу навестил, Максим. Почаще бы друзья заходили…

– Инна Андреевна! – Ксения умоляюще посмотрела на сиделку.

– Все, все, ухожу.

Она поставила поднос на тумбочку у кровати и вышла. Мы устроились у тумбочки. Ксения наклонилась к соломинке, и ей на лицо упал неуложенный локон ее растрепанных волос. Она тщетно попыталась сдуть его обратно.

Я, не задумываясь, машинально заправил ее непослушный локон за ухо.

– Спасибо, – поблагодарила она и стала пить.

В этот момент я понял, что печенье положили для меня, и она его взять не сможет.

– Будешь печенье? – спросил я.

Она кивнула. Я разломил печенье на несколько небольших кусков и, жутко стесняясь, скормил ей. Было видно, что ей это так же неловко, как и мне.

– Тебе пока не давали протезы?

– С этим есть трудности. Большая проблема, что локтевые суставы не сохранились, и к тому же нет обоих рук, так что от простых протезов толку немного. Папа ищет сейчас какие-нибудь специальные, а пока обхожусь без них. Пробую тренировать ноги, но пока получается немного. Зато научилась включать магнитофон носом.

Я попробовал представить, как она это делает. Ксения, видимо, прочитала мои чувства по выражению лица.

– Мне не нужна твоя жалость, – жестко сказала она.

– Извини… Это просто естественно.

– Я понимаю. И все же не надо меня жалеть. Иначе я тебя выгоню.

Я понял, что она серьезно. Мы молча допили чай, я отнес поднос и вернулся к Ксюше. Она сидела на кровати и отрешенно смотрела в окно. Я обратил внимание на большой книжный шкаф у стены. Интересно, что она читает?

– Я могу взглянуть? – я показал в сторону книг.

– Пожалуйста.

Я открыл стеклянные створки… Хорошо, что я стоял к ней спиной и она не видела мою отвалившуюся от удивления челюсть. Батюшки светы… Плотные ряды книг, корочка к корочке, аккуратно отсортированные толстые тома. Русская классика, Толстой, Достоевский, естественно, Пушкин с Лермонтовым, Тургенев. Зарубежную литературу представляли Шекспир, Манн, Маркес, Воннегут, Ремарк, Хэмингуэй и Кафка. Это было далеко не все, конечно. Скользнув по книгам Оруэлла и Хаксли, мой взгляд уцепился за целую «философскую» полку – скромные тома «Капитала» подпирал весьма внушительный винегрет из трудов Платона, Декарта, Гоббса, Августина и Маккиавелли… разумеется, венчал этот ряд Ницше. После всего этого учебная литература по истории религии и философии смотрелись чем-то самим собой разумеющимся.

Никаких детективов. Никакой фантастики или фэнтези, и прочей развлекательной литературы. Ни одной такой книги.

Я покосился на Ксению. Она смотрела на меня, тщательно изображая скуку и безразличие. Ей было интересно, как я отреагирую, и у нее совершенно не получалось это скрыть.

– Маккиавелли и Ницше против Августина и Маркса. Думаю, стороне циников и человеконенавистников пригодилась бы помощь Мальтуса, почему его нет в твоей коллекции?

Иногда лучше бы молчать, за умного сойдешь.

– Где его сейчас достанешь на русском? И потом, Мальтус крайне поверхностный и интеллектуально никакой. Ты оскорбляешь мой интеллект, если думаешь, что я приобрету его для своей коллекции. И это не «коллекция», это моя библиотека. И Ницше не циник. Это самый страстный и бескомпромиссный человек – из тех, что стоят на этой полке.

Но то, что он человеконенавистник, ты не споришь, ухмыльнулся я про себя.

– И это не книги твоих родителей?

– Папа иногда брал почитать что-нибудь, но вообще у них свои книги есть.

Я снова сел рядом.

– Хочешь сказать, что все это читала?

– Смеешься? Для половины этих книг я не обладаю нужным культурным и интеллектуальным багажом. Но со временем я, конечно, прочитаю их все.

– Уважаю.

– Спасибо.

– Жаль, что мы вряд ли сможем обсудить что-нибудь философское. Я не читаю в таком объеме и уж точно не столь тяжеловесное. Для философских диспутов одной пролетарской чуйки не хватит.

– А ты попробуй. Знаешь, порой вид из окна может тебе больше сказать, чем самая мудрая книга. Я же не дура и понимаю, что у нас с тобой разные виды из окон, и ты видишь окружающую действительность лучше.

– За окном мало хорошего.

– Беру свои слова назад. Ты видишь хуже. Или у тебя окна очень грязные.

– Ты оптимистка? Мы живем посреди тяжелой катастрофы, разве не очевидно?

– Как говорят китайцы, любой кризис – это возможность. Вот скажи, что ты сделал со своим пионерским галстуком?

– Сохранил на память об ушедшей эпохе.

Она ухмыльнулась.

– А я свой сожгла. Не потому, что так ненавидела, было что-то хорошее. А потому что надо двигаться дальше. И оставить все это позади.

– Ты говоришь пылко и страстно. Как настоящий пионер.

Она не обратила внимание на мою иронию.

– Я понимаю, что люди сейчас живут очень трудно и бедно. Но в этой новой жизни смелые и активные обязательно найдут дорогу. Очнись, Максим, мы жили в разваливающейся стране с обанкротившимися идеями, нас приучали быть послушными овцами. Теперь мы начинаем с нуля. И сейчас нужны не овцы, а волки…

– Волки едят овец, – ухмыльнулся я.

Никогда бы не подумал, что буду слышать подобную речь от сверстника. Тем более, от девушки. Тем более, от этой. Я подумал, ей просто не с кем было говорить. Не думаю, что ее друзей интересуют такие вещи. Если у нее вообще есть настоящие друзья. Я решил дать ей выговориться и стараться не перебивать. Она коротко и вполне конкретно излагала свои жизненные взгляды, близкие, конечно, к ницшеанским.

– …несправедливость, к сожалению, присутствует в природе как основа жизни. Не я придумала, что сильные пожирают слабых. Можно отрицать этот закон и проиграть, или принять, и победить, – этим тезисом она закончила свою продолжительную тираду.

Я смотрел на нее и улыбался.

– Ну что ты улыбаешься? И молчишь! Скажешь, я в чем-то не права?

– Во всем, – усмехнулся я. – Так говорит моя пролетарская чуйка. Не хочу говорить банальности, но против фактов не попрешь. В сорок пятом овцы, воспитанные «обанкротившимися идеями», раздавили таких вот волков.

– Ой, не надо вот этого. Были бы они овцы – проиграли бы.

– Ладно, не овцы. Но и не волки. Убивать наши предки умели превосходно, но не было в них ни зла, ни жестокости. Они были настоящими людьми.

– Пожалуй, – подтвердила она.

Диспут был завершен. Наверно, в это мгновение я влюбился.

– В школе ты производила другое впечатление.

– Какое? Говори честно.

Честно, так честно.

– Ну… ты была высокомерной стервой.

– Так и есть. Девушка и должна быть стервой. Практически сукой.

– Я считаю, что ты никому не должна кем-то быть. Другое дело, если ты сама этого хочешь.

– Хочу.

– Почему?

Она даже смутилась, как будто я спросил ее о чем-то само собой разумеющемся.

– Потому что так я могу добиваться желаемого. Потому что это делает меня сильнее, я чувствую себя независимой.

– Парням такие нравятся…

– Не без этого.

– … до определенного момента.

– До какого? – игриво улыбнулась она.

– Когда захочется взять в жены и завести детей, – просто ответил я.

Она звонко рассмеялась.

– О, Максим, ты такой наивный. Мне пока еще не встречались парни, которые хотели бы женится и заводить детей.

«И могут больше не встретиться» – хотел сказать я, но, к счастью, не сказал, ибо это было слишком жестоко.

Я ответил:

– Один мой друг говорил, что желание иметь детей – отличный признак настоящей любви. Если любишь девушку, не обязательно хочешь от нее детей. Но если хочешь детей от нее – значит, точно любишь.

– А я считаю, что любовью называют просто привычку друг к другу. Когда страсть утихает, но хочется остаться вместе по другим причинам – потому что комфортно, общие интересы или те же дети, например. А так – это химия головного мозга.

– Чудесная волшебная химия, перед которой невозможно устоять. Мы все дофаминовые наркоманы. Если хорошенько подумать, все наше мышление – это химия, давай сожжем твой философский шкаф – хранитель плодов бессмысленных химических реакций.

– Подожди.

Она почесала нос об культю. Сделала это машинально, уже по привычке. И продолжила говорить.