Талантливый господин Варг

Глава третья. Цемент мафии

Утро следующего понедельника началось для Ульфа вполне обычно: с большой чашки капучино в кафе, находившемся через дорогу от отдела деликатных расследований. Кафе это было популярным местечком, и не только среди сотрудников отдела, но и у служащих окрестных контор и фирм: пенсионного фонда, фирмы инженеров-консультантов, какого-то издательства и еще одной компании, которая явно занималась чем-то значительным, но никто в точности не знал, чем именно. Фирма эта, «Олафссон и Ко», имела штат около двадцати человек, и все они одевались в сходной манере; но что еще удивительнее, внешне они тоже были очень похожи друг на друга. Ульф с коллегами прозвали их «олафссонами» и время от времени, наткнувшись на кого-нибудь из олафссонов в кафе, пытались – без особого успеха – втянуть его в разговор. Оставаясь неизменно вежливыми, олафссоны успешно избегали любых вопросов о роде их занятий, что, конечно, только подогревало интерес всего отдела.

– Пора бы уже начать расследование насчет этих типов, – сказала как-то Анна. – Кто их знает, чем они там занимаются.

– На каком основании? – спросил Ульф. – Нужно, чтобы была причина, ты не находишь? Нельзя начать против кого-то расследование только потому, что ты не знаешь, чем они занимаются.

Анна вздохнула:

– Жаль.

Их коллега Эрик, сидевший напротив, решил присоединиться к разговору:

– Нет дыма без огня, – заявил он.

Ульф покосился на Анну. Реплика была вполне типичной для Эрика: он был убежден, что в основе детективной работы лежат народные максимы.

– Но где здесь, собственно, дым, Эрик? – спросил он.

Эрик пожал плечами.

– Можно нанести им визит под каким-нибудь предлогом. Можно сказать, что это превентивная мера – в рамках одной из этих консультативных программ, которые так обожает наше руководство. А потом, когда мы будем с ними об этом разговаривать – быстренько оглядеться вокруг. Кто знает, может найдем какие-нибудь подозрительные бумаги.

Ульф покачал головой.

– Нет, Эрик. Этого мы сделать не можем. Это так называемый «ложный предлог».

Карл, не поднимая головы от бумаг, заметил:

– Получение доступа на территорию под ложным предлогом. Уголовный кодекс, статья… Забыл номер статьи, но такая там точно есть. Это я так, к слову.

Эрик снова уткнулся носом в бумаги.

– Это еще выйдет нам боком, – ворчал он. – А потом во всех новостях будут трубить о том, как мы проглядели незаконную деятельность прямо у себя под носом. Ну и глупо же мы будем тогда выглядеть, это я вам точно скажу.

Но Ульф был непоколебим.

– Ну хорошо, а как мы будем выглядеть, если нас самих поймают на незаконной деятельности? – он немного помолчал. – А даже если и не поймают, как мы будем себя чувствовать, если сделаем что-то, чему закон говорит твердое «nej» [4]?

Все молчали. Анна со значением поглядела на Эрика, но у того был совершенно невозмутимый вид. Потом каждый вернулся к своему занятию, прерванному дискуссией об олафссонах.

Тем утром, когда Ульф вошел в кафе, ни одного олафссона там не было видно. Зато вокруг одного из столиков сидела тесная группка инженеров; они горячо обсуждали обрушение моста где-то в Италии. Ульф уже слыхал об этом по радио, и теперь до него доносились реплики относительно низкосортного цемента и низкокачественной стали. Один инженер предположил, что здесь как-то замешан подрядчик из Калабрии [5], по слухам, пользовавшийся покровительством ‘Ндрангеты.

– Ничего удивительного, – добавил другой инженер, – учитывая, что их деятельность составляет три процента итальянского ВВП.

Ульфу страшно хотелось присоединиться к разговору. Три процента? Трудно было поверить, что преступная группировка могла до такой степени внедриться в экономику страны. Значит, три человека из ста были полностью вовлечены в их деятельность – если, конечно, можно было интерпретировать эти цифры подобным образом. Три процента! Конечно, в самой Калабрии доля населения, замешанного в этих делах, была еще выше, потому что там, так сказать, была выше концентрация. Значит, в организованной преступности так или иначе могло участвовать до трети населения – один человек из трех. А если исключить детей – или, по крайней мере, тех, которые еще слишком малы, чтобы помогать своим коррумпированным родителям, – цифры будут еще выше.

Ульф осмотрелся вокруг. В кафе было человек пятнадцать – кто-то сидел за столиками, кто-то стоял у барной стойки. Будь он в Калабрии, пятеро из них были бы мафиози или кем-то вроде того. Вон тот мужчина, который стоит у витрины с пирожными, почитывая «Sydsvenska Dagbladet» [6], – он, допив кофе, отправился бы совершать какое-нибудь организованное преступление, а газета, которую он читает, носила бы название «Хроники Каморры» [7] или «Организованные известия».

Ульф задумался, не проник ли каким-то образом этот коррумпированный, низкосортный, мафиозный цемент в шведские мосты. Ему ни о чем подобном слышать не приходилось, и все же там, где есть деньги, всегда будут и преступники, а многие из них будут только счастливы подвергнуть риску человеческие жизни, если им будет светить нелегальная прибыль. Стремление человека ко злу, подумал Ульф, – это явление одновременно устойчивое и повсеместное; ты борешься с ним, изо всех сил стараешься подавить, но стоит тебе отрубить ему одну голову, как где-то еще вырастает другая – точно у Гидры. А их в маленьком, тесноватом кабинете было всего четверо – четверо, сражавшихся в этой безнадежной битве; пятеро, если считать Блумквиста, которого перевели к ним в отдел, но который все еще носил форму и полноценным следователем считаться не мог. Ульф вздохнул; бедняга Блумквист.

Ульф взял со стола оставленную кем-то газету. На полях предыдущий обладатель газеты накорябал что-то шариковой ручкой – какие-то цифры, телефонный номер и пометка: «сказать Марии». Сказать Марии что? Ульф уперся взглядом в потолок. Была ли эта записка воплем души – воплем, адресованным самому себе, призванному побудить автора к действию? Может, Мария уже что-то заподозрила. Может, она уже все знает, потому что успела наткнуться на прошлую записку на полях мужниной газеты – как иногда в романах женщина слышит шепот любовника, бормочущего во сне имя другой – и ждет, ждет признания, которого все нет. Или, быть может, он – или она? – просто хотел себе напомнить, что нужно сказать Марии, своей домработнице: на следующей неделе его не будет, и не будет ли она так любезна разобрать посудомойку? Это гораздо более вероятно, решил Ульф, потому что, будь эта записка побуждением к действию, там было бы «должен сказать Марии»: совсем другое дело. Это умозаключение согрело ему душу. Мысль об обманутой Марии ему совсем не нравилась. Это невинное объяснение означало, что Марию не ждет никакое разочарование; что еще один личный мирок не будет раздавлен жестокостью и непостоянством ближних. За это, по крайней мере, можно было испытывать благодарность.

Ульф принялся читать статью в разделе, посвященном искусству: интервью с художником, стенавшим по поводу того, что бизнес совершенно не поддерживает искусство инсталляций – каковые всегда казались Ульфу случайными собраниями предметов. Он поморщился; искусство было его страстью, в особенности скандинавская живопись девятнадцатого – начала двадцатого века. Это некоторым образом примиряло его с выходками современных концептуалистов, и все же он никак не мог поверить, что кто-нибудь захочет платить за нечто столь банальное и недолговечное. И куда, интересно, прикажете помещать эти инсталляции? Допустим, какая-то фирма решилась бы разместить у себя в фойе инсталляцию – а уборщица возьми, да и выкини все, решив, что это просто кучка мусора. Ульф был убежден, что с инсталляциями это происходит сплошь и рядом: уборщица выкидывает какое-нибудь до неприличия дорогое собрание objets trouvés [8], даже не подумав – вполне объяснимо – что это, может, и вовсе не обычный мусор. Публика обожала подобные истории, видя в уборщицах посланниц эстетики здравомыслия и выразительниц вкусов широких слоев населения.

Вздохнув, он перевернул страницу. Искусство плавно перешло в футбол: предмет, совершенно его не интересовавший. Кто-то где-то забил гол за какую-то команду, и спортивный корреспондент анализировал это великое событие в мельчайших деталях. Ульф снова вздохнул, поднял от газеты взгляд и заметил свою коллегу Анну, которая только что вошла в кафе и теперь заказывала у стойки свой обычный латте. Она обернулась, поймала его взгляд и помахала ему рукой, произнеся одними губами: «Минуточку, сейчас буду». Анну вечно забалтывал бариста; вот и сейчас он что-то ей шептал, перегнувшись через стойку. Она понимающе покивала и старательно рассмеялась. Ульфу уже приходилось это наблюдать, и он как-то спросил ее, о чем они разговаривают. «Ему просто нравятся глупые шутки, – ответила она. – В основном вульгарного свойства. Ему кажется, что я нахожу их забавными».

– И это действительно так? – спросил Ульф.

Анна покачала головой.

– Нет, вообще-то. Была пара удачных, но, в общем и целом, они – о людях, попадающих впросак, а сколько можно над этим смеяться? Но он, в общем-то, совершенно безобиден. Немного туповат, но вреда это никому не приносит.

– А мне он никогда ничего не рассказывает, – заметил Ульф.

– Это потому, что ты – мужчина. Какое удовольствие ему рассказывать тебе об одном типе, который… Короче, ровно никакого. Для мужчины рассказать женщине пикантную историю – значит вторгнуться в ее интимное пространство. Не уверена, что мужчины в целом это понимают.

Но пикантные анекдоты, равно как и футбол с инсталляциями, были забыты, стоило Анне пересечь зал и подойти к его столику. Кто-то из компании инженеров кивнул ей, и она улыбнулась в ответ.

– Они, кажется, чем-то ужасно увлечены, – сказала Анна.

– Обсуждают бракованный цемент, – пояснил Ульф. – До меня долетали обрывки разговора. Мафия вроде как подмешивала дешевый цемент при строительстве моста – выдавая его, естественно, за нормальный. А на самом деле это была сахарная пудра.

– Ужас какой!

– Ну, может, и не сахарная пудра, но уж точно не настоящий цемент.

Анна взглянула в сторону инженеров.

– Понятно, почему они так взбудоражены, – сказала она; потом снова повернулась к Ульфу.

– Как твои выходные? Ты ведь собирался на какую-то группу, верно?

– Да, – ответил Ульф. – Ничего особенного. Иногда было интересно, но временами – не очень. Один участник сорвался с места и уехал, не прошло и нескольких минут; а еще одна дама все говорила и говорила – ровно ни о чем. Да, и там был один обсессивно-компульсивный пилот.

Анна отпила глоток кофе.

– Понятно. Ну, о чем ты сам говорил, я не спрашиваю.

– Да, в общем, ни о чем таком уж важном.

Это ее не удивило.

– Я лично никогда не верила, что тебе нужно ходить к этому твоему мозгоправу, как там его, доктору… доктору…

– Свенссону.

– Да, к нему. Ну, думаю, по крайней мере это интересно.

Ульфу захотелось сменить тему. Его, в общем и целом, не смущало то, что он ходит на психотерапию – кроме как в случае с Анной. Ему нравилось, что она считает, будто ему это не нужно, а еще больше ему нравилось то, что она из-за этого находила его еще более интересным.

– А ты? – спросил он. – Как прошли выходные у тебя? Девочки плавали?

Анна кивнула. Ульфу показалось, что вид у нее был какой-то рассеянный.

– У них в кружке были занятия в субботу. И каждая выиграла по одному заплыву: брасс и баттерфляй. Баттерфляй дает большую нагрузку на дельтовидные мышцы; им приходится постараться. Мне кажется, они неплохо справились.

Ульф принес свои поздравления.

– Ты, наверное, очень ими гордишься, Анна. Глядишь, скоро они будут за Швецию выступать.

Комплимент она приняла, но потом нахмурилась.

– Да, может. Может быть.

– Я правда так думаю, – сказал он.

Она отвела взгляд.

– А Джо? – спросил он. – Он в эти выходные работал?

Она поднесла чашку к губам. Ей явно хотелось оставить эту тему. Ульф ждал.

Наконец, она подняла глаза и встретила его взгляд.

– Ульф, можно с тобой кое-о-чем поговорить?

– Конечно. О чем угодно, – он почувствовал, как у него перехватило дыхание. Что-то было не так, и проблема была в Джо. Он ощутил – вопреки всему – радостное волнение. Джо, его соперник… Но потом он сказал себе: «Нет, нельзя. Просто нельзя, и все». – Надеюсь, с Джо все в порядке? Он не заболел?

Она поставил чашку на стол.

– Ульф, ты ведь знаешь, что у нас с Джо – хороший, крепкий брак?

Он постарался не показать, как больно ему было это слышать.

– Да, и я рад за вас, Анна.

– Спасибо, – она немного помолчала. – Понимаешь, мне кажется, что Джо, может быть, с кем-то встречается. Может быть. Не точно, а может быть.

Ульф перевел дыхание.

– Он что, завел роман?

Она кивнула. У нее сделался такой несчастный вид, что он еле удержался, чтобы не взять ее за руку.

– Я знаю: нет ничего хуже ревнивой жены – вечно выискивающей признаки измены и тому подобное. Однако у меня есть кое-какие доказательства, а может, это вовсе и не доказательства… Понимаешь, меня совершенно извели эти сомнения…

– Доказательства?

– Да, – она обратила на него умоляющий взгляд. – Я надеюсь, ты не будешь спрашивать, какие именно.

– Не буду, – быстро ответил он. – Если ты сама этого не захочешь.

– Не захочу, но… Ох, это смешно, просто смешно.

Ульф ждал.

– Я разбирала белье, – начала она.

Он отвел взгляд. Ему совсем не хотелось об этом слушать. Ну почему неверные мужья так глупо себя ведут? Потому что, как правило, они не женаты на детективах, вот почему.

Она понизила голос:

– Я разбирала белье и нашла у него трусах – он носит семейные – сережку.

Этого Ульф проигнорировать уже не мог. Он чуть не подавился кофе.

– Что? В чем?

Анна продолжала с бесконечно несчастным видом:

– Сережку. У него в трусах. И сережка была не моя. Совершенно не в моем вкусе. Она там застряла – застежка запуталась в шве. Поэтому и не выпала, – она подняла на него глаза, как бы призывая его посмеяться. – Представляешь, что я тогда почувствовала?

– Да уж, представляю, – ответил Ульф. – Но, может, существует вполне невинное объяснение. В конце концов, в семейных трусах такое найти весьма странно, – он немного помолчал. – Может, сережка лежала на стуле, а он туда сел. Кто знает.

Она только покачала головой.

– Нет, мне так не кажется. И, кроме того, это еще не все.

Ульф поднял бровь.

– Правда?

– В отделе ограблений работает такой худой парень – знаешь его? Я с ним знакома по комитету по связям с общественностью. Он еще носит очки с синими стеклами. Живет в одном квартале от нас – так уж совпало.

Ульф помнил, но очень смутно. Ему всегда казалось, что аскетичного вида полицейский в синих очках – фигура не слишком характерная для отдела ограблений, где работали в основном крупногабаритные и жизнерадостные офицеры.

– Ну вот, и как-то он обронил, – продолжала Анна, – что просматривал записи с камеры наблюдения, установленной на банкомате. Какие-то мошенники установили на банкомат свое устройство, и им нужно было узнать, кто успел им воспользоваться. Ну, и он мне говорит: «Увидел на экране Джо, пару часов назад. Или, может, его двойника». Вид у него был смущенный: ему явно что-то не давало покоя. Меня это, конечно, заинтриговало, и, поскольку собрание комитета откладывалось, я пошла к нему в офис, и он отмотал запись. Там были мужчина и женщина. Когда они подходили к банкомату, он держал ее за талию.

Она замолчала. К концу рассказа голос у нее дрожал. Он не хотел, чтобы она страдала. Поэтому-то он сдерживался так долго; поэтому отказывался даже думать о том, чтобы хотя бы намекнуть ей на свои чувства; и все это время Джо, подумать только, анестезиолог – мягкий, нагоняющий скуку Джо – ходил по банкоматам с другой женщиной.

К нему вернулся голос.

– Мне ужасно жаль это слышать, Анна. Правда, ужасно жаль.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Вот только я вовсе не уверена, что это он. Изображение было размытое, как это часто бывает. Очень низкое разрешение.

– Так это, может, был вовсе не он?

– Да, может, и не он.

Ульф спросил насчет сережки. Может, она принадлежала кому-то еще и в корзину с бельем упала случайно?

Анна задумалась.

– У нас есть – точнее, была – одна дама, которая помогала нам по хозяйству. Она еще носила довольно яркие украшения. Это она обычно складывала вещи в корзину. Ну, и я тоже.

Ульф улыбнулся.

– Ну, вот тебе и объяснение. Это, должно быть, ее сережка. Спроси ее.

– Она как раз недавно уехала обратно в Манилу, – ответила Анна. – У нее там мать и целый выводок детишек, как мне кажется. Не представляю, как с ней связаться.

Ульф не знал, что на это сказать. Но говорить, как оказалась, ничего и не было нужно, потому что у Анны уже имелся план.

– Те мужчина и женщина, которых сняла камера наблюдения, приехали к банкомату на машине, – продолжила она. – Номер машины в кадр не попал; мы его не знаем. Так что в сухом остатке – только сережка и сомнительное изображение с камеры наблюдения. Не слишком-то много, но достаточно, чтобы у меня появились серьезные сомнения, – она замялась. – Я просто не могу заставить себя это сделать, я… – тут у нее перехватило дыхание, – не могу заставить себя не доверять Джо.

Ульф подумал, что за всем этим стоит именно недоверие. Или Анна хотела, чтобы он доказывал невиновность Джо? «Скажи мне то, что мне хочется услышать» – должно быть, в этом состояла ее невысказанная просьба, решил он.

Она бросила на него умоляющий взгляд, и в первый раз Ульф заметил, что глаза у нее были в зеленую крапинку: светлые крапинки на карем фоне. И свет; в глазах у нее был свет, какого он никогда не видел ни у кого другого. А ее кожа – живое сплетение клеток – была ровной и чистой, без малейшего изъяна – может, кроме легкой тени под подбородком, которая, кажется, и вправду была тенью, а не пятном меланина. Ведь мы, подумал Ульф, состоим из химических соединений, из воды, из меланина – химическую формулу которого он, к своему удивлению, помнил наизусть: С18Н10N2O4 – и многочисленного микробиома: настоящего города, живущего внутри нас, думать о котором вообще-то не слишком хотелось. Можно влюбиться в глаза, например, но вот насчет микробиома… И сколько существует песен о сердце – но разве есть хоть одна о микрофлоре толстой кишки?

– Ульф?

– Да. Прости.

– У тебя был какой-то отсутствующий вид.

– Да? Я задумался.

Напряжение последних минут, ее боль от собственного признания, ее нервозность – все это, казалось, исчезло.

– Иногда, – проговорила она, – я вижу вот это выражение у тебя на лице и думаю – что же происходит в этой голове? Иногда так бывает, понимаешь?

Ему было радостно услышать, что она о нем думает; ему никогда не приходило в голову, что это может быть так, потому что она всегда держалась немного отстраненно. Это, наверное, из-за того, подумал он, что ей и так было о чем подумать, в особенности – о ее девочках, об их воспитании и о плавании, об их отношениях с друзьями, о постоянной необходимости возить их в то или в другое место. Родители – это таксисты, – подумал Ульф. Повара, таксисты, личные ассистенты по вопросам здоровья и банкиры: все эти роли родители принимают на себя в результате неодолимого инстинкта, требующего увековечить собственную ДНК. Как странно. Интересно, имеется ли этот инстинкт у него самого? Раньше он как-то об этом не задумывался, но теперь, совершенно неожиданно, он спросил себя: что, если бы у них с Анной был общий ребенок? Один только этот вопрос погрузил его в радостное волнение. Он почувствовал совершенно незнакомую ему до сих пор нежность. Он бы возил их ребенка на соревнования по плаванию, а потом докладывал бы обо всем ей. Но ведь был еще Джо. У нее была своя, совершенно отдельная жизнь, которая не имела к нему никакого отношения, и он не имел права сделать ничего – абсолютно ничего, чтобы ее разрушить.

Она снова нахмурилась.

– Ты для меня это сделаешь?

Он с усилием стряхнул с себя эту мысль – совершенно невозможную мысль о том, что они могут быть вместе, об их ребенке, так неожиданно появившемся на свет – или, лучше сказать, в мире эйдосов – на последних секундах увлекшей его фантазии.

– Для тебя я готов на все, Анна. – Слова вырвались у него неожиданно и – он был в этом уверен – нарушили ту границу, которую он сам для себя прочертил. Так что он постарался сгладить впечатление, поспешно добавив: – Я на все готов для друзей – для любого из них.

Эрос превратился в агапе: гораздо более безопасное явление.

– Я знаю. Ты всегда очень добр к друзьям. Бедняга Эрик – ты проявляешь по отношению к нему бездну терпения.

– Эрик! – вздохнул Ульф.

И тут она высказала свою просьбу, которой Ульф никак не ожидал.

– Ты сможешь узнать? Сможешь понять, что происходит? Мне нужно в точности знать, кто она такая и когда именно Джо с ней встречается. Мне необходимо это знать – я и сама не знаю, почему, но мне это очень нужно. Время, место. Все, что ты сможешь узнать, – она отвела взгляд. – Это все равно что сдать кровь на анализ, чтобы узнать, что тебя убивает.

Его потрясла эта аналогия; поразило, насколько глубоким было горе Анны. Как если бы погасло само солнце. И это, внезапно подумал он, и есть идеальная метафора любви: солнце. А если так, решил он, то хорошо, что я родился шведом, северянином, и привык уже к этому полусвету: это то, что я выбрал бы для себя сам. Это был момент жалости к себе: чувство, которое он не одобрял в других и не любил в себе самом. Нет, не было никакого смысла об этом думать: я не влюблен в Анну потому, что я себе этого не позволяю. Любовь тоже подчиняется воле; она не приходит к тебе без твоего согласия. И, следуя этой логике, он достиг заключения: Анна – это друг, и ничего больше; друг и коллега.

– Если я дам тебе то, что я нашла, ты сможешь все для меня разузнать, Ульф?

Несколько секунд он молчал. Ему не хотелось этого делать, но он уже знал, какой даст ответ.

– Конечно, сделаю, – сказал, наконец, он.

Она протянула ему конверт, и он вздохнул. Внутри конверта лежало что-то маленькое и твердое: сережка.

Глава четвертая. Натуральная имитация кожи

Они вышли из кафе одновременно с инженерами, которые на ходу продолжали разговор о нестабильности мостов. Бариста помахал Анне, и Ульф непроизвольно нахмурился. Молодой человек целый день торчал за стойкой в кафе, под надзором владелицы, у которой вечно был какой-то несчастный вид: как выразилась Анна, она будто всегда находится в зоне низкого давления. Анна часто прибегала к погодным метафорам, описывая того или другого человека: кто-то был «солнечный», кто-то «пасмурный», кто-то – «бурная личность», а кто-то даже «просто ураган». Надо бы с ним подобрее, решил про себя Ульф и улыбнулся бариста – может быть, немного натужно, и тот сдержанно кивнул в ответ.

Они с Анной пересекли улицу и вошли в здание, где располагался отдел деликатных расследований. В конторе было немного тесно; отдел делил приемную с еще тремя другими полицейскими подразделениями: отпечатков пальцев и анализа ДНК; коммерческих преступлений и транспортной полиции. Все четыре отдела вели полуавтономное существование: от оживленного здания главного штаба их отделяло несколько улиц, и Ульфу казалось, что расстояние со временем только увеличивается. «Коммерческие преступления» держались замкнуто; репутация у них была людей сухих и высокомерных; о них говорили, что они задирают нос. Они уж точно никогда не снисходили до разговоров с отпечатками пальцев и транспортом, которые отлично ладили между собой и были безукоризненно вежливы с сотрудниками Ульфа. Вежливость, впрочем, нисколько не мешала дискуссиям о том, зачем вообще нужен отдел деликатных расследований.