И вдруг из-за поворота появилось колесо, большое, резиновое, и это колесо влекло за собой сначала ржавую тачку с каким-то мусором, а потом пристроившегося к ней попа в длинной черной рясе.
Егорыч насторожился. Не в том смысле, что с попом можно было выпить, а в том, что в этом явлении он усмотрел что-то необычное.
И когда священник проходил мимо, он как будто смахнул рясой Егорыча с места, и тот поплелся вслед за тачкой. Поплелся так, из чистого любопытства.
– А чой-то ты такое делаешь, отец Михаил? – через некоторое время поинтересовался Егорыч.
– Да вот, храм хочу восстановить, – признался отец Михаил, надсадно дыша, видно, тяжелая тачка была ему не по силам.
– Ха! – усмехнулся Егорыч. – Ха-ха, да разве из этого мусора храм построишь!
– Не знаю, построю или нет, но строить буду, – отозвался священник. – Все лучше, чем сложа руки сидеть.
Эта мысль почему-то особенно поразила Егорыча, и он, недолго думая, дружелюбно оттолкнул попа в сторону. Оттолкнул и покатил тачку сам.
– Передохни, – пояснил он свои действия, – а то вон неведомо, в чем душа держится, а все туда же, тачки толкать.
Когда-то Егорыч был богатырем, в последнее же время от пьянки весь ссохся и только по привычке думал о себе в преувеличенном смысле, то есть считал, что он крупнее, выше и сильнее хилого священника.
Так, сменяя друг друга, они докатили груз до места назначения и стали перетаскивать содержимое тачки к стенам храма.
И здесь Егорыч действовал механически – мол, помогаю хорошему человеку, выпить все равно не с кем, почему бы и не помочь.
Занимался он этой нелегкой работой до глубокого вечера, и чем больше уставал, тем легче становилось у него на сердце, будто не церковь очищал от грязи и мусора, а растаскивал завалы в собственной душе.
И там, в душе, становилось легко и пусто, и в эту пустоту нужно было поместить что-то серьезное и важное, что-то такое, что Егорычу было совершенно неведомо.
И не зная, чем наполнить эту пустоту, он, попрощавшись с отцом Михаилом, отправился к друзьям, которые как раз сидели у реки и, тихо беседуя, смотрели на воду.
Друзей было четверо, и все они покосившейся статью и осоловелыми лицами походили на Егорыча.
– О, садись к нашему огоньку! – крикнул один из них. – Смотрите, братцы, времени десятый час, а он – ни в одном глазу!
Послышалось мелодичное бульканье, и в руке у Егорыча оказался граненый стакан, до краев наполненный мутным зельем.
Егорыч поблагодарил, выпил и почувствовал, что душа его до краев наполняется хмелем, мир вокруг становится привычным. И хочется говорить.
– Я, братцы, сегодня храм строил, – объявил он.
– М-м-м… – удивленно промычали братцы.
– И знаете, – продолжал Егорыч, – впервые в жизни человеком себя почувствовал.
В ответ вновь раздалось знакомое бульканье, и в руке у Егорыча опять оказался стакан. Выпив и закусив запеченной на ржавом щите рыбешкой, он выплюнул на песок кости и заговорил.
Суть его речи сводилась к тому, что жизнь без идеи совершенно бессмысленна, и если бы не поп, то он бы так и не понял ничего до конца своих дней.
Конечно, изложить такую глубокую сентенцию ему было непросто, поскольку язык заплетался и мысли в голове были какими-то вязкими, путаными. Но все же за несколько часов Егорыч сумел донести основную идею до собеседников, после чего они вповалку уснули прямо на берегу.
…Проснулся Егорыч от удара мокрым полотенцем по лицу.
– Ээ… – замычал он и открыл глаза.
Ужас всей его жизни, жена Галина стояла спиной к реке, и восходящее солнце рисовало по бокам ее силуэта огненные крылья.
– А ну, вставай! – заорала она таким визгливым голосом, что в мозгу у Егорыча сразу образовалась брешь.
Опасаясь за голову, Егорыч поднялся с ночного ложа и, на ходу отряхивая песок, покорно поплелся за супругой, как идущая на водопой корова. Они молчали. Они молчали всю жизнь. Потому что все важное было сказано тогда, давно, в молодости, а теперь осталось одно недовольство, о котором говорить не имело никакого смысла, потому что переделать друг друга они уже не могли.
Но Галина не сдавалась, она все ждала чего-то от жизни, все думала: а вдруг случится чудо, ее муж перестанет пить, и они заведут ребеночка.
И, поддаваясь несбыточным мечтам, она внезапно начинала бунтовать на ровном месте и нападала на супруга, не умея объяснить, зачем она это делает, тем самым вызывая у того недоумение и, как следствие, – желание напиться.
Так и на сей раз, глядя на перекатывающуюся походку жены, Егорыч взялся думать о своем – что эта баба дана ему в наказание и что надо бы залить это горе.
Но вот на этой мысли, относительно залить, он почему-то споткнулся и вдруг отчетливо понял, что водка ему опротивела, как и все остальное. Что поутру, вместе с хмелем, ушла та наполненность миром и ощущение гармонии, ради которых он пил, и в душе опять образовалось что-то вроде пещеры, пустой и гулкой, и это пространство требовало какого-то наполнения. Недолго думая, Егорыч отстал от жены, шмыгнул в какой-то проулок и, поражаясь собственной прыти, рванул к церкви.
Отец Михаил был уже на посту.
Он по-прежнему проделывал какие-то бессмысленные манипуляции, которые никак не могли послужить реставрации храма. Увидав копошение попа, Егорыч с облегчением вздохнул и принялся за дело.
Где-то к полудню на пригорке показались его давешние собутыльники. Они уже успели похмелиться и смотрели на мир ласково.
Сначала они только делали замечания и давали советы, но как-то незаметно и сами втянулись в работу, и теперь на руинах храма перетаскивало с места на место мусор уже шесть человек.
К вечеру, обессилев от трудов, Егорыч вернулся домой, где его во всеоружии встретила Галина, готовая к скандалу. Но едва она раскрыла рот, как муж подошел к ней и нежно потрепал по щеке.
Галина так и осталась стоять с открытым ртом. В этом жесте было что-то родное, из прошлого, что-то такое, что отдаленно напоминало счастье.
И тут, не помня себя от радости, она заметила, что ее муж, Сергей, первый раз за много лет трезв.
– Сереженька… – прошептала она.
Егорыч оглянулся и изрек:
– Галь, я пить больше не буду, надоело. Я теперь с батюшкой храм строю.
По привычке Галине хотелось закричать:
– Видали, храм он строит! Здесь зима скоро, нам самим вот-вот на голову крыша рухнет!
Но она сдержалась, потому что каким-то седьмым чувством угадала – муж не шутит, случилось нечто из ряда вон выходящее, нечто такое, что может изменить их жизнь – случилось долгожданное чудо!
Когда отец Михаил затевал ремонт храма, он представлял себе размах задуманного предприятия как человек, который пытается составить себе картину мира, глядя на него в замочную скважину.
В эту скважину была видна церковь, Егорыч с товарищами, и отцу Михаилу не было страшно, потому что он понимал, что сил у него достанет и на Егорыча, и на его друзей, и даже на всю деревню.
Но когда на строительство церкви со всей округи потянулись толпы паломников, батюшка испугался. Он был человеком скромным и не знал, что делать с такой вселенской славой.
