– Вслушайся, Эндрю, сколько изысканности и шарма в этой музыке, рожденной чернокожими рабами, которых твои предки не так давно жестоко эксплуатировали на своих плантациях, – Миша расслабленно подергивал головой в такт мелодии.
– Чего? Какие плантации, Майкл?! – Эндрю был возмущен неожиданным и совершенно незаслуженным выпадом в свой адрес. – Мой дед из шотландских переселенцев, всю жизнь пахал сталеваром на заводе. Бабка из Ирландии, фабричная рабочая. Они в Великую депрессию чуть с голоду не умерли. Да и отец, пока актером не стал, кучу всяких занятий перепробовал, в армии отслужил.
– Но согласись, вы, американцы – рабовладельцы по своей сути, и от этого бренда вам ближайших лет двести не отмыться.
Эндрю в упор уставился на Майкла, хаотично выискивая варианты ответа.
– Да будет, Эндрю. Расслабься. Не принимай на свой счет. Просто забавно смотреть на твою реакцию, – Майкл сделал примирительный жест рукой (в душе он был весьма доволен вызванным эффектом). – Мы с тобой буржуи по рождению. Следует понимать, что не наша вина родиться буржуями, но наша вина ими остаться. И я рад, что мы вместе движемся по пути прозрения и справедливости.
– По какому пути прозрения ты движешься, Майкл? Ты сидишь в кабаке и жрешь лобстеров с устрицами! – было видно, что Эндрю все еще задет и не собирался «расслабляться».
– Ну вообще-то, Эндрю, ты не прав. Это не лобстеры, а лангусты. Лан-гус-ты!
– Да какая, к черту, разница!?
– Очень большая, брат. У лангустов клешни совсем другие – их практически нет, но тело более вытянутое. Вот смотри… – Майкл потянулся к крупным ракообразным, разложенным на большом, со вкусом сервированном блюде.
– Хорош, Майкл! Еще недавно ты говорил, что эта буржуйская еда тебе в горло не лезет, отторгается. А теперь все? Примирился?
– Нет, Эндрю, ни с чем я не примирялся. Я действительно, как ты заметил, вернулся к моей любимой еде. Но не потому что, как ты выразился, «примирился», а потому, что копнул поглубже и выяснил, что никакая она не буржуйская, – Миша с хрустом разломил хвост лангуста и начал извлекать из него крупные куски белого волокнистого мяса. – Это самая простая бедняцкая еда рыбаков, прибрежных аборигенов и несчастных робинзонов, выброшенных на необитаемые острова. Это еда, которую всегда без труда можно выловить на мелководье после отлива при невозможности раздобыть чего-нибудь более существенного. И когда я это узнал, отпустило меня, рухнул внутренний барьер, вновь вернулся аппетит и настроение, – Миша макнул в соус и направил в рот очередной белый комочек. – Кстати, ты не находишь, Эндрю, что мясо лангуста мягче и приятнее, чем у лобстера?
Эндрю секунду смотрел на друга, потом усмехнулся и потянулся к столу. В самый разгар потрошения лангустов в зал вышла подтанцовка – стройные девушки в обтягивающих лосинах с тростями в руках и элегантными белыми шляпками на головах.
– Эх, красота какая, Эндрю, ты только посмотри: попочка к попочке.
Ребята наслаждались музыкой и грациозными движениями танцовщиц.
– Знаешь, Эндрю, скучать я буду там в Москве по всему этому: по морю, по «Сильвии», по клубу моему и, конечно, по тебе, дружище.
Миша задумчиво и немного грустно смотрел в зал.
– А ведь у меня для тебя подарок, пойдем-ка прогуляемся, – обратился он к другу, когда закончившие номер танцовщицы, раскланиваясь, покидали зал. – Нет, развратник, это не то, что ты подумал, – засмеялся Миша, уловив, что Эндрю как-то увязал слово «подарок» с уходом девушек. – Айда ко мне на борт, там все увидишь.
Ребята вышли из ресторана и направились к причалу, где была пришвартована Мишина яхта.
«Осторожно, ступеньки», – бросил Миша на автомате. Эту ритуальную фразу он произносил каждый раз, когда спускался в салон не один.
– Смотри, чего я через интернет заказал! – Миша подошел к столу и достал из картонной коробки шуршащий сверток. Из него он извлек меховой предмет белого цвета, встряхнул и надел себе на голову. – Ну как тебе?
На его голове красовалась белая пушистая шапка-ушанка с ярко-алой звездой.
– По-моему, шикарно! – в глазах Эндрю читалось искреннее одобрение.
– Ага, – согласился Миша, – я знал, что ты оценишь. Но я и о тебе не забыл. Держи, товарищ! – с этими словами Миша достал из коробки еще один сверток и протянул его Эндрю. Тот с интересом развернул пакет и достал оттуда такую же меховую ушанку цвета фуксии.
– Ух-ты, вот это подарок! – глаза Эндрю горели. Он периодически участвовал в фотосессиях в качестве модели и любил всякие экстравагантные вещи. – А цвет какой – просто огонь! Майкл, ты не перестаешь меня удивлять! Давай зачекинимся в этих шапках.
Эндрю весело натянул на голову ушанку. Ребята обнялись, и Эндрю сделал несколько селфи и коротких видео. Следует отметить, что шапки смотрелись на парнях невероятно стильно. Фото и видео получились яркими и выразительными. Эндрю сразу разместил их у себя в публичном аккаунте с подписью: «Провожаю друга в Москву».
Почти в то же время на его мобильный пришло сообщение. Джессика интересовалась, где он и что делает. Эндрю отправил ей селфи в шапке и сообщил о предстоящем отъезде Миши. Раньше Джес относилась к дружбе Эндрю с Мишей весьма сдержанно. Не то чтобы он ей не нравился, скорее наоборот. Но она считала его беспутным мажором и справедливо опасалась пагубного влияния на своего бойфренда. Однако, узнав о роли Миши в помолвке, Джессика прониклась к нему некоторой благодарностью. В следующем сообщении Эндрю прочел: «Он, должно быть, очень стрессует. Будь с ним рядом, поддержи его. Люблю тебя». (Понимаю возмущение Читателя приведением личной переписки. Спешу заверить, что здесь и далее это делается исключительно с целью раскрытия сюжета и характеров персонажей.)
– Ну что, пойдем в клуб публику эпатировать. Сегодня, кстати, будут еще сюрпризы, – Миша изобразил пригласительный жест, но внезапно его лицо стало серьезным и сосредоточенным.
– Эндрю, ты ведь помнишь, что мы с тобой не просто друзья, но еще и товарищи?
– Ну да, – Эндрю сделал неопределенное движение головой и плечами. Он был в приятном расположении духа и рассматривал свое отражение в зеркальном потолке.
– Товарищ – это значит большее, чем друг. Товарищу можно доверить даже то, что нельзя доверить другу. Скажи, Эндрю, я могу тебе доверять?
– Ну конечно, бро, если это что-то не совсем ужасное, – Эндрю добродушно усмехнулся, но его слегка насторожила перемена настроения друга.
– Я почувствовал, что сейчас, вот прямо сейчас я должен раскрыть тебе, Эндрю, Великую тайну революции. Но ты должен дать слово, что никогда никому ни при каких обстоятельствах ее не выдашь, – Миша в упор смотрел в лицо собеседника.
– Хорошо, как скажешь, бро.
– Ты уверен?
– Не знаю, Майкл. Теперь уже не уверен.
– Ты точно уверен? – взгляд Миши был серьезен.
– Майкл, если это так страшно, то может не надо?
– Решайся. Иначе будет поздно.
– Майкл, а это не опасно? Майкл, ты мне друг, но мне не нужны неприятности.
– Сейчас или никогда.
– Ну ладно, давай.
– Хорошо. Держи, – Миша протянул раскрытую ладонь. Эндрю, слегка помедлив, неуверенно протянул в ответ свою. – Сожми мою руку, товарищ, и тряхни ее крепко, насколько сможешь. Крепче. Еще крепче. Не жалей, сожми со всей силы и дерни, – Эндрю тряхнул ладонь друга настолько сильно, насколько смог. В это самое время Миша издал взрывной очень громкий протяжный пук. Потом поднатужился и издал еще один не такой громкий и меньшей протяжности.
– Ну вот, теперь ты знаешь Великую тайну революции, – Миша от души хохотал, глядя в лицо опешившего парня. – Но помни, ты поклялся никому о ней не рассказывать. Да хорош, Эндрю, не дуйся. Ты бы видел сейчас свое лицо. Но ведь ржачно было, согласись.
Эндрю хлопал глазами, он еще не выбрал, как реагировать.
– Эндрю, брат, в мире много разных тайн, но мы, люди, не должны забывать, что созданы для того, чтобы быть веселыми и счастливыми. Какой бы ни была страшной тайна революции, это ведь не повод ходить хмурыми и надутым, как сурок после зимней спячки. А теперь – айда в клуб. Я ведь обещал, что сюрпризы на сегодня не закончены. Пойдем-пойдем, тебе понравится. Пусть здесь пока проветрится.
Друзья вышли на пирс и побрели по направлению к клубу в своих новых головных уборах.
– Давай пойдем помедленнее, Эндрю. Ведь это наш последний вечер. Завтра у меня вылет. Кто знает, когда свидимся снова.
– Прямо завтра?!
– Ага, завтра. Зовет меня Родина-мать. И нет ничего сильнее и повелительнее этого зова. Как будто магнитом туда меня тянет или невидимой лебедкой, как рыбку на спиннинге. Во всем мне теперь Родина мерещится. Смотрел я на ту певичку чернокожую из джаз-банды, а видел девицу русскую, которая к осинке прислонилась. На море смотрю, а вижу поле ржаное без конца и без края. Вот посмотри на пальму, Эндрю, что ты видишь?
– Пальму.
– А больше ничего?
– Нет.
– Вот. А я смотрю на пальму, а вижу березку русскую. Пальму, конечно, я тоже вижу, но и березку вижу, как бы поверх пальмы, вторым фоном.
– Посмотри на этих дурацких сонных пеликанов. Что ты видишь?
– Пеликанов.
На воде возле пирса ежились два сонных пеликана, один из них поднял голову в сторону Миши, словно почувствовал, что речь шла о нем.
– А еще?
– Ничего. Только пеликаны.
– А белых лебедей не видишь?
– Нет.
– Вот, а я лебедей белых вижу… на пруду… в Подмосковье. В общем, жду не дождусь, когда, наконец, на Родину прилечу. Белый снег на щеках почувствую, березки родные расцелую, да землицу русскую ноздрями втяну – правой и левой.
– Погоди, Майкл, но ведь сейчас, насколько я понимаю, лето. Снега нет, и ты не сможешь его почувствовать на щеках, – резонно заметил Эндрю.
– Эх, Эндрю, ты все понимаешь буквально, к словам цепляешься и хочешь меня поддеть. Но этого не выйдет. Если русский человек хочет чего-нибудь почувствовать, он это почувствует, даже если это что-то будет снегом, невидимым, ласковым летним снегом…
На этих словах ребята подошли к берегу. Миша остановился и обернулся к другу.
– Эндрю, время мое здесь подходит к концу. В Москву я лечу инкогнито, не уведомляя ни отца, ни мать, – Миша достал из кармана айфон последней модели и размашистым движением швырнул его в океан. – Телефона у меня больше нет, связи соответственно тоже. Отследить меня не получится. О дате вылета не знает ни одна живая душа, кроме тебя, моего верного товарища и друга.
Ребята обнялись.
– Ну что, пойдем в клуб. Сегодня прощание с моей буржуазной неправильной жизнью. Завтра в России меня ждет водка, тушенка и греча! Но это будет завтра. А сегодня – виски, лосось и текила! Ура, товарищи! Летс-гоу денсинг!
Ребята вошли, и в тот же миг в зале переключилась подсветка, грянула торжественная музыка. В правом углу вспыхнула ярко-алым цветом большая пятиконечная звезда – копия той, что висит на кремлевском шпиле, а в левом углу запылал такого же цвета серп и молот.
– А вот и сюрприз, – взгляд Миши излучал спокойное самодовольство. – Сегодня наш вечер, бро! Пойдем скорей, – Миша под ярким лучом софита двинулся к сцене, увлекая за собой товарища. Эндрю заметил, что в зале прибавилось и гостей, и музыкантов. – Смотри, сколько музыкантов – это специально, чтобы качество звука повысить, – шепнул Миша, словно угадав мысли друга.
Ребята вышли на сцену, и Миша обратился к публике:
– Леди и джентльмены, разрешите представиться, меня зовут Миша, и я рад приветствовать всех в моем скромном уютном уголке. А это мой друг Эндрю. Я Миша, – Миша указал на себя. – Это Эндрю. Миша – Эндрю, – он переводил руку с себя на Эндрю. – Мы с Эндрю хотели бы спеть для вас песню. Но мой друг немного стесняется, ему необходима ваша поддержка, вы поддержите его?
Зал издал какие-то неопределенные звуки, кто-то похлопал в ладоши. Оркестр начал негромкое вступление скрипками.
– Это песня о борьбе и надежде, о важности первых шагов, о верности и победе света над тьмой. Но самое главное – это песня обо мне и моем друге Эндрю.
В этот момент вступили ударные, и оркестр заиграл в полную силу. Одновременно с этим изменилось выражение Мишиного лица. Оно стало пронзительным и суровым, взгляд устремился вдаль. Такая перемена не укрылась от зрителя и привлекла дополнительный интерес. Мелодия была ритмичной и величественной одновременно. Наконец после очередного боя барабанов Миша запел:
– Неба у-утреннего стяг, в жизни ва-жен первый шаг
Слышишь ре-ют над страно-ою ветры я-ростных атак!
Миша картинно положил руку на плечо другу.
– И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди-и
И Эндрю-ю такой молодой, и Миша идет впереди!
В момент произнесения имен Миша выразительно указывал то на себя, то на Эндрю. Некоторые в зале догадались, чего от них хотят, и начали подпевать. В этом сильно помогли девушки-танцовщицы, которые теперь находились в зале в качестве отдыхающих и помогали создавать атмосферу. На втором припеве подключился практически весь зал, выкрикивая «Эндрю» и «Мишья» в нужных местах. Никто не понимал русских слов, но в целом все выглядело довольно зрелищно. Голос у Миши был не очень сильным, но вполне приятным, и в ноты он попадал. Основной эффект, конечно же производила музыка в исполнении оркестра и эпатажный вид солистов. Некоторые присутствующие снимали происходящее на мобильные телефоны. Потом были аплодисменты и селфи.
Наконец парни ушли за свой столик, расположенный в отдельной секции, любезно пригласив с собой тех самых девушек из танцевальной труппы. Весь вечер в клубе играла российская музыка различных жанров. Ребята веселились и танцевали, швыряя в воздух шапки. Периодически Миша залезал на сцену, вытаскивая с собой Эндрю, и они пели песни. Эндрю больше не стеснялся. Он с удовольствием подпевал, смешно имитируя русские слова.
– Спасибо тебе, Майкл, за вечер, – говорил Эндрю, – Ты не представляешь, как я тебя люблю!
– Знаю. Я тоже тебя люблю, брат, – отвечал ему Миша, – только ты так говоришь, будто жизнь у нас с тобой заканчивается, а она, хочу заметить, только-только начинается. И кстати, сюрпризы на сегодня еще не закончились. Ша-ашку! – замахал Миша руками, обращаясь к официанту, стоящему неподалеку. – Принесите мне ша-ашку!
– Чего? – глаза Эндрю округлились.
– Спокойно, товарищ, не ссать! Я собираюсь кое-кому сегодня отрубить голову.
– Миша, не надо, – произнес Эндрю, картинно воздев руки. Он уже был изрядно подшофе, и ему ужасно хотелось посмотреть, что за номер собирается выкинуть его друг на этот раз.
– Надо, Эндрю, надо, – не менее картинно ответил Миша и двинулся к сцене.
– Дамы и господа! Товарищи! – начал он, обращаясь к залу. – В нашем мире много несправедливости! А с помощью чего испокон веков добивались справедливости благородные люди? Правильно! С помощью оружия!
В этот момент галантный гарсон поднес Мише длинный деревянный футляр. Крышка футляра была открыта. В нем на бархатной подложке лежала блестящая сабля. Миша взял ее в руки и поднял над головой.
– Это шашка Будённого – великого русского маршала. Таких в мире всего две. Одна здесь с нами, вторая в Москве в музее воинской славы.
Зал с любопытством наблюдал за очередным чудачеством хозяина заведения.
– А этот сосуд называется «Мельхиседек», что на библейском означает «справедливость». И в нем тридцать литров прекрасного французского шампанского!
Через весь зал по направлению к сцене официанты катили украшенную бенгальскими огнями конструкцию, напоминающую танк. Башней у танка была уложенная на бок гигантская бутылка характерной формы, а дулом – длинное вытянутое горлышко. Зал заметно оживился.
– Тридцать литров справедливости, друзья! И я собираюсь сейчас добыть ее для вас с помощью этой сабли.
Оркестр заиграл тушь. Многие встали со своих мест, чтобы получше разглядеть происходящее.
Миша подошел к тележке и неторопливо приставил острие сабли к горлышку. Несколько раз он плавно, словно поглаживая, провел клинком по стволу туда-сюда, после чего резким размашистым движением снес бутылочное горлышко аккурат в том месте, где была пробка («Херак!»). Из отверстия ударила струя шипучей жидкости. Зал аплодировал и шумел от восторга. Мало кто был готов к такому исходу. Миша первым налил бокал.
– Преисполнимся же справедливости, друзья! До дна! Пусть каждый отведает вкус справедливости! И однажды мы добьемся ее для всего мира!
Потом были песни и танцы. Под мелодию «Кэптан Джек» Миша пел свои собственные слова. В русском переводе они звучали примерно так:
Губочки, сисечки, попочки, писечки
Э-ё коммунизм (э-ё коммунизм!) – берегись капитализм
Любим девушек мы разных: черных, белых, синих, красных
Ручки вверх, ручки вниз – будем строить коммунизм
Ручки вниз, ручки вверх – любим девушек мы всех
Все танцуют вместе с нами – коммунизм не за горами
Три-четыре, три два раз – веселись рабочий класс…
Сложно было понять, выдумывал он эти фразы на ходу или заготовил заранее. Слова, конечно, были полной белибердой, но публике они заходили нормально, некоторые даже подпевали.
«Как же напился сегодня этот забавный русский паренек», – думали отдыхающие, благодушно посматривая на сцену. И только Эндрю знал, что Миша в этот вечер выпил совсем немного. Буквально через несколько часов ему предстояло совершить непростое и, возможно, самое главное путешествие в своей жизни.
Вскоре ребята покинули заведение, они решили провести остаток вечера у Миши на яхте, в более уютной и спокойной обстановке. Несколько девушек из подтанцовки охотно согласились составить ребятам компанию.
– Время прошло, следы испарились! – шутил Миша, подмигивая другу, когда компания спускалась в зону отдыха. – Теперь ни одному буржую даже с самым тонким обонянием не разнюхать Великой тайны революции!
Ребята общались, слушали музыку, дегустировали напитки из бара. Миша был и весел, и грустен одновременно. Он понимал, что сегодня он, возможно, в последний раз отдыхает на борту своей любимой яхты.
Глава 8. Гоблины
Пожилой мужчина с цепким умным взглядом вышел из подземного перехода и направился вниз по Тверской. Марк Антонович любил проехаться на метро, пройтись пешком любимым маршрутом. Это помогало настроиться на нужный ритм, почувствовать внутренний пульс столицы. Мужчина всматривался в лица людей, прислушивался к разговорам. Оперативки и аналитические отчеты о социальном самочувствии страны – это хорошо, но ничто не заменит личных впечатлений.
Марк Антонович был реалистом и скептически относился к результатам всевозможных соцопросов и институциональных исследований общественного мнения. Он слишком хорошо знал, как и для чего они делаются. Практика жизни убедительно доказала, что самые правильные, самые достоверные данные об умонастроениях – это те, что удается добыть непосредственно из тела общества, когда само «тело» при этом ни о чем не догадывается. Потому-то Марк Антонович всячески поощрял в своем ведомстве «хождение в народ» или «выход в поле» – так обычно называли непосредственные вылазки подчиненных в общественные места. Особенно он ценил разработанный им самим метод социального погружения, когда сотрудник вживался в иную роль, осваивал какое-либо необычное ремесло, становился своим в каком-нибудь сообществе. Причем совершенно неважно, что это было за сообщество: байкеры, наркодилеры или профессиональный союз писателей. Это помогало не терять связь с почвой и защититься от профессиональных деформаций.
Мужчина остановился возле вагончика фастфуда «Русский кебаб» и заказал себе кофе с шавермой. Кофе был так себе (чего ожидать от уличной кафешки), а вот шаверма была очень даже ничего. Плакат социальной рекламы на торце дома напротив агитировал поступать на военную службу. Внезапно внимание мужчины привлек бомж, который лениво тащил за собой какую-то коричневую штуку на колесиках. Бомж остановился неподалеку и апатично копался в мусорном контейнере. Марк Антонович некоторое время всматривался в его лицо со вспухшей щекой, потом отставил в сторону кофе и направился к бедолаге.
– Любименко, ты что ли?
Оборванец поднял глаза на подошедшего.
– Так точно, товарищ генерал, – ответил бомж полушепотом, опасливо осматриваясь по сторонам.
Марку Антоновичу нравилось вычислять особистов, замаскированных под случайных людей.
– Отличная работа, Любименко. Еле узнал тебя. Уф-ф, даже вонища от тебя бомжатская.
– Стараемся, товарищ генерал.
– А зубы как такими черными сделал? Неужели свои?
– Никак нет. Накладные.
– А чего щека распухла?
– Шемки, товарищ генерал.
– Чего? – не понял Марк Антонович.
– Шемки, – повторил бомж и сплюнул в грязную ладонь, на которой в луже вязкой слюны виднелись вспухшие от влаги тыквенные семечки.
– Отлично придумано, Любименко. Молодец. Давно в погружении?
– Два месяца, товарищ генерал.
– Хорошо. Очень хорошо. Как жена, дети?
– Нормально, товарищ генерал. Скучают.
– Это правильно. Чем дольше расставание, тем слаще будет встреча. Ты когда из погружения будешь выходить, не забудь дератизацию с дезинсекцией провести, чтобы вшей каких с клопами в семью не принести.
– Непременно, товарищ генерал.
– Подготовь потом отчет и передай мне через Серегина.
– Слушаюсь, товарищ генерал.
– Ну все, бывай, – Марк Антонович хотел было развернуться, но остановился. – Погоди, на-ка вот, подкрепись. Голодный, небось, – мужчина протянул бомжу недоеденную шаверму.
– Спасибо, товарищ генерал.
«Какой все-таки хороший, душевный человек наш Марк Антонович», – думал про себя майор Любименко, глядя вслед удаляющейся фигуре.
*
Марк Антонович был задумчив. Он заслушивал доклад по результатам закрытых исследований. Доклад касался текущей ситуации в стране. «Онтологический кризис», «цивилизационный тупик», «ловушка уникальности», «дефицит прогрессивного смыслообразования», «темпоральный пессимизм». Выводы были сформулированы по-разному, но сводились к одному: страна в глубокой идейной жопе.
– Соревнуетесь вы там что ли в своих институтах, кто позабористей терминов нахуевертит? – Марк Антонович стрельнул глазами на интеллигентного мужчину в очках с характерной бородкой.
На неудобные выводы кабинетных умников можно было бы, конечно, наплевать. Но эти выводы, во-первых, совпадали с результатами глубинных замеров, а во-вторых, и это самое главное, с личными ощущениями Марка Антоновича. Три совпадения сразу – это, знаете ли, аргумент.
– Диагнозы вы ставите грамотно – этого не отнять (диагносты хреновы), – продолжал Марк Антонович. – То, что безнадега в стране и народ дезориентирован, с этим не поспоришь. Вопрос, как из этого состояния выбираться?
И не то, чтобы в отчетах не было предложений – были. Но были они либо абстрактно-теоретическими, типа «генерация позитивного образа будущего», «формирование прогрессивной цивилизационной парадигмы». Либо совсем одиозными вроде «всенародное освоение Арктики», «объявление войны НАТО», «инициация революции и гражданской войны», «возврат к репрессиям и массовым расстрелам».
«Нет. Не то, все не то!» – ни одна из идей не цепляла и не казалась Марку Антоновичу уместной.
– И с чем мне, по-вашему, на совет выходить? – взгляд хозяина кабинета снова обратился на очкарика.
Докладчик молчал. Вопрос был риторическим.
– М-да, но не Мессию же нам с неба вызывать, чтобы он нам тут все разрулил. Или позовем, а, Модест Михалыч? Давайте вместе подымем голову в небо и покричим, чтобы нам оттуда Мессию прислали: «А-у, Мессия, приди, порядок наведи!»
На последних словах генерал приложил к губам ладонь в форме рупора.
– Чего же Вы не подхватываете, Модест Михайлович? Меня одного не услышат.
Докладчик хлопал глазами и отводил взгляд. Ему было неприятно выслушивать то, что говорил ему хозяин кабинета.
– «Одним из вариантов решения данной дилеммы мог бы стать уход из мировоззренческой прогрессивистской парадигмы Запада в иное аксиологическое измерение», – зачитал вслух Марк Антонович. – Как Вы себе это представляете, Модест Михайлович? Потрудитесь объяснить. Смирнов, ты понимаешь, чего надо делать? А ты, Мариев? – обратился он к двум неуловимо похожим друг на друга мужчинам со спокойными внимательными глазами. – Как же мы все раньше до этого не додумались? Всего делов-то – уйти в иное аксиологическое измерение, – лицо Марка Антоновича было вполне серьезным. – Продемонстрируйте-ка нам, Модест Михалыч, вот прям здесь и сейчас, как это сделать. Зайдите-ка в иное это ваше измерение, научите, не стесняйтесь. А теперь представьте, дает мне слово академик Семённый, а я ему отвечаю: «Надо нам всем просто в иное аксиологическое измерение уйти. И будет нам всем счастье».
– Это была теоретизация, Марк Антонович. Проблема рассматривалась нами на философско-теоретическом уровне осмысления. Для перехода в практико-методологическую плоскость потребуется время и дополнительные исследования.