– Ты так и вкалываешь во вторую?
– A-а, нет…
– Номер Елизаветы Георгиевны напомнить?
Полиомиелитик. Ковыляет, опираясь на палку. Прыг-прыг… Умиление друга Генриха до слёз…
Бегом в кафе «Москва». Холл, телефон-автомат:
– Добрый вечер, Пьер!
«Брат был? Да не тяни ты…»
– Да, да! Книга эгоиста у него. Фредди предлагает халтуру…
«Наверное, будешь свободен…»
Опять «фрайхайт». Вроде, в их делах пауза. Должна быть в мелодии.
Открывает шкаф. Бельё, документы. И – футляр. Труба обёрнута бархатом глубокого синего цвета, будто фрагмент занавеса оперного театра. А вот тут пауза вредна. Пальцы теряют уверенность над кнопками. А дыхание? С таким трудно брать верные ноты.
Окна не зашторены, с улицы виден играющий трубач. Те, кто идут мимо, да и в домах напротив, говорят: «Музыкант репетирует». Финальную ноту – в космос! Горд, рад… На этом бы и енде[16 - – от немецкого конец.]…
Но:
«За всё тебе спасибо, милая:
за то, что жизнь так хороша.
За радость и за муки нестерпимые…
За всё, чем полнится душа!»
Мелодия, которую и не думал играть. Не взяв ноту, блеет. Труба – твоё дело, трубач… Трубу укладывает, будто надолго. Выравнивает на полке клавиры.
Во сне он на дне глубокого котлована… Ровные стены – вертикально вверх. Никак не выбраться. Опутан крепкими бельевыми верёвками.
Мишель
Она! Плавно двигает милыми ручками. Сурдоперевод для глухих. Или – для таких, как он. Имя выкрикнул!
– Не моё имя! Татарское!
– И у тебя далеко не русское.
От данной реплики Жанна в тупике. Но ненадолго:
– Уходи к этой Фае. А я – к родителям.
– Никакой Фаи нет! Гамлетовский вопрос:
А жаль, что не выбрал второе…
Вторым было это – «не быть»…
– Нет, не так. «Второе», будто еда: котлеты, макароны, рыба…
Не ведала ты:
я был точен и прав,
когда свой кинжал,
путь достойный избрав,
направил я в сердце себе…
Знала б ты…
Уже б на могиле полола цветы.
– Моя душа – лёд. А стихи – пар кипящей души. Но, вроде бы, оттайка…
– А конкретно?
Так пытают, догадываясь (тонкий намёк – бурная овация!)
– Мне мыть коридор.
В коридоре вымыто, воду в ведре менял брат. Хлоп его по руке:
– Не узнал тебя!
От локомотива отцеплен вагон, катит… Реально такое? С вагоном – вполне, а вот с братом Петра… Впервые нет диктата сцепки! От того и хлопок диктатору…
В комнате швейный агрегат Жанны (в собранном виде – туалетный столик). Но на кухне над раковиной, будто роль. Какой-то принц брился на публике. Один наблюдатель в зеркале… И говорящий (для публики нехарактерно):
– Надо на пруд.
Дал бы доигра… добриться. Пётр на волю не выходит: бюллетень.
Варя в платке. Валенки. Но Мишель не чучело! Накануне во дворе телестудии идёт он в «крылатке», а немолодая работница техотдела: «Ленский на дуэли!» Наверняка, образ гуляет: мелькание внимательных и молодых взглядов.
Так какой вагон с автономным маршрутом?
Цена уплачена сполна.
Я всё отдал. И вот – свобода!
Но вместо лёгкости, волна
ухода.
Бельё на санях волоком с каменного крыльца и – на верёвке родной улицей. Когда-то Вознесенский проспект. Теперь революционеров-экспроприаторов братьев Фарберов. О, Клондайк, пройденный предками! И вновь тычут в оледенелый пруд! Внутренний монолог гида: «В нашем городе имелось много великолепных вещей, но в итоге революции урыты и немецкие трубы, и французский фаянс…»
В ограде набережной выход на равнину пруда. Сани едут сами…
Коловорот «воротит», лёд шёлково скрипит, вьётся стружкой. Вдруг облом! Новая дыра увеличивает ту, которая укрыта снегом-изменником (не подельником – ха-ха-ха!) Диаметр люка. В нём – вода. Рыбаки ненавидят любителей гипертрофированных лунок. Например, в темноте провалился – и ушёл на дно… Вода хватает куртку, готова вырвать, но он дёргает ею в пучине. Не разжать ли пальцы? – уплывёт…
Ледяными руками прихлопывает, ногами в валенках притопывает:
