Действительность. Том 2

Действительность

Пантеоны неразрешимого

       «Как безучастны к счастью мы, в те редкие мгновения,

Когда вдруг, прорастает, и встаёт лицом к лицу,

Великой божьей милости, скупое семя,

Как, к прокатившемуся мимо, вдохновения колесу…»

Итак, Мир таков, каким мы его строим силой своего воображения, от начала, и до конца. И, в то же время, в сути своей, он независим, ни от каких наших представлений, впечатлений, и построений. Он, есть – «маска» …, и в тоже время, ему совершенно незачем наряжаться перед нами…, незачем надевать на себя, эту маску.

Какую сторону мира, мы бы не брали, какой стороной нашей деятельности, он бы не претворялся, будь то исследование, или творчество, он всегда будет представлять собой, произведение искусства. И значит, здесь всегда будет превалировать нечто «маскарадное», нечто скрывающее, и в тоже время, выставляющее напоказ. Здесь всегда будет играть свою роль, иллюзия – «маска». Но как раз, эта «маска», и олицетворяет собой наиболее выразительный образ мира…, и его апофеоза – жизни.

Мы видим, как мир пытается скрыть свою истинную суть. Но она выглядывает из-под каждого камня, смотрит на нас, из-за каждого дерева в лесу, и манит нас, из собственной преисподней. Словно тот актёр, что может, сколько угодно уходить в глубины лицедейства, примеривать на себя роли, и даже сущности других людей…, но его личность, его сакральная сущность, всегда будет, словно мокрый пёс, стряхивать с себя, эти маскарадные костюмы.

Мир, беспрестанно переодевается, представая пред нашим взором, то в одном, то в другом обличии. Он словно актриса, носит те наряды, в которые мы одеваем его с детства, и до самой старости. Он сбрасывает с себя один наряд, мы надеваем на него новый…, и так, до самой смерти. Мы беспрестанно ищем именно тот наряд, который будет ему в пору. Но нам не суждено найти его. Ибо, его «нагота» всегда будет оставаться для нас, самым привлекательным его нарядом…, пусть и ему, никогда не суждено обнажиться перед нами полностью…, и нам никогда не увидеть, не озарить своим взором, той «сакральной наготы».

Здесь всё, и вся пропитано иронией…, и в то же время, та серьёзность, с которой мир относится ко всем нашим играм, не оставляет и тени сомнения в его довлеющей доминанте над всем, что мы только можем иметь, можем чувствовать, и в состоянии создавать.

Его суть – парадокс. И мы, со своим «Великим разумом», закованы в клетку, этого парадокса, не имея никакой возможности, когда-нибудь освободиться. Такова наша судьба, такова судьба жизни, таков удел этого действительного мира.

Часто даже в рамках нашего бренного, пошлого быта, глядя на какую-нибудь вещь, или человека, крайне сложно определить с первого взгляда, – что это, или кто это? Истинная ли сущность, предстаёт пред нами, или это маска? Подожди немного, и маска сама спадёт. Крайне редко, какой-либо маске, удаётся удержаться длительное время.

Вот посмотри! Он вошёл такой важный, такой напыщенный, всем своим видом показывающий, что он не простой, из ряда вон выходящий, что он из драгоценного материала. Но проходит несколько минут, и он оголяется… Ты понимаешь, что имеешь дело с лицедейством. И по закону контрастности, чем важнее была маска, тем ничтожнее оказалась его сущность. Надо обладать недюжинным талантом, чтобы сохранять хоть на какое-то время, маску. Но даже если это и случается, то эта его маска становится со временем, его сущностью. Она срастается с его плотью и кровью, меняя его самого, на свой лад. Да, случается и такое. И вот, он уже вынужден искать себе новую маску.

Сколько же времени должен был носить свою маску наш мир, чтобы она стала его сущностью? Зачем она ему? Для чего ему скрывать свою истинность, свою «наготу»? Ему стыдно за неё? – Нет уж! Кого ему стыдится? Да и вообще, он ведь в сущности своей, – само совершенство! В нём всё уравновешивается, всё выверено и сбалансировано, в нём нет, и быть не может никаких изъянов. Как не может быть изъянов в дующем ветре, или текущей реке. Ведь ветер дует так потому, что иначе просто не может, и река течет так, как позволяет ей течь её русло. Нет, и быть не может изъянов в том, что – необходимо. Только наш заинтересованный разум, исходя из собственной пользы и соразмерно своей фантазии, может так оценивать мир. Он готов назвать изъянами всё, что противно ему. Он нарекает их, то ошибкой природы, то катаклизмом, то нарушением гармонии, и, в конце концов, злом. Зло природы?! – Что может быть абсурднее!

Но что нас заставляет полагать, что мир на самом деле не то, что мы представляем, что он, в своей самой сокровенной сути, – иной, что это маскарад природы, который мы наблюдаем повсюду, во всех плоскостях его телесности: Маскарад, – одно из главных свойств природы. На протяжении всей своей жизни, мы постоянно обнаруживаем переворачивание истин. Нечто, что мы представляли себе в одном свете, оказывалось маской, и мы, теперь взирая на его истинную сущность, восторженны и удовлетворены. Но через некоторое время, и эта «истинная сущность» оказывается маской, и мы устремляемся в глубину, нисколько не задумываясь об опасностях. Ведь глубина таит в себе большое их количество. Не осознавая того, мы рискуем зайти так далеко, что можем переступить ту черту, за которой лежит, – Невозможное. То, что выходит за рамки всякой действительности. Это крайне опасная вещь. Не один разум «свернул себе шею» на этом пути. Наш разум всегда должен находиться в пределах возможного, в своей стезе, в океане собственного возможного бытия. В противном случае, его ждёт неминуемая гибель. Рыба, выброшенная на берег – обречена. Но вот вам парадокс. = Только вышедшей на берег рыбе, было суждено стать человеком.

В мире так много опасностей, о которых мы даже не подозреваем, ну или которым не придаём особого значения. Но мало того, наша сущность так устроена, что мы всегда подспудно стремимся к опасности. Как только в нашем организме, какая-нибудь сила начинает преобладать, её воля тут же проявляет себя в виде какого-нибудь непреодолимого стремления, какого-нибудь абсурда, или даже безумия. И с этим ничего поделать нельзя. Только и остаётся, что стараться не перегнуть палку на этом пути.

Сегодня нет ни у кого сомнения, что мир в нашем воззрении, как на пути в микрокосмос, так и на пути в макрокосмос, имеет аналогичное устройство. Точнее сказать, мир микрокосмоса имеет идентичную конструктивную и динамическую модальность с миром макрокосмоса. Отличие лишь в масштабах и особенностях, присущих этим масштабам. Мир же, в своей сокровенной сущности, – един и целокупен. И главное, в своей глубинной сущности, в своей сакральной квинтэссенции, он – прост. В нём нет разнообразия. Ибо нет никакой разницы в принципиальном устройстве, к примеру, Галактики, и любой другой «системы», любой другой организации наземного происхождения. Всё живёт и развивается по одним и тем же макрокосмическим законам, всё и вся существует по одним и тем же лекалам мироздания, и ни на шаг не выходит за этот глобальный, и в то же время микроскопический пантеон.

У каждого «организма», у каждой «системы» мироздания, лишь своё время, – лишь свой мир бытия. Если хочешь узнать, как рождаются и умирают Вселенные, загляни в самые мелкие уголки мироздания. Вселенная, такая же «единица», – одна из бесчисленных «единиц», существующих в границах, отчерченных своим масштабом пространства и времени, на бесчисленных уровнях пантеона небытия. Всякий из нас целая Вселенная с множеством звёзд, галактик и туманностей. В каждом из нас отражена вся законченность Вселенной. В этом смысле, ядро атома всякого материала включает в себя всю целокупность материи, из которой состоит Вселенная. Да собственно всякое ядро атома, и есть вселенная для того, кто мельче этого ядра, к примеру, в «Гугол раза». Ведь мир, как на пути уменьшения от нашего бастиона действительности, так и на пути увеличения, уходит – в бесконечное.

Да, в массе своей мы не хотим смотреть в глубину, в сущность вещей. Наше «Я» сопротивляется этому. Оно подсознательно чувствует, что это не принесёт ему радости. Ведь для обывателя, познание глубин мироздания, и счастье, – это две взаимоисключающие противоположности. Счастье подразумевает неведение, оно всегда там, где наиболее сконцентрирована иллюзия, – сопровождающаяся эйфорией поверхностного бытия, – парения над бездной. Знание же, поиск истины, поиск сущности вещей и явлений неминуемо выдвигает наше сознание и мироощущение за пределы иллюзии, а значит за пределы всякой романтики, кроме романтики познания. – В мир холодного исследования, – туда, где всякое «животное счастье» умирает, где в сущности, ничто не может радовать, кроме самоидентификации себя, как чего-то сверх возможного, чего-то из ряда вон выходящего. Здесь остаётся только радость гордости. Тонкое, возвышенное тщеславие духа, которое порой даже не нуждается в постороннем признании. – И это то единственное, что толкает нас к холодным безжизненным берегам истин мироздания, где одиночество такая же необходимость, как и простота быта и отсутствие всякой изощрённости в жизненных потребностях. А также игнорирование всякого иного тщеславия, кроме тщеславия сверх разумного духа.

И вот, что же на самом деле толкает нашу, всё ещё животную сущность к этим безжизненным берегам сознания? Неужели эта Великая гордость сопоставима со всеми удовлетворениями иллюзорной жизни нашего бытового животного бытия? Зачем мы стремимся туда, где лишь скорбь, где нет причин радоваться, где нет места простым наслаждениям и удовлетворениям воли и разума? И вот здесь как мне кажется, наш разум всё же несколько лукавит самому себе. Ведь не получай он хоть какого-то наслаждения, хоть какого-то удовлетворения, пусть латентного, или потенциального, стремился бы он туда? Конечно же, нет. Наша животная сущность, (а наш разум при всём своём возвышенном апломбе часть этой сущности), всегда стремится к удовлетворению, и всегда бежит от боли, если только эта боль не приносит удовлетворения другим «ганглиям» его многогранного и многомерного мира сознания. Ведь нередко бывает так, что боль причиняющая страдание одним «ганглиям» нашего существа, приносит удовлетворение другим. То есть, причиняя боль одной части разума, удовлетворяет другую. Подобно тому, как причиняемая боль нашим инстинктам, в моменты волевых проявлений духа, удовлетворяет разум в целом. И наше стремление сюда, либо убегание отсюда, определяются уже не наличием боли вообще, но преобладанием, – доминированием одного аффекта над другим.

Часто наше стремление к боли, к намеренному диссонансу воли, провоцируется нашей уверенностью в последующем неминуемом наступлении консонанса, то есть удовлетворения. Ведь как боль, так и наслаждение, – два противоположных аффекта, символизирующих собой в нашем органоиде противоположные полюса самой жизни и мира в целом. И в своей глубинной сути, словно противоположные полюса земли, они представляют собой одно и то же. Возбуждение нервной системы, физико-эмоциональный взрыв, – стресс. И разница не в том, что наслаждение имеет созидательный характер, а боль разрушительный, (ибо и то, и другое, в конечном счете, несут и разрушение, и созидание одновременно), но лишь в том, как выстроено наше отношение к этой боли, или наслаждению. С точки зрения вивисекции сакральных основ природы, отношение боли и наслаждения находятся в аналогичном контексте, как в случае противопоставления зла и добра в глобальных транскрипциях оценки жизни и бытия. Различие лишь в «полезности», или «вредности» для нашего организма в целом, состояния вызывающего тот, или иной аффект нашего чувства. И также как в случае добра и зла, на тонких границах «горизонтов событий» этих понятий, где сливаются и размываются всякие границы, в понятиях боли и наслаждения, эти границы так же становятся эфемерными и размытыми. И устремляя сюда свой взор, ты не можешь подчас с уверенностью сказать, что ты на самом деле ощущаешь, приносит ли тебе это больше страдания или наслаждения? И, кстати сказать, эта альтернативная дуалистическая парадигма находит своё олицетворение в сущностных основах удовлетворения нашей личности всяким искусством. Только боль, придаёт всякому искусству действительную ценность для нашего восприятия. Только «истошный крик души», придаёт всякой песне настоящее величие и совершенство. Только «кровь и молоко на холсте», в сакрально-эстетическом смысле, пусть в самых завуалированных и метафорических формах, но всё же кровь в контрасте с молоком, – завораживает и придаёт произведению искусства настоящее достоинство. Да и в самых простых транскрипциях нашего быта, всё обстоит именно так. Каждый из нас замечал, как схожи в своих тональностях плач и смех. Как пик сексуального удовлетворения схож с болью, и последующим отдохновением отпускающего. Или напряжением наполнения и последующим опорожнением мочевого пузыря. Всё зависит от твоего отношения, от эмоционально-психического настроя. И для того, кто смотрит достаточно глубоко в эту жизнь, становится очевидным, что боль, в преодолимых собственных интенсивностях, полезна так же как полезен яд в малых преодолимых дозах.

Какой же мотив можно назвать главенствующим, когда наш разум стремится вглубь мироздания? Когда он стремится к холодной истине, а значит к безжизненной пустыне? Когда он, не взирая на боль, причиняемую каждый раз «волевым ганглиям тела», всё же ползёт к неизведанному. Что в нашем сознании, какая «ганглия нашей осознанности» получает своё удовлетворение, когда мы, подобно археологу копаемся в «фолиантах мироздания», очищаем от песка очередной «артефакт». Когда между пластами истории, мы вдруг находим архаическую истину, которая ослепляет нас холодным, безжизненным отблеском. – Светом, способным сжечь наше «Я», не надень мы на него вовремя маску самоиронии, и не накинь мы на нашу душу «плаща отстранённости». Только ли чистое любопытство движет нами, когда мы нагружаем свою душу камнями способными утянуть нас на дно, не привяжи мы свой разум тросом к лодке иллюзии, плавающей на поверхности. «Тросом», который не даёт нашему разуму углубляться слишком глубоко, в безжизненные глубины запредельности.

Полагаю, что одной из основных «ганглий» нашего разума получающей экстраполярное удовлетворение здесь, является «ганглия самоидентифицирования», «ганглия самосозерцания» с её «рецепторами тщеславия». О великое тщеславие нашего духа! Здесь живёт гордость. Чем сильнее развилась эта «ганглия» в нас, тем сильнее будет жажда власти, – всякой власти, от простых её форм бытового повеления, до самых возвышенных и изысканных, где её возможно распознать только по тонким нитям заинтересованности. Ведь что, как не обещание власти над миром, толкает нас к поиску истины. – Власть высшего ранга, завуалированная, спрятанная от посторонних взоров, не подкрепляемая никакими мирскими бастионами подтверждения, но всё же самая могущественная из всех!

То тщеславие духа, удовлетворение которого находит какой-нибудь лидер государства, имея подтверждённую власть над миллионами людей, всё ещё тщеславие воли, – тщеславие низшего ранга. Его бастионы и рядом не стоят с бастионами власти над миром, – власти, дающейся познанием истинны. Где тщеславие нашего разума, со своей самой высокой колокольни, получает удовлетворение собственной воли над запредельностью, над сакральными основами мироздания. С этой высоты всякая иная власть кажется мелкой низменной, не удовлетворяющей настоящие желания, и не обеспечивающей действительных стремлений и возможностей возвышенного разума. Подобно тому, как всякие обыденные удовлетворения инстинктивных желаний толпы, для относительно утончённого возвышенного разума, – являются низменными, пошлыми, не заслуживающими никакого внимания.

Наш разум, поднявшийся в своём развитии, возвысившийся в своём аристократизме до такого уровня, когда в нём появляются стремления к проникновению в суть вещей, стремления отыскать истину, точно также поднялся над «обычным разумом», как этот «обычный разум», поднялся над «животным инстинктом». И эта иерархическая пирамида нашего сознания уходит своим основанием в самые глубины, – туда, где гнездятся истоки всякой разумности, где только начинается инстинктивное познание бытия, – туда, где зачинается простейшее реагирование и находит свои исторические истоки теперешнее умопостижение, созерцание и анализ. Вершиной же этой «пирамиды», (в чём мы бесконечно уверенны), является наш утончающийся до бесконечности «рефлексивный разум», со своими «ганглиями» рационально-аналитического, ассерторического, интуитивного и идеального мышления. Но это лишь наш взгляд на иерархию мироздания, в рамках собственных возможностей в осмыслении и мировоззрении, оценках выстроенной разумом линейной парадигмы с лестничной структурой категорий, и их бесконечных отношений и соответствий. В своей же глубинной сути, мир не имеет никакой иерархии. (Я ещё остановлюсь на этом позже).

Тщеславие. Наше великое тщеславие духа, как явление имеет своим истоком повсюду существующее стремление к превосходству, к доминированию, – к власти над миром и над собой. Доминирование, на самом деле присущее всяким материальным структурам, стремящимся всегда и всюду, на всех без исключения уровнях к собственным вершинам. Власть, – это приведённая к наивысшему сану в нашем разуме форма удовлетворения, изначально присущая как живой, так и неживой природе вещей, доминанта порабощения, воплотившаяся в нём в мощную «ганглию», стремящуюся как всякая «ганглия» в силу своей природной ипостаси, лишь к собственному насыщению. И чем чаще и интенсивнее «кормить» эту «ганглию», подавая к её столу всё большие «куски власти», тем больше она вырастает, и тем сильнее становится её аппетит. Эта главная «ганглия» нашего существа при благоприятных для неё условиях, способна вырасти до невероятных размеров, подавив все другие «ганглии», и даже превратить их в рудименты. Впрочем, это относится к любой другой «ганглии» нашего воззрения и осмысления. Всякая «ганглия», которой уделяется наибольшее внимание, а точнее сказать, которая забирает на себя львиную долю энергии, теснит все остальные «ганглии».

Вообще всякая форма материальной субстанциональности, образовавшаяся в систему, в нечто слаженно-согласованное в себе, сложившись во внутренний гармоничный порядок, и тем самым приобретя силу, всегда стремится либо поглотить другую форму, ассимилировать, подчинить, либо на худой конец настроить на свою полифонию бытия. Наше тщеславие и жажда власти растёт именно оттуда. И вот, что самое интересное. Даже мораль, как определённая «метафизическая система» трансцендентного мира, при всей своей абстрактной возвышенности, при всех своих мотивах бескорыстного улучшения человеческой сути, на самом деле, в своей глубинной мотивации, латентными стремлениями имеет банальное доминирование, – настройку на свою полифонию общего мировоззрения. То есть, по сути, удовлетворение своей власти. Стремление к доминированию одной части нашего разума, и его основополагающих воззрений, над другими. Одной «ганглии осознанности», над всеми остальными. Власть «возвышенного», – над «низким». Власть более организованного, – над менее организованным. И, в конце концов, власть полифонии – над какофонией, в их относительных оценках. Ибо всё это, – игры. Реальной же властью, настоящей доминантой нашей действительности – над миром в целом, обладает только гармония.

Мораль как явление, – многогранна. Она словно действенная самодостаточная и независимая «организация», словно некий «метафизический органоид» – многоножна и многоголова. Она сама создаёт собственную ценность. Мало того ей приписывают ещё целый ряд принципов, навешивают на её чело множество диадем, на самом деле не имеющих к ней отношения. К примеру, тех приписываемых морали и увенчиваемых её принципов, имеющих на самом деле своей латентной целью лишь банальное сохранение «рода», или «клана», в ущерб сохранения индивидуума, но выдаваемых за возвышенное самопожертвование. Но главными, основными мотивами её были и остаются те сакральные цели, в которых она самоутверждается, в которых её собственное доминирование, её власть находит свою квинтэссенцию в победе над «собственным низменным». Здесь всегда есть нечто повелевающее, и нечто подчиняющееся. И всё это внутреннее, происходящее на уровне подсознания волеизъявление, доминирование и подчинение, выливается в виде проекции во вовне, и находит своё воплощение в наших социальных взаимоотношениях. Наше внутреннее сострадание к ближнему, (рождённое моралью, как противовес нашей внутренней жестокости), перерождается в сострадание вообще. У него вырастают «новые головы», и «новые ноги». Так формируется и становится мораль. Она, из простого аффекта нашей внутренней воли, превращается в нечто «объективно-существующее», воплощается во что-то самопроизводящее, во что-то, что уже само по себе имеет волю. И как всякий формирующийся и вырастающий организм, наша мораль меняется, она постоянно трансформируется, превращаясь во что-то иное.

Зачем же нашему разуму, такое противоречие в себе, зачем он создаёт внутри себя непримиримых врагов? Стремление к аристократии внутри себя, моральное возвеличивание и совершенствование. А именно это получает с помощью «моральных инструментариев» наш разум, в качестве своего удовлетворения. Он чувствует себя выше других, сильнее собственных «низменных страстей». Он хочет власти над ними, чтобы чувствовать свою силу, свою волю, и своё утончённое доминирование.

Здесь я хотел бы несколько обратиться к физике нашего вещества, как основы для всего нашего существа, в метафорических образах сравнения. Если посмотреть на наше поведение, в свете химико-энергетической концепции «живого» и «неживого», как лишь искусственно определённых нами полюсов целокупного мироздания, где при непредвзятом взгляде усматриваются явные идентичности процессов, происходящих во всех без исключения плоскостях областях и дорогах этого мироздания, то наше психофизическое поведение вообще, условно можно сравнить с поведением кислоты. И не только по отношению к своей абсолютной противоположности, к щёлочи, но и вообще, по отношению ко всякого рода материальным субстратам. Пока она не вступает в контакт с «реагентом», она – инертна. Как только в её сферу попадает «реагент», она тут же начинает действовать, а точнее сказать, взаимодействовать. Для нашего поведения, таким «реагентом» является мотив. Не важно, откуда исходящий, извне, или изнутри. Всякий мотив, откуда бы он не исходил, всегда пересекает тот «горизонт событий», который отделяет наш ноумен, от феномена, то есть внешнюю реальность от внутренней. И наша воля реагирует с такой же необходимостью, в такой же последовательности, и по аналогичной схеме, как и во всякой реакции в простейшей химии. Наше поведение, это комплекс реакций, лишь усложнённые в своих динамических формах процессы, превращённые нашим осмыслением в некий алгоритм, который в сути своей, лишь отражает пути и сплетения, формы сочетаний и взаимодействий глубинных основ нашего разума. Ведь всякая последовательность, и всякая причинно-следственная связь, существующая в мире феномена, есть лишь отражённый порядок ноумена. Ноумена, который в силу своего стремления к власти приводит к своему порядку внутреннего взаимоотношения, весь внешний мир реальной действительности. (То есть эта реальная действительность, становится таковой, только после приведения внешнего хаотического в своей сакральной сути, бытия, к своему порядку нашим ноуменом). И в силу общей сложности нашего организма, как целостной системы, эти реакции, часто непредсказуемые, вызывают в нашей «оценочной ганглии», чувство волшебного стечения обстоятельств. А следом и в нашей «законодательной палате парламентариев» возникает вердикт произвола нашей воли, на основе которой и зиждется собственно, наша свобода.