Но он, казалось, не обратил внимания на ее слова, продолжая любоваться. Девушка снова вытянулась во всю длину тела на спине и забросила руки за голову, мечтательно уставившись в потолок. Он подвинулся к ней, и заглянул в лицо.
– Как прекрасно твое лицо! У тебя совсем нет изъянов, дорогая… Если бы не твой голос и твои движения, я бы подумал, что ты сделана из самого дорогого фарфора. Наверное, богини были похожи на тебя…
Девушка засмеялась.
– Хватит петь мне дифирамбы, Филипп! Лучше дай мне вина, я хочу пить.
Филипп спустил руку вниз, пошарил ей по полу возле кровати, не глядя, взял бутылку и бокал, и налил туда вино. Девушка отхлебнула небольшой глоток, а он смотрел, как она глотает.
– Господи, Филипп! Что на тебя сегодня нашло! Ты смущаешь меня! – Она поставила недопитый бокал на пол. – Я подумала сейчас, – она подняла глаза на Филиппа, – я хотела бы заботиться о тебе… я хотела бы состариться вместе с тобой… А ты?
– Я? Состариться? Я вообще не хочу стариться… – Эти слова неожиданно вывели его из оцепенения. – Какие глупости ты говоришь!
– Ничего не глупости. Все люди старятся. И ты тоже не избежишь этой участи, увы. И я. – Девушка засмеялась. – Что в этом страшного? Жизнь такова и ее не изменишь. Чего ты испугался, дорогой?
– Да нет. Просто подумал. И у тебя будут морщины? Кожа станет дряблой… Повиснет…
– Ну и что? Всякая красота, даже самая совершенная, когда- то вянет. Но зачем об этом думать? До этого еще далеко. Забудь. – Девушка взяла в рот виноградину с серебряного блюда, стоящего на небольшом столике возле кровати, и раздавила ее зубами. Сок потек по подбородку, он взял ее за шею, притянул к себе и поцеловал. Но чело его омрачилось. Некая мысль червоточиной засела в нем, и не давала ему покоя. Он выпил вина.
– Я просто не могу себе представить, Роза, что твое лицо избороздят морщины. – Он провел пальцем по ее розовым губам. – Вот здесь, и здесь, – он водил рукой по лицу девушки как зачарованный, – что твоя грудь повиснет, а живот изуродуют роды… Я никогда не думал об этом до этого мгновения… Ты, в самом деле, хочешь, чтобы я наблюдал, как ты старишься? Замечал малейшие изменения? Переживал за каждую твою морщину? Ты, и правда, хочешь стариться вместе со мной?
Девушка подарила ему невинный взгляд.
– Да, правда. Я люблю тебя. А ты?
– Я тоже, – ответил он слишком поспешно, – ты самое совершенное творение природы, которое я знал. Нельзя допустить, чтобы ты состарилась. Чтобы время изуродовало тебя…
Он задумался. Почему он не думал об этом раньше? О старости. Об отвратительной старости. Немощной и безобразной. Это все не для него. Он хочет видеть только прекрасное. Так уж он устроен. Он ненавидит безобразие в любом его виде. А старость это и есть безобразие в самом ужасном его проявлении. Как жестока природа! Без всякой жалости губит она самые свои совершенные творения, делая их жалкими и неприглядными. Нет, он никогда не сможет видеть ее старой. Глупо стариться вместе с ней, наблюдая увядание день за днем и час за часом. Его передернуло. Девушка заметила перемену, но ничего не сказала. Она была молода и беспечна, и не придавала значения таким мелочам. Она любила, и чувствовала себя любимой, а остальное ее не волновало. Она ела виноград, запивая его вином, а он пожирал ее глазами.
– Знаешь, Роза, твоя красота не должна исчезнуть. Я хочу нарисовать тебя. Прямо сейчас. – Он вскочил с кровати и принес мольберт и краски. – Лежи так! Не двигайся. Ты похожа на статую богини. – Он начал быстро водить карандашом по полотну, прорисовывая контуры.
Роза постаралась не шевелиться. Он никогда еще не хотел рисовать ее, хотя был довольно известным художником. Они познакомились недавно, но она влюбилась, как кошка. Для нее было естественным хотеть выйти замуж и родить детей. Она старалась не замечать некоторых его странностей, потому что вообще не любила долго думать над проблемой. Половину его речей она пропускала мимо ушей, не придавая им особого значения. Он был модным художником, а таким людям положено быть эксцентричными. Она гордилась их связью. Филипп ожесточенно что-то рисовал на холсте, стараясь перенести всю красоту модели на ткань.
– Почему ты решил нарисовать меня только сейчас? У тебя вообще нет портретов девушек?
– Нет. Никто не заставил меня так трепетать, как ты. Я почувствовал себя просто обязанным запечатлеть тебя сегодня здесь.
Что- то в его голосе показалось девушке подозрительным.
– Уж не собираешься ли ты меня бросить? По- моему, ты любишь творение больше, чем оригинал.
Он поднял на нее недоуменный взгляд.
– Конечно. Оно никогда не состариться. Здесь ты всегда будешь молодой и прекрасной. Я же просил тебя не шевелиться! – В его голосе послышалось раздражение.
– Но я не могу лежать так вечно! Мне нужно отдохнуть.
– Ладно! – Он махнул рукой. – Подожди чуть- чуть, я познакомлю тебя со своей подругой.
– Подругой? – Роза изобразила ревность.
– Не бойся, она тебе не соперница. – Филипп засмеялся. Он бросил кисть и скрылся в дальнем углу мастерской, откуда появился спустя пару минут, держа в руке плетеную корзину.
– Что это? – Роза вытянула лицо, стараясь рассмотреть поближе.
Филипп сунул руку в корзину и достал оттуда красную с черным змею. Змея обвила его руку, высовывая черный раздвоенный язык.
Роза отпрянула в испуге.
– Не бойся. Она не нравиться тебе? – Он смотрел на змею с обожанием.
– Какая гадость! Она ядовита?
– Просто ужасно! Это коралловая змея. Она мила, ты не находишь?
– Нет, нет, нет! Я боюсь, Филипп! Немедленно положи ее обратно!
Но Филипп не слышал. Но играл со змеей, подставляя ей то одну, то другую руку.
– Иди ко мне, Роза! – Он сел на кровать рядом с девушкой, и обнял ее свободной рукой. Змея подняла голову и раскачивалась, держась хвостом за запястье Филиппа, перед лицом Розы. Та не могла отвести испуганных глаз. Она боялась пошевелиться, чтобы не провоцировать змею. Она онемела от страха, а сердце ее гулко билось.
– Возьми ее, дорогая! Я хочу, чтобы вы подружились… – Филипп ловко стряхнул змею на шею девушки. – Ну, же!
Роза непроизвольно дернулась, не в силах преодолеть ужас и отвращение, а красно- черное тело молниеносным движением нанесло ей смертельный удар в тонкую нежную шею…
Мертвое тело Розы неподвижно лежало на кровати. Филипп снял змею, ползавшую в рыжих волосах девушки, и делавшую ее похожей на Горгону, погладил ее по крохотной головке и положил обратно в корзину. Он придал телу то положение, в котором хотел его видеть, и спокойно продолжил рисовать. Закончил он глубоко за полночь, бросился на кровать рядом с Розой, обнял ее, поцеловал в полуоткрытые губы, и уснул. Утром он снова взялся за кисть, продолжая совершенствовать портрет, любовно выписывая каждую деталь, ревностно нанося малейшие оттенки цвета на холст. К вечеру он закончил рисунок, еще раз придирчиво осмотрел его, и остался доволен. А когда темнота стала такой черной, что ничего не было видно даже в полуметре, он взял Розу на руки и вышел на улицу. В дальнем уголке его прекрасного сада среди цветов и травы он вырыл глубокую яму и положил туда Розу.
– Ты никогда не будешь старой, дорогая, – прошептал он прежде, чем начать засыпать ее, – у тебя никогда не будет морщин. – От яда тело начало чернеть и распухать в месте укуса, и он, заметив это, с отвращением отвернулся, быстро орудуя лопатой. Когда яма сравнялась с землей, он посадил туда розовый куст, чтобы скрыть следы преступления. Если он и был в чем- то сумасшедшим, все-таки некий здравый смысл в нем присутствовал. И этот здравый смысл не отказал ему и теперь. Он знал, что у Розы не было родных в его городе, она была начинающей натурщицей, и вряд ли кто ее хватится в ближайшее время…
Он взял лопату, аккуратно очистил ее от земли и отнес в сарай, а потом, не оборачиваясь, пошел прямо в дом, и закрыл за собой дверь.
Он проспал до обеда, а когда встал, наконец, с постели, ощутил тоску и апатию. Он еще раз посмотрел на портрет Розы, а потом отнес его в угол мастерской. Роза загадочно улыбалась одними уголками губ, она была как живая, и ему стало не по себе. Дом давил на него, а благодаря портрету он почти физически ощущал присутствие Розы. Это вызвало у него приступ нервозности, и он начал бросать вещи в большой дорожный саквояж, решив уехать на время.
Отъезд талантливого художника не вызвал особого удивления в обществе. Не было ничего странного в том, что он захотел посмотреть мир. Он был утонченной творческой натурой, и ему, естественно, требовались новые впечатления.
Но путешествие затянулось. Он посетил множество стран, и видел много красивых женщин, но нарисовал только нескольких из них. Те портреты он всегда возил с собой, не желая продавать их ни за какие деньги. Он приобрел еще большую славу, публика принимала его весьма благосклонно, но он вдруг затосковал. Все чаще он вспоминал свою страну и свой дом, они приходили к нему во снах, и он просыпался с криком. Он решил, что пора возвращаться – прошло уже десять лет, он изменился, изменились его взгляды на жизнь, он устал от чужбины, и ему не терпелось вдохнуть запах родины. Помнят ли еще его там? Но нестерпимое желание вернуться не давало ему покоя, и он купил билет.
Сердце его сжалось и на миг перестало стучать, когда он ступил на родную землю. Он не знал, что это так радостно и больно одновременно, вернуться домой после стольких лет скитаний.
Сад был немного запущен, но в целом выглядел цветущим. Тропинка, ведущая к дому, заросла, и ему пришлось пробираться сквозь высокую траву и кусты. В доме все осталось на своих местах, только было много пыли и паутины. Он прошелся по мастерской, и наткнулся на портрет Розы. По-прежнему молодая и красивая, она смотрела на него с холста, улыбаясь одними губами. Он улыбнулся в ответ, и погладил портрет рукой – он был прав, Роза совсем не состарилась. Он попытался представить ее образ спустя 10 лет, но у него ничего не вышло. Тогда он распаковал вещи и принялся за уборку. Он оттер дом до блеска, а потом вышел в сад. Постриг траву и кусты, облагородил клумбы, выкрасил забор. Дом снова приобрел жилой вид, какой был у него когда- то. Филипп почувствовал, что наконец- то обрел покой и умиротворение. По каким- то суеверным соображениям он еще не посетил удаленный угол сада, где похоронил Розу.
Утром, позавтракав, он решил сходить на обрыв, где далеко внизу плескалось море. Раньше он любил рисовать здесь, слушая рокот прибоя. Но сейчас он просто опустился на траву и задумался. Что случилось с ним за эти 10 лет? Он часто смотрел на себя в зеркало, но старость уже не так пугала его. Он видел свои морщины, видел, как меняется его лицо, но теперь он находил, что морщины придают лицу законченность и благородство, которых так не хватает молодости. Он замечал серебряные нити в своих черных, как смоль, волосах, но и они не пугали его.
Вдруг он услышал шорох, и из кустов вышла женщина. Увидев его, она смутилась, и слегка покраснела.
– Простите, я не хотела вам мешать. Я думала, здесь никого нет. – Женщина собралась уйти.
– Нет, отчего же, вы мне совсем не помешали. Каждый может прийти сюда. – Филипп не стесняясь, разглядывал женщину. Его профессия отучила его от ненужного смущения. Женщина была не очень молода, и не очень красива. Ее смуглое лицо уже прорезали ранние морщины, а овал стал несколько расплывчатым. Уголки губ опустились, отчего лицо приобретало скорбное выражение, а грудь не поражала свое упругостью. Волосы были темные, и собраны в тугой узел на затылке, что явно прибавляло ей лет. Вместе с тем, он не была стара. Ей, вероятно, было около тридцати. Но, не смотря на все недостатки, она произвела на него, по странной прихоти случая, благоприятное впечатление. « Вот ведь курьез, – подумал он, – всю жизнь я поклонялся совершенной красоте, а теперь не могу оторвать взгляд он этой старой девы. – Он чуть не рассмеялся вслух. – Но она явно мне нравиться. Почему? Видимо, потому, что она уже стара… Не нужно со страхом ждать появления признаков увядания… они все на лицо… Все уже случилось, и можно просто жить. Рожать детей, заниматься хозяйством… Нельзя изуродовать то, что уже уродливо…»
