Кранфуриум. Рассказы.

День Победы

Этот день всегда сопровождался особым настроем. В груди колотилось маленькое сердечко, по телевизору показывали бабушек и дедушек, которые со слезами обнимали друг друга. Почему всё это происходило, рассказывали мама и папа, бабушки и дедушки, а также учителя в школе, но в маленькой головке не укладывались картины, которые происходили много лет назад, ещё до появления на свет белокурой девочки с зелёными глазами. Дедушка частенько подсовывал Женьке книги из библиотеки, в которых были описаны события тех лет.

Самое страшное в этот день было оказаться перед бабушками и дедушками, которые уже не могли стоять, в минуту молчания. Слёзы начинали душить, сказать или спросить что-то у рядом стоя́щих родителей не поворачивался язык. Центр посёлка. Монумент павшим солдатам перед спортивным залом, где дедушка проводил тренировки по шахматам и теннису, оградка вокруг него и прилегающих длинных клумб с искусственными цветами в затянутой мелкой травкой земле. Вдоль этих гряд с цветами шагали ребята постарше с повязанным на шее красным галстуком. Они доходили до памятника, поднимали руку к голове и сменяли стоявших там коллег. Разворачиваясь к выходу, мальчишки и девчонки в белых рубашках, чёрных юбках и брюках цеплялись взглядом за стариков, сидевших на самодельной лавке. Ветераны будто не наблюдали за происходящим – они тонули в своих воспоминаниях под фронтовую музыку и рокот голубей на крыше спортзала. Тонули, вздыхали и плакали.

Почему так происходило? Никто не мог объяснить… Женька ничего, что сейчас всплывало в памяти седых стариков, не видела. Над её головкой всегда было голубое и чистое небо. Истории о таких же, как она, детях нельзя было прочувствовать настолько, чтобы поверить в это… Но сверкающие слёзы, которые появлялись в эту минуту на ресничках – были самые настоящие.

– Ноум, почему так происходит? Ведь я даже не знаю бабушку, на которую смотрела, пока тикали часы, – лежала в постели Женя и пыталась осмыслить происходящее днем.

– Это происходит, потому что ты человек. Маленький, понимающий ещё не всё, но человек. В тебе, как и в большинстве окружающих, живёт это существо по имени «человечность», которое заставляет тебя чувствовать жалость, сочувствие, понимание, соболезнование. Поверь, через несколько лет увидишь, как мало этого останется в окружающих. Ты будешь видеть тех, кто будет смеяться в минуту, в которую провалилась сегодня.

– Ты правильно сказал, провалилась. Перед этой минутой рассказывали вещи, которые я не знала. Страшные вещи. Бабушка та сильно плакала. А в тикающую минуту молчания слёзы закрыли мне глаза, и я это видела, как по-настоящему…

– Люди… Твой народ впитал и боль, и радость так, что они прошли не одно поколение и снятся даже тем, кто только картинки в книжке видел. Боль позволяет нам понять, что мы ещё живы, а также ценить данное нам.

– Только помним мы больше страшное, а не радость. Мне хочется взять и отключить память, как свет в комнате. Чтобы не было того, что рассказывают взрослые. Чтобы снова не переживать то, по чему плачут бабушки и дедушки, вернувшиеся с войны. – шептала школьница.

– А это сущность человека. Боль имеет глубокий шрам. Ни один народ-участник не вдаётся во все эти воспоминания, как русский. Потому что вам больно в несколько раз сильнее. У них другая история, которую они сами писали. Они не несут это сквозь годы, потому что им не так глубоко резанули.

– А зачем нам её помнить? Боль эту? Зачем мы должны «болеть» ею?

– Чтобы быть человеком. Ты любишь весну? А без холодной зимы ты бы не чувствовала особенного запаха счастья… Или, смотри, ты заболела. Всё было нормально, а потом нос не дышит, горло болит и температура. И вдруг ты понимаешь, что твоё «нормально» было самым прекрасным состоянием. То же и здесь, пытаясь прочувствовать то, что творилось тогда, мы как бы переносим ценность жизни из состояния «нормально» в «прекрасно», понимаешь? – попытался объяснить Ноум.

– Вроде понимаю… Но у меня один вопрос. Почему нельзя было договориться? – вдруг подскочила на кровати Женька. – Они же взрослые люди, умные. В любой ситуации можно поговорить, разве нет?

– Понимаешь, те люди, что руководят целыми странами, не многим отличаются от простых рабочих заводов и даже учеников в твоей школе. Всегда есть те, у кого в голове одно, а на языке другое. Всегда есть те, кто пытается докричаться, но его не хотят слышать. А ещё есть те, кто давно уже не может думать сам и действует под чью-то дудку. Всё, как в обычной жизни. Есть подлость, злость и нетерпимость.

– Они не смогли, а мы несём эту боль, – девочка устало опустила голову на подушку и закрыла глаза. – Ведь не было ни одной семьи, в которой кто-то, да не погиб. Разве это честно?

– Не пытайся искать справедливость в Мире Людей. – грустно вздохнул Ноум. – Любая война заканчивается переговорами.

– Но ведь это могут быть переговоры на полностью выжженной земле, – испуганно бормотала девочка.

– К сожалению, – тихо ответил кранфур.

– Это больно и страшно, – кинула Женька и зарылась в подушку.

Женька хочет написать книжку

Расцветала первая черёмуха. Запах стоял в воздухе такой, что кружилась голова и к горлу подступала неприятная тошнота. Но хотелось прыгать и очень громко кричать! Ромашка шёл рядом и улыбался. Он всегда улыбался, его русые, неизменно отросшие волосы и улыбка от уха до уха были главной отличительной чертой этого замечательного мальчишки. Друзья только что отдали учебники в библиотеку, где строгая библиотекарь пожурила Ромашку за потрёпанные книги и обещала в следующем году выдать самые-самые неприглядные. Отметила в картонных карточках и отпустила домой.

Почти пустые, неаккуратные сумки висели на плечах детей неторопливо шагавших в сторону домов. За этот год Женька уже не один раз пыталась зашить свой рюкзак, который к каникулам превратился в нечто с торчащими нитками, оторванными и завязанными на узел лямками. Ромашка же уже давно перешёл на пакеты, потому что от его синей сумки ничего не осталось.

Впереди каникулы. Оценки выставлены. Оставалось дождаться выходного дня, и, старый город вновь примет маленькую девочку в свои объятия. Ромашка будет учиться ещё до конца мая, а трое из их класса с завтрашнего дня уже перестанут думать о контрольных, дневниках и уроках. Целых три месяца без звонков, неудобных бантиков и домашних заданий, которые доводили всю семью до бешенства.

– И чем ты будешь заниматься эти дни?

– Ой! Я столько могу успеть! Я буду рисовать сколько мне хочется, гулять, пока не устану, и начну свою книгу!

– А когда у тебя были уроки, ты не могла этого делать?

– Ну как же я могла это делать, если надо было учить домашнее задание? А днём эти тоскливые уроки.

– Не хочу тебя расстраивать, но гулять то тебе не с кем… Они-то продолжают учиться, – с улыбкой произнёс Ноум, – О чём ты хочешь написать книгу?

– Про компанию друзей, которые найдут машину времени и будут кататься в разные годы! Это же так здорово, попасть в прошлое или будущее. Помнишь, как в книжке про Алису? Вот она из будущего. А Коля из прошлого. Это же так интересно! – Восторженно рассказывала Женька.

– А ты понимаешь, что тебе надо будет изучать много-много истории, чтобы описать что-то в прошлом? – спокойно поинтересовался кранфур.

– А они будут больше в будущее летать! Там только придумывать надо, а не учить…

– Ну, хорошо. Посмотрим, что у тебя получится, – довольно пробормотал Ноум.

– Ты думаешь, я не смогу? Я не напишу свою книгу? – обида обожгла грудь девчонки.

– Если ты веришь, у тебя всё получится. Главное, не терять эту веру, иначе всё рухнет. У вас, людей, сильно развито влияние мыслей на жизнь… До конца знать, что у тебя получится

Глаза девочки слипались, в голове роились картинки из будущей книги, в которой такие же дети, как она, строили свой штаб на дереве и планировали полёты в далёкое будущее со снующими в небе машинами и странными существами с других планет.

Главное – верить, главное – знать, главное – видеть цель и ползти к ней…

Город Тополей

Четыре часа. Пыль. Встречные незнакомые автомобили. Открытые окна. Горячая вода в пластиковой бутылке. Долгожданное путешествие в город детства. Такой большой для школьницы Женьки и такой маленький одновременно. Запах тополей, трель стрижей под самым небом и тёплый асфальт. Второй подъезд, его запах и долгожданная дверь со звонком, который издавал трель какой-то неизвестной Жене птички. Шаркающие шаги за этой дверью, два оборота замка и улыбающаяся бабушка, пятящаяся назад, чтобы пропустить долгожданных гостей. Всегда бескомпромиссное «Пойдёмте есть! Вы с дороги!» и приятный запах бабушкиного «зелёного» супа. В нём всегда плавали ошмётки яйца, о котором с особым теплом Женя будет вспоминать когда-то в будущем, но не сейчас. В настоящий момент этот суп казался неприятной «визитной карточкой» бабушкиного стола. Если сейчас не съесть, то всё содержимое тарелки, по словам бабушки, могло оказаться где-нибудь на голове, чего совсем не хотелось. Она всегда обещала вылить его за шиворот либо отправить девочку с тарелкой в туалет, но ни разу не осуществила этого. Лучше было доесть всё до конца, нежели узнать, сделает ли улыбающаяся бабушка то, о чём она постоянно твердит.

⠀Однако, ещё не посетив кухню, Женька бежала в комнату с библиотекой во всю стену. С полок смотрели тома с неизвестными фамилиями и странными названиями. Ничего не изменилось, всё так же на верхних полках стояли красивые, почти новые книги, а внизу зачитанные до дыр детские книжки, которые уже и стоять-то не могли, лежали и выглядели так жалостно, что их хотелось прижать к себе. На шестой полочке отсутствовала часть книг, и на этом месте ютился телефон, на котором была наклеена бумажка с номером. Пять цифр, которые Женька, кажется, запомнит на всю жизнь – четыре пятнадцать сорок пять.

⠀⠀После обеда девочка снова шмыгнула в комнату с полками. С прижатой к маленькому сердечку книжкой Женя вышла провожать родителей. Она оставалась в своём любимом и счастливом мире. Сестрёнка махала рукой и прижималась к маме и совсем не хотела, чтобы её оставили здесь. Домашний ребёнок, как любила называть её бабушка и папа.

Первый побег на любимый чердак состоялся этим же вечером.

– Я так счастлива тебя видеть! – почти кричала Женя в большие ушки зажатого в крепких детских объятиях кранфура, – Ты ждал меня?

– Поставь меня на землю, я высоты боюсь. Конечно ждал! Кто мне оладушки принесёт ещё? – прижимая посильнее огромные ушки к спинке, бормотал Ноум.

– Ой… – испуганно округлила глаза девочка.

– Как это «ой»? Ты не принесла волшебные пирожки или оладушки бабушки? – залился хохотом пушистый житель чердака.

– Я так рада, что я снова здесь… – выдохнула девочка и добавила – бабушка не пекла оладьи сегодня. Она только суп зелёный готовила. Мы же только приехали в обед.

Сегодня не нужно было слов. Они сидели и смотрели на кружащие в воздухе пылинки. Двое были самыми счастливыми созданиями во всём этом мире. Над головой, как обычно, сыпалась трель стрижей, крики детей, удары мяча об асфальт, сердитые приказы мам с пятого этажа и громкий смех мужиков, которые вышли покурить и обсудить что-то взрослое и неважное для маленькой девчонки.

Цветочки сирени

– Мы сегодня ездили на дачу. Ты знаешь, там так красиво цветёт белоснежная сирень! Я никогда в жизни не видела такой. В нашем посёлке подобные не растут. А, может, растут, но я не видела, – ворковала Женька.

– И я отыскала соцветие с пятью лепестками. А ты знаешь, что, если загадать что ты хочешь, и слопать цветочек – желание исполнится?

Глаза Жени блестели. Нечасто можно было раздобыть такой заветный цветочек и получить надежду на исполнение самого сокровенного желания.

– И ты в это веришь? – Под сводом дырявой крыши прокатился добрый смешок кранфура.

– Ну, вот у Тани же сбылось, после того, как она съела его! – в зелёных глазках Женьки засверкали искорки негодования на столь странную реакцию её друга.

– Ну, хорошо! Пусть и у тебя исполнится, – улыбнулся чудик и подмигнул своим огромным глазиком, – ты же в это веришь! Это самое главное. А что загадала такого?

– Запрещается говорить, а то не исполнится! Разве ты этого не знал? – удивлённо подняла брови девочка.

– Ой, точно. Забыл, – прошептал почти под нос себе пушистый, – а скрипящие качели у дороги дедушка смазал?

– Да, смазал. Но, кажется, столбы в земле сгнили. Теперь всё это сооружение болтается, если сильно раскачиваться. Но мне не страшно. Я качалась на них, – довольно промолвила девочка.

– Ну да, ты ж храбрая, – разговор сегодня ни к чему не вёл, он был в курсе, что Женя хотела бежать во двор, к тем, кто весь день строит штаб, – ты, по-моему, не хочешь беседовать.

– Да… просто. – замялась девочка и стала разглаживать складки на своих шортах и пытаться оттереть въевшуюся грязь с залома ткани, – там… пацаны…

– Сколько можно тебе объяснять, что тебе следует делать то, что хочешь? Всем будет хорошо от этого – и сама счастлива и меня мучить своим напряжением не будешь. А бабушка сейчас пойдёт выносить мусор, и, если не найдёт тебя во дворе, поднимет на уши всех.

– Бабушка – мусор? Так Таня же выносит, – удивилась Женя

– Таня ушла гулять.

– Откуда ты…

– Ты уже задавала этот вопрос год назад, – снова засмеялся Ноум, – Старайся не допытывать то, что тебе не хотят говорить. Пусть это останется на совести не сказавших.

«На совести не сказавших…» сейчас эта фраза казалась какой-то бессмысленной, непонятной. Женя тащила две ветки тополя, обломанного ещё вечером прошедшего дня разбушевавшимся ветром. Раскрывшиеся коробочки пуха оставляли за собой длинный пушистый след вперемежку с пылью.

Синяк под глазом обидчика

Это утро началось как обычно. Девочка вышла во двор пятиэтажки по улице Гоголя. Бабушка Стеша из первого подъезда подмазывала ствол деревца известью и постоянно искала глазами своего правнука, изредка выкрикивая «Вита-а-алик!». Мальчишка из третьего подъезда стоял с коляской, в которой тихо посапывала малютка Катя, и ждал свою маму, чтобы пойти на рынок. Через некоторое время, пока Женька лазила по детской площадке, двор совсем опустел. Но из того подъезда, откуда некоторое время назад выходи́ла мама Кати, послышались шаги и оглушительные голоса мальчишек с третьего этажа.

– О, деревня на улице! – хохоча и кидая злобный взгляд громко, чтобы все слышали, проговаривал тот, что помладше.

Женя глянула в сторону подъезда. Её сердечко начало бешено колотить изнутри по рёбрам. Под козырьком стояли двое парней. Пухлый, черноволосый Димка, который был чуть младше Жени и его старший брат – Лёшка, высокий кудрявый парень с добрыми глазами. Алексей попытался защитить девчонку, но его младшего брата было не унять. В руках ехидно улыбающегося мальчишки оказались маленькие камешки с края дороги, отделяющей дом от двора. И, эти камушки полетели в сторону железной лестницы, со звоном отскакивая от неё. Девочка стремительно слетела с перекладин и побежала к огромной куче камней, привезённой буквально на днях к соседнему двухэтажному дому, чтобы поскорее спрятаться от града свистящих снарядов.

В одно мгновение Лёшка оказался на стороне худенькой Женьки. Димка, пускал целый дождь из огромных камней. Два из них прилетели по ноге девочки, отчего она хотела выть, но лишь с особым ожесточением стала швырять камнями в ответ.

– Ты обижена, – заглядывая в зелёные глаза Жени, заявил Ноум.

– Видишь сам! – воскликнула от удивления собеседница

– Поведай, почему?

– Может, посидим и помолчим?

– Ну, сначала расскажи мне всю историю, а потом посидим, поплачем и будем дуться. – Чудик взобрался на балку и уселся рядом, щекоча мехом саднящее красное пятно.

Женя махнула грязной рукой по мокрой щеке. Во всю конопатую мордашку теперь красовалась серая, мутная полоса из слёз, чердачной пыли и обиды на весь свет. От щеки до самого уха.

– Я не понимаю, почему он не захотел разбираться? Почему наказал того, кого проще всего? – Слёзы начали катиться по лицу. В уголках рта Женя ловила их языком, а с носа вытирала рукой. – Ты же знаешь Димку, а брата его – Лёшку? Кудрявый такой, с синими глазами. На третьем этаже живут в соседнем подъезде. Помнишь же? Знаешь?

 Женя в упор смотрела на Ноума и ждала хоть какой-то реакции. Он должен знать. Пушистый улыбнулся и еле качнул головой.

– Да даже если не знал, теперь, знаешь! – школьница подскочила с балки, чуть не уронив своего друга и резко повернувшись вскинула руки к дырявой крыше чердака и почти прокричала – Он назвал меня деревней! Дурой длинноногой! Ну я и схватила камень… И Лёша тоже.

Произнося последние слова, Женя села на карачки и обняла свои побитые коленки и снова заплакала. Гнев на слова пацана из соседнего подъезда сменился всё той же разрывающей бессильной обидой.

– И Лёшка попал в глаз своему младшему брату, – закончил за подругу кранфур.

– Ага, – прошептала девочка. – Ты видел, как заплывает глаз? И одновременно синеет сразу? Я теперь и это наблюдала.

– Обиделась на него? – сощурился чудик и склонил свою пушистую головку к плечу.

– Знаешь, нет. Не на Димку я обиделась, а на дедушку. Я невиновная. – Она спряталась между коленей и сквозь всхлипы продолжила – Он стоял с ремнём и кричал на меня. Он никого не слышал. Он… он приказал просить прощения.

– Ты попросила? – сочувственно спросил Ноум.

– Да.

Тощие плечики вздрагивали от всхлипов, а на полу от капающих слёз пыль скатывалась в мокрые чёрные шарики.

– Вот скажи мне, Ноум, – наконец-то успокоившись прервала молчание Женька, – почему я не смогла ему ничего сказать?

– Потому что боялась, – обнял холодную ручку кранфур.

– Но ведь мне всё равно попало, какая разница за что уже?

– Ты надеялась, что уйдёшь от этого наказания, если примешь всё таким, каким это видит твой дед. – ещё крепче прижался Ноум к руке, чтобы хоть немного согреть своим теплом девочку. – Бывают такие люди, у которых уже сложилось своё объяснение ситуации и итог. Например, как у твоего дедушки. Он изначально хотел устроить наказание на глазах тех, кто по его мнению выше статусом, чем маленькая конопатая девочка.

– То есть что бы я ни сказала, ничего не поменялось бы? – Ответ она не ждала, потому что прекрасно понимала, что озвучила уже его в вопросе.

– Многие вещи, которые творят люди – это не про тебя, а про них.

– Но битой от этого быть не хочется, – буркнула девочка. – Он злой, а нога теперь болит у меня.

Почему дедушка не разобрался?

 Скрипящие под ногами ступеньки. Деревянная лестница на чердак. Балка. Тёплая пыль. Звук удара мяча где-то во дворе раздался под крышей. Побитые ноги ныли от тягучей мерзкой боли, отчего девочка иногда морщила свой конопатый носик и тяжко вздыхала.

– Ну что, твой друг всё ещё красуется с фонарём? – почти хохотал кранфур из угла.

– Ага, над ним весь двор смеётся, что его девчонка побила, – улыбнулась Женька.

– Жень, а как думаешь, ты права? – голос Ноума вдруг стал строгим.

– Конечно! Я ж прямо в него не бросалась. Я кидала в сторону. Чтобы хоть немного его напугать. Просто один камень отскочил и, причём, не мой. Только он этого не видел. Знаешь, сколько камней прилетело мне по ногам? Во-о-о-от. А никому же ничего не объяснишь, всё же видят синяк под глазом только, а на ногах что? На ногах они появляются у каждого по десять штук за всё лето.

– Кидать камни вообще плохая идея с самого начала была, тебе не кажется? – кранфур тронул побитые ноги девочки.

– Я знаю, но я не могла ничего сказать от злости. В этом дворе меня все и так считают деревней. И дружат со мной только некоторые мальчишки. Вон, Лёшка со мной постоянно проводит время.

Женя поджала губки и готовилась уже зарыдать. В зелёных глазках стояли слёзы, но девочка боялась моргнуть, чтобы капли не «развели мокроту» на крыше этого тёплого чердака.

– Так тебе обидно-то отчего было? От поведения деда, который никогда на тебя не кричал раньше, оттого что бабушка не смогла тебя защитить или оттого, что какой-то Димка обозвал «деревней»? – кранфур с видом профессора заложил лапки за спину и отошёл к дыре в крыше, через которую весело заглядывало вечернее солнышко.

– А я не знаю… Дед. не разобрался… Димка кидал и даже не смотрел… Всё вместе

– И всё же… – вопрос застыл в тёплом воздухе и давил на виски с такой силой, что хотелось кричать. Перед глазами снова стоял дед с его ремнём, за его спиной улыбающийся Димка с чёрным фингалом, испуганная бабушка и злющая, с страшным оскалом на лице, тучная мама Димки. Где-то в коридоре стоял Лёшка и лишь всхлипывал временами.

– Почему он не разобрался… – глаза уставились в пустоту, разделяющую её и кранфура. – Знаешь, у меня ощущение, будто всё раскололось надвое. Был тот дед, который вечером надевал очки, читал газету и рассказывал мне самые невероятные вещи из нашего мира. А тут вдруг р-р-раз и его нет. Он будто есть, но его нет. Был дед, к которому я хотела приходить на кухню, пока он рвёт газету и рассыпает табак, а теперь есть старый мужчина, с которым мне даже не хочется молчать в одной комнате. Как будто я что-то потеряла.

Слёз уже не было. Димка такой же дурачок, как и она, стал сразу хвататься за первое, что попало под руки. Его мама – всего лишь защищала того, кого любит слепо и без разбора. Лёшка не мог пойти против мамы и какого-никакого брата. А дед… этот мужчина в одночасье стал чужим и холодным. Ноум сидел рядом и готовился уже было заговорить о том, как люди переживают предательство, но глянув на облако мыслей вращающееся в головке его подруги, решил оставить этот разговор на будущее.

Сложности выбора

– Слушай, Ноум, почему выбирать всегда так трудно? Даже между картошкой с подливом и супом с галушками. Я выбираю всё вместе и не справляюсь с этим. Почему я не смогла выбрать только одно? – Ковыряя ложкой мягкий варёный лук в недоеденном пюре, прошептала сидящему рядом с ней пушистому другу Женька.

– Потому что пути назад не будет. – Ноум облизнул пальцы, после неудачной попытки подержать конфету без шуршащей обёртки.

– Так, я же могу отдать свой суп тёте прежде, чем начать есть! – лениво произнесла Женя.