Хозяин

– Я же люблю тебя, дурочка. Неужели ты не понимаешь?

Лина быстро закивала, чтобы избежать очередного удара. Он редко её бил – только в такие дни, как сегодняшний. И когда она его не слушалась.

Он был не в настроении, долго на кого-то ругался, но Лина так и не поняла, кто рассердил её хозяина.

– Не забывай об этом.

Он смачно поцеловал её, вложил всю свою любовь – или то, что он называл любовью – улыбнулся и исчез за металлической дверью.

По звуку закрытия пяти замков Лина поняла, что хозяин вернётся не скоро. Чаще он закрывал только на три и тогда заглядывал ещё хотя бы раз за сутки. Но когда речь шла о пяти, мог долго не появляться. Лина не знала, сколько вечностей в этом «долго» – часов у неё не было.

И начинала скучать.

Она боялась этого человека. Боялась, как ребёнок непредсказуемого отца-алкоголика. Но без него ей было ещё страшнее. Когда хозяин пропадал, Лину пугала мысль, что он больше не зайдет в её дверь, больше не назовёт её дурочкой и не приголубит после случайных побоев.

Перед этим меркла даже смерть двоих детей из тех шести, что она успела родить в заточении. О судьбе остальных она ничего не знала.

Поначалу, когда Лина спрашивала, куда хозяин дел третьего ребенка, он уверял, что с ним всё в порядке. Но потом ему надоели расспросы, и он обходился молчаливыми оплеухами. Они заткнули интерес Лины. Трёх остальных она отдала безропотно, ни разу о них не заикнулась.

Как Лина предполагала, хозяин долго не появлялся. В морозилке было много еды, хватило бы на пару месяцев – стоило разогреть в микроволновке. Она стояла в углу комнатушки и разбавляла тишину мучительным дзиньком. Но Лина есть не хотела. Она много плакала и снова боялась, что больше никогда не увидит хозяина. Единственным утешением был дневник. С ним можно было «поговорить», когда больше никто не слышал.

Был выпускной две тысячи третьего. Лина закончила школу с медалью – разве что не с золотой. А мать так надеялась, так старалась, растила из дочери отличницу, круглую – нигде не прикопаешься.

Остервенелые выпускники свирепствовали в городе, разгульно праздновали вступление во взрослую жизнь. Ей непременно сопутствовали реки алкоголя, тонны каннабиноидов и табака. Послушная девочка Лина в честь такого дела решила перестать быть послушной. Вместе с одноклассниками она предавалась стадному буйству разврата и дурмана. Они громко пели и танцевали в фонтанах ночной Москвы – на забаву зевакам и к ужасу почтенных граждан.

Верная подруга Маша примерностью не отличалась и служила хорошим примером того, как не стоит себя вести хорошим девочкам. Они дурачились и приставали к прохожим, материли девчонок и вешались на парней. Когда выпили больше, чем могли удержать, пошли в переход избавляться от лишнего. Пока Маша сидела на корточках, Лина сгибалась в приступах рвоты.

– Вы закончили?

Лина обтёрла губы, Маша натянула мокрые от фонтана трусы.

Обе были настолько пьяны, что и не подумали испугаться парня в форме.

– Привет, служивый, – Маша расплылась от уха до уха и похлопала его по щеке.

Он схватил её за запястье, сжал губы, мгновенно опомнился и накинул подобие улыбки:

– Прогуляемся?

Девочки тут же согласились. Так и не поняли, что сели не в шикарный Кадилак, а в разбитую пятерку. Она стояла во дворе, обделённом фонарями, ждала своих пассажиров.

Проснулась Лина уже здесь, в помещении, которое не покидала годами. Один, два, три… девять. Девять лет одиночества, исступления и горя.

Что было после того, как они с Машей сели в машину, она не помнила.

Взрослая жизнь оказалась не той, о которой Лина мечтала, или которую боялась. Она была такой, какую невозможно было родить ни в самых смелых мечтах, ни в самых жутких фантазиях.

Что стало с Машей, ей страшно было представить. Одно Лина знала точно – здесь она совершенно одна. И только он, её хозяин, властвует над её жизнью, телом и душой.

Иногда Лина слышала скрежет за дверью. Ей всегда казалось, что это хозяин идёт после долгой разлуки. Но каждый раз она тщетно льнула к холодному металлу – пыталась расслышать шаги, его дыхание.

Она тщательно мылась после сна, причёсывалась – в тупой надежде, что он придёт именно сегодня.

За всё, что этот мужчина с ней сделал, она обязана была хотеть его смерти. По всем законам должна была желать освобождения. Но всё, что делала Лина, это скучала. Скучала без своего хозяина, несмотря на страх, который он внушал ей, и надеялась на его скорейшее возвращение.

Хозяин был единственным человеком в её жизни. Не как у влюбленной зазнобы – а буквально. Единственным живым существом, которого она видела за последние девять лет; помимо редко заглядывавших крыс и тараканов.

Лина не знала, сколько дней прошло с их последней встречи. Она успела поспать семь раз, и ссадины порядком затянулись. Значит, его не было примерно неделю или около того.

Человек ко многому может привыкнуть. И с течением времени даже самые безумные ситуации становятся обыденными. Так и для Лины её сожительство с хозяином стало единственным примером отношений. Она привыкла к ним и другого не знала.

Редки были визиты, когда хозяин обходился без близости. Сначала всё сводилось к изнасилованию, но с годами превратилось в супружеский долг. Без него Лина как живая женщина из плоти и крови изводилась и мечтала о ласке. После первого шока и потери веры в чудесное освобождение, начали появляться намёки на смирение и принятие жизни невольницы. Тогда Лина стала чувствовать то, что чувствуют все нормальные люди, и, если хозяин долго не одаривал её вниманием, пыталась компенсировать недостачу. За это расплачивалась, побоями и часами у кровати в наручниках.

– Как ты можешь заниматься этой мерзостью?! – кричал хозяин. – Ещё раз увижу, отрублю тебе руки!

Лина верила, что он не шутит, поэтому за все годы только три раза занималась самоудовлетворением. Первый – по незнанию, второй – назло ему, третий – от гормонов, разошедшихся после месячного отсутствия секса. Четвертого не последовало, потому что, очевидно, ей нужны были руки.

Как хозяин узнавал о её шалостях, можно было догадаться. Но сколько Лина ни пыталась понять, где установлены камеры, так и не смогла их обнаружить.

За время заточения она узнала много того, о чём не стала бы думать на воле. Но она напрочь забыла о своих прежних мечтах и стремлениях. Например, о том, что хотела стать адвокатом и защищать тех, кто нуждается в помощи. Хозяин убедил её, что юристы – скоты, бегущие за наживой вопреки правосудию. А те из них, кто не согласен с этим, не удерживаются в системе и могут заблаговременно рыть себе яму. Хозяин всё время твердил, как там плохо и опасно, уверял, что спасает Лину от ужасов внешнего мира. И она поверила. Сложно не поверить, когда есть доказательства одной теории и полное отсутствие альтернативы. Хозяин вечно приносил газетные вырезки со статьями о жестоких убийствах, кражах, ограблениях и поджогах. Убеждал Лину, что она находится в лучшем месте на этой планете. Прошлая жизнь стала казаться нереальной, будто её и не было вовсе. Будто не было девочки по имени Лина, учившейся в школе номер двенадцать и пропавшей на выпускном, когда всё только должно было начинаться.

Мать с отцом не хотели верить, что их дочь уже не найти. Они делали все, чтобы отыскать её, чтобы восстановить хронологию событий той роковой ночи. Но мало кто мог им помочь в этом. Маша тоже так и не вернулась. Последним напоминанием о подругах были фотографии с их танцами в фонтанах Поклонной горы. После неё след девочек терялся.

– Она была такой умничкой, – сквозь слёзы твердила мама, – такой перспективной, усидчивой.

Отец на это качал головой и говорил:

– Она просто была нашей дочерью…

Помимо отца с матерью там, на воле, у Лины осталась младшая сестра. Она не была такой же умничкой, перспективной и усидчивой, отчего нередко видела в глазах матери сожаление о том, что пропала именно Лина.

Никто в их семье не говорил «умерла», несмотря на прошествие стольких лет с выпускного. Было слишком трудно признать, что родная плоть и кровь гниёт где-то в земле. Что должное стать продолжением, закончилось раньше тебя самого. Будто все годы, проведённые вместе, были лишь ради мучительных воспоминаний. Ради зверской боли от масштабов утраты.

Родителей Маши наличие других детей не связывало. Их семья не выдержала удара и вскоре распалась. Мать нашла себе нового мужа и через четыре года родила повторно. А отец так и не смог оклематься и с головой ушел в работу.

Лина вязала. Успокаивала нервы, коротала время ожидания – томительного, тяжкого. Вязать она научилась здесь – по книжкам, так же как и шить, плести фенечки и корзины, вышивать. Именно этим должно заниматься приличной девушке. Так говорил хозяин. Результаты её трудов он забирал, оставлял только то, что было сделано для личного пользования.

За дверью послышался шорох. Лина тут же отложила вязание и подскочила ко входу.

«Один, – мысленно считала она, слушая повороты в замочных скважинах. – Два, – её сердце притихло, чтобы не глушить заветные звуки. Глаза увлажнили слёзы радости. Хозяин наконец-то вспомнил о ней! Главное, чтобы теперь не передумал. Так бывало не раз. Он начинал открывать замки, но что-то заставляло его развернуться и уйти, так и не заглянув к Лине. А она оставалась сидеть в полном недоумении и долго не отводила взгляд от тяжелой двери, отделявшей от жизни. Теперь Лина всегда считала щелчки открывающихся замков. Ещё четыре поворота ключа в другой скважине, и Лина чуть слышно пролепетала: – Три, – потом снова повороты. – Четыре, – и наконец: – Пять». Дверь открылась. На пороге стоял хозяин в свободных джинсах и футболке навыпуск. Замаран в грязи, неопрятен. Он спокойно зашел, не говоря ни слова, закрыл дверь и уселся на стул. Закинул ногу на ногу и прикурил сигарету. Выпустил первый клуб дыма и только тогда заговорил. Будто не замечал, что Лина еле сдерживалась, чтоб не свалить его в объятиях.

– Как я замучился с этой картошкой, – сказал хозяин и потёр затёкшую шею. – Весь огород перекопал. Собрал пять мешков.

Так Лина поняла, что сейчас осень.

Он продолжал нудно рассказывать о трудовых буднях. Казалось, ему нет дела до вопроса долгой разлуки. Но Лина боялась говорить по этому поводу – хозяин терпеть не мог, когда его перебивали или заводили беседы о слюнявой ерунде.

Он затушил сигарету и откинулся на спинку стула.

– Ну иди сюда. Чего сидишь? – вяло ухмыльнулся. – Я же знаю, что тебе нужно. Все вы похотливые сучки.

Лина виновато улыбнулась и подошла к хозяину, вся зажатая от смущения и нетерпения.

– Давай, – протянул он, будто делал одолжение, и, приподняв футболку, расстегнул молнию на джинсах, – вставай на колени. На большее меня сегодня не хватит.

В такие моменты хозяин был не против, если она теребила себя ручкой, и Лина наконец смогла унять зов плоти, так мучивший её эти дни в одиночестве.

«Не страшно, если ты один, страшно, если ты ноль»? «Лучше будь один, чем вместе с кем попало»? Для Лины эти фразы были пусты. Она бы посмотрела, как заговорили бы Омар Хайямы и иже с ними, просиди они взаперти не пойми где девять долгих лет, не видя и лучика солнца. В таких условиях сам дьявол сойдет за лучшего друга и ангела-спасителя от одиночества. И Лина готова была стать полным нулем вместо того, чтобы оставаться наедине с собой – даже если компанию ей составлял лишь такой же ноль.

– А ты сегодня в настроении, я посмотрю, – хмыкнул хозяин – не успев сглотнуть, Лина стала ластиться к нему, надеясь, что тот решится на более активные действия. – Но извини, дорогуша, я и правда устал.

Но Лине это показалось не убедительным, и она продолжила соблазнять своего хозяина. Он засмеялся и сказал:

– Ну хватит, правда, – легонько отстранил её от себя.

Лина вновь не послушалась, желая ласки.

– Я сказал «нет»! – рявкнул хозяин, схватил её за волосы и отдернул от паха. Потом спокойно добавил, застегивая ширинку: – Может, позже…

В обществе хозяина Лина металась между желаниями и страхами. Решения принимались необдуманно, повинуясь принципу доминанты. И сейчас на поверхности был страх. Страх очередных побоев. Поэтому она вернулась на кровать и стала молча смотреть, как хозяин закурил сигарету. Как дым обнимал помещение. Как губы обнимали тёмный фильтр.

Ей он курить запрещал, никогда не приносил спиртного и тем более наркотиков. Говорил, что женщина не должна уподобляться мужчине. Как и мужик бабе. Поэтому его дело быть мужиком, который пьет, курит, сквернословит и поднимает руку. А её как женщины слушаться всего, что он говорит, и вязать свои шарфы, свитера и прочую лабуду, что пользовалась спросом.

Хозяин любил травить байки о преступниках, которых ловил на работе. Он убивал сразу двух зайцев: запугивал Лину историями о жестокости людей снаружи и представал в глазах рабыни настоящим героем, спасавшим не только её, но и всё человечество. Вот и теперь он принялся рассказывать об очередном раскрытом преступлении. Лина заворожено слушала. Ей было интересно всё, что он говорил – больше ей слушать было некого. Хозяин не позволял ей читать ничего кроме книг по рукоделию, домострою, религиозной литературы и одобренных им лично изданий. Не давал слушать музыку, а тем более смотреть телевизор. Он не хотел, чтобы она забивала голову всякими глупостями и задумывалась о том, что есть другая жизнь, которая лучше этой. Для неё был только жестокий внешний мир и эта «клетка». Не будучи даже золотой, она казалась единственным местом, где Лина в безопасности.

– Ладно, давай ещё разок, и я пойду, – закончив свою историю, сказал хозяин и снова расстегнул ширинку.

Оставшись одна, Лина расплакалась. Порой она не чувствовала ничего кроме опустошения. Но бывали дни, когда эмоции накрывали, и с ними невозможно было справиться. Единственным плюсом в этом было понимание того, что Лина всё ещё жива. Хотя зачастую это благом вовсе не казалось. Иногда не оставалось никаких переживаний, потому что всё, что с ней происходило, было много раз пережито и обдумано. Была только скука. Скука и пустота. Но всякий раз всё возвращалось на круги своя, и Лина плакала, страдала, желала, боялась и скучала.

Она думала о самоубийстве. И не единожды. Но ни разу не решилась покончить с собой. До сих пор не переступала той грани, где жизнь пугала больше насильственной смерти. Несмотря на мучения, насилие и безвыходность положения, Лина была убеждена, что сама во всем виновата. Хозяин хорошо постарался, воспитывал в лучших традициях. И она поверила, что любое наказание следует за проступком. Значит, если она схлопотала, то в чем-то провинилась. Вина её не всегда была очевидна, но всегда была. Без сомнений. Без вопросов и попыток оправдаться. Все они остались в прошлом. В далёком прошлом, с которого здесь всё начиналось и которое казалось ещё более жутким, чем настоящее.

Сначала Лина сопротивлялась. Было страшно, но о самоубийстве она не думала. Лишь боялась, что хозяин убьет её. Тогда были только воля к свободе и вера в спасение. Потом Лина стала постепенно сгибаться под напором и властью. В итоге смирилась и приняла правила игры, полностью повиновалась и безропотно капитулировала. Реши она изначально, что спасения нет, то покончила бы со всем этим разом. Оставила бы труп, с которым не известно, что мог сотворить её странный хозяин.

Но тогда Лина верила.

Теперь всё было иначе.

Хозяин снова закрыл на пять замков, поэтому Лина ещё долго не могла успокоиться. Боль одиночества, не успевшего закончиться и так скоропалительно наставшего вновь. Он ушёл, даже не сказав, что любит. Причины этого она не знала. Так бывало не единожды, но каждый раз оставляло Лину с чувством полной ненужности и ожидания положенного. Так и хотелось спросить: «ты меня любишь?» Но она молча провожала хозяина, не зная, когда он появится вновь.

Когда слёзы кончились, Лина взялась за дневник. Он часто ей помогал. Так пишешь всё, что на душе, а потом понимаешь, что ничего там уже не осталось. Всё на бумаге, которая всё это стерпит. А в душе – пустота, не мешавшая уснуть и забыться.

Иногда Лине снились люди из прошлого – знакомые и родные. Она уже почти не помнила их лица, но во сне неизменно узнавала родные глаза, руки и голос. Сегодня ей снилось, как мама готовила ужин. Пришли гости, но самой Лины там не было. А потом она поняла, что это поминки. Её поминки. Но все улыбались. Никто не плакал. Только Лина, когда проснулась и вспомнила, что никому не нужна. Кроме, быть может, хозяина, в любви которого опять возникли сомнения.

Чаще всего ей снился именно он, её хозяин. Порой он ругался, порой любил её, ласкал её тело и говорил слова любви. А иногда просто рассказывал свои истории. Обычно всё происходило здесь, в этом тесном помещении. Даже родные часто ей снились именно в этой каморке. Но иногда Лина оказывалась на море, на которое ездила каждое лето с родителями и сестрой. А теперь во снах она была там с ним, с человеком, который отобрал её прошлую жизнь и подарил новую, убедив, что возврата больше нет.

Когда Лина открыла глаза после ночи выпускного, она не сразу поняла, где находится, и что происходит. Она лежала в чужой кровати в незнакомой комнате. Страха не было. Ещё вчерашняя школьница, не видевшая в жизни ничего хуже тройки по химии, не могла и подумать, что с ней произошло что-то ужасное. Истории о пропавших людях были лишь историями. Поэтому, увидев сидящего на стуле парня, Лина только смущенно опустила глаза, и стала гадать, что у них было этой ночью. Она стеснялась спросить, где находится – было стыдно выдать алкогольную амнезию.

– Как спалось? – спросил незнакомец.

Казалось, она где-то видела его лицо, но где, вспомнить не могла.

– Хорошо, спасибо, – Лина робко улыбнулась. Он был вполне в её вкусе. Она поймала себя на мысли, что будет рада узнать, если между ними и правда что-то произошло.

– Ты девственница? – таким же будничным тоном произнес он.

– А… довольно… неприличный вопрос…

– Ты девственница, я спросил? – грубо отозвался тот, не реагируя на морализаторства.

– Да, – кивнула Лина и стала выбираться из постели. Только теперь почувствовала что-то неладное.

– Хорошо, – сказал парень. На вид ему было немногим больше двадцати, голова выбрита почти под ноль, и только теперь Лина заметила, что на нем милицейская форма. Тут в памяти всплыла встреча с этим типом в переходе, и Лина спросила:

– А где Маша?

– Это та, что была с тобой?

– Да.

– Она еще спит.

И вдруг до Лины дошло, что, по всей видимости, она находится в отделении, куда её забрали за неподобающее поведение. Возможно, вытрезвитель или что-то в этом роде. Она понятия не имела, как выглядят заведения подобного толка, поэтому вполне могла допустить, что это одно из них.

– Я могу её увидеть?

– Нет, – милиционер продолжал спокойно сидеть на стуле, пока Лина обувалась и пыталась расчесать спутанные волосы пальцами. В паутинках засохли кусочки рвоты и уличная грязь от падений.

Когда она привела себя в относительный порядок и направилась к двери, человек в форме встал и преградил ей путь.

– Куда собрались, гражданочка? – на его лице появилась ухмылка. В другой ситуации она могла бы показаться даже милой, но сейчас напугала Лину до ужаса.

– Я что, задержана?

– Можно и так сказать.

– А как еще можно… сказать?..

– Вон там душ, – указал на проем в стене служитель закона.

Лина оглянулась, затем медленно повернулась обратно:

– И?

– Не подобает девушке расхаживать в таком виде, – он смотрел на нее в упор и не спускал с лица своей странной полуулыбки.

– Вы предлагаете мне сходить в душ? – решила уточнить Лина.

– Можно и так сказать, – кивнул тот. – А можно, – предвосхитил реплику собеседницы, – и что я настаиваю на этом.

Он вернулся на стул. Лина сделала шаг в сторону двери, милиционер не шелохнулся. Видя, что путь свободен, она решительно взялась за ручку, но та не поддалась ей.

Не оборачиваясь, надзиратель подытожил:

– Сначала душ, потом все остальное, – по его голосу было заметно, что он улыбается.

Лина замешкалась.

– И Вы тут будете сидеть? – нервно спросила она, решив, что выбора у нее не осталось.

– Могу выйти, – парень встал и поравнялся с задержанной.

– Будьте так добры, – сглотнула Лина.

Милиционер жестом указал ей в сторону душа, дождавшись, когда она сделает первые шаги, открыл дверь, вышел наружу и запер Лину в полном одиночестве.

С опаской оглядываясь по сторонам и боясь, что этот тип вернется в любую минуту, она зашла в душевую и неуверенно стянула одежду.

На полочке лежало все необходимое: мочалка, на счастье, еще даже не распакованная, душистое мыло, тоже новое, и шампунь для волос. Лина постаралась управиться как можно быстрее. Плевать на миловидность здешних сотрудников – нужно валить, убираться, сматывать удочки. Когда она одевалась, в ее голове промелькнула мысль, что ей даже немного жаль, что этот (судя по погонам) сержант – хотя Лина не шибко разбиралась в званиях – оказался столь приличным и не решился заглянуть в ее душевую. На стене висела сушка для волос, как в раздевалке бассейна, в который их водили всем классом на занятия физкультурой. Только теперь Лина поняла, что будет скучать по школе и одноклассникам. Несмотря на прошествие всего лишь одной ночи, как они перестали быть учениками, что-то уже изменилось. Все они стали немного дальше друг от друга. И с каждым днем, месяцем и годом этот разрыв будет увеличиваться, пока они окончательно не потеряются и не спутаются с тысячами других людей, которых им еще только предстояло узнать.

Когда с раздумьями и сушкой было покончено, Лина направилась на выход. Стоило ей покинуть ванную комнату, как входная дверь отворилась и тут же снова закрылась за сержантом, запершим ее изнутри.

– Я могу идти? – стараясь не выдать испуга, спросила Лина.

– У тебя есть ноги, и я вижу, как ты ими передвигаешь, – снова ухмыляясь, начал говорить милиционер, – стало быть, ты это можешь.

– Я имею в виду… я могу уйти отсюда?

– А куда ты собралась? – парень скрестил руки и оперся спиной на дверь.

Мозг все еще отказывался делать вывод, что ей угрожает опасность, но Лина уже понимала, что здесь явно что-то не так.

– Перестаньте так шутить, – сглотнула она. – Вы меня пугаете.

– Я? – парень склонил голову на бок и прикусил нижнюю губу, вглядываясь в глаза задержанной.

Та стояла, не шелохнувшись.

– Да, – тихо сказала она, видя, что незнакомец не собирается говорить, пока не получит ответ на вопрос.

– И правильно, – он расплылся в самодовольной улыбке.

Лина оцепенела.

– Ты знаешь, – сержант сделал шаг в ее сторону, – я рад, что ты девственница.

Она стала пятиться назад.

– Значит, тебя все еще можно спасти, – он продолжал наступление.

Лина оглядывалась по сторонам в поисках чего-нибудь острого или тяжелого, но, как назло, все будто специально убрали из этой комнаты.

– Я понимаю, тебе сейчас страшно. Но со временем до тебя дойдет, что бояться надо вовсе не меня.

Лина не выдержала и закричала что есть мочи. Она принялась звать на помощь в надежде, что ее кто-то услышит.

– Не стоит этого делать, – парень неодобрительно помотал головой.

Лина его не слышала и продолжала кричать. Тогда сержант ударил ее по лицу наотмашь и повторил:

– Я же сказал, не стоит этого делать.

Она задохнулась от ужаса и схватилась за пылавшую щеку, но уже спустя пару секунд из ее горла вырвались новые крики.

Сержант напрягся и стиснул хрупкие плечи Лины мощными руками. Она продолжала драть глотку и начала вырываться, брыкаться и дубасить милиционера ногами. В ответ на это он доволок ее до стены и хорошенько ударил об нее спиной. Когда это не помогло, он приложил ее сильнее, но Лина не успокаивалась. Тогда парень отпустил ее и опять врезал по лицу. Это заставило её замолчать и вжаться в стену от боли и испуга.

– Либо ты слушаешься меня, либо сдохнешь, как и твоя Маша.

– Ты убил Машу?! – завопила Лина.

Тот опять ударил ее и повторил:

– Либо ты слушаешься меня, либо сдохнешь. Поняла?

Лина закивала, заткнув рот руками в страхе, что снова начнет кричать.

– А что с Машей – мертва ли она, выгнал ли я ее – тебя уже не касается.

Лина смотрела на него выпученными глазами, все еще зажимая ладонями рот.

– Поняла? – замахнулся сержант.

Лина опять быстро закивала.

– Ты будешь делать то, что говорю тебе я. Если ты этого не делаешь, я тебя бью. Я тебя бью и в том случае, если ты делаешь то, чего я делать тебе не велел. Это понятно?

Лина кивнула.

– Ну и умничка, – улыбнулся парень. – Все довольно просто. Чего тут не понятного, правда?