Кранфуриум. Рассказы.

Умение прощать – нелегкая задача

Безумная жара плавила чёрный асфальт. Собаки растекались под кустами акации и страдальческими глазами следили за женщинами, несущими сумки, содержимым которых забьют свои холодильники. Одни снова будут размораживать морозилки, потому что льда в них больше, чем съестного наполнения. Другие уже сегодня приготовят большой и вкусный ужин. Бабушка и дед были на работе, Татьяна снова где-то отсутствовала. Во дворе стояла необычная тишина. Женя провернула ключ с брелоком-лисёнком два раза против часовой стрелки, шустро пролетев семь ступенек, разделяющих её и духоту, побежала на ту улицу, к тому самому дому. Раскрасневшаяся, мокрая, она встала перед лестницей на чердак, чтобы дать привыкнуть к темноте глазам. Как только стали видны кривые перекладины лестницы, цепкие руки подняли запыхавшуюся девочку наверх. Под крышей было душнее, чем на улице. Тишина знойного дня давила на уши. Женя несколько раз сглотнула, чтобы убрать ощущение заложенности, но это не помогло…

Под крышей было тихо.

– Ноум? – с удивлением стала осматриваться девочка.

В дальнем углу раздался шорох.

– Иди сюда, – послышалось оттуда.

Женя шагнула в темноту и с удивлением обнаружила, то с каждым шагом становилось прохладнее и свежее.

– Вот тебе не сидится дома в жару, – возмущался кранфур

– Сиделось бы, если б дома было хотя бы свежо, – засмеялась девочка.

– Ну, на реку бы пошла, – продолжал предлагать Ноум.

– Мне запретили без взрослых, ты ж должен знать. Я сегодня быстро. Вечером мы поедем с ночёвкой на дачу, когда бабушка придёт.

– Вот как… – посмотрел на Женю чудик, – и о чём же ты хотела «быстро» поговорить?

Он выделил это слово с особой брезгливостью. Быстрые разговоры были не таким глубокими, и казались пушистому существу ненужными и не такими важными.

– Неужели существуют люди, которые не умеют просить прощения? – задала тему для болтовни девочка.

– О! И ты думаешь, это тема для «быстрого» разговора? – его глаза расширились так, что казалось, будто на его мордашке кроме них больше и нет ничего

– Ну… наверное. – спрятала зелёные глаза Женя.

– Да, ты встретишь на своём пути не одного человека, от которого никогда не услышишь «прости». Они не умеют это делать… Не страшно, потому что ты почувствуешь, что они неправы и понимают это. Страшнее, когда люди не умеют прощать…

– Я, наверное, не умею прощать, – нахмурилась девочка.

– Ну да.

– И это, правда, ужасно?

– Очень.

– Чем же это страшно? Это ж, наоборот, должно быть хорошо – человек, сделавший что-то плохое мне, исчезнет, и я не буду на него отвлекаться, – довольно замахала руками Женя.

– А что внутри останется? У тебя внутри. Не у человека. А если он случайно сделал плохо? Не намеревался, но так вышло. А теперь представь. Вот разозлилась ты на Димку, обиделась на Лёшку, презрительно относишься к маме их. И всё это помнишь долго. Даже постоянно, – Ноум хитро глянул на Женьку, – А через десять лет они забудут о тебе. Навсегда. Вообще! А ты будешь помнить, потому что не простила, сохранила. Тебе оно надо? Таскать за собой такие тяжести.

– Я побегу, Ноум. Баба должна вернуться, в мгновение Женька сорвалась с места и провалилась в отверстие в полу чердака. Ноум вздохнул и прикрыл глаза.

Склад былых обид

Тёплый вечер ласкал пахнущую листву тополей. Накупавшись в реке Уде и отмыв дачную пыль, Женька, не заходя в квартиру, побежала к дому с чердаком.

– Ноум, как ты думаешь, я прощу Димку? – решила продолжить прошлый разговор она.

– Не-а, не простишь. Не умеешь, и долго не будешь уметь отпускать обиды.

– То есть, я – плохая? Я злая? И все обижали будут храниться у меня где-то внутри? – заваливала своего собеседника она вопросами.

– Как ты точно описала себя, – чудик засмеялся и коснулся рукой колена девочки, – из-за того, что ты не умеешь прощать безразличных тебе людей, будешь хранить каждую обиду внутри. Эти обиды будут складываться внутри, слёживаться и черстветь. Они будут превращаться в тяжёлые камни, а тебе всегда придётся носить их с собой, потому что ты не умеешь чистить, прибираться там внутри. Помнишь, как тебе Таня сказала про твоё злопамятство?

– Это ты про то, что мимо воняющих обидчиков надо проходить? – Женя засмеялась, но её маленькая головка уже сейчас понимала, что не может отпустить эти пока ещё лёгкие и несвалявшиеся камушки, лежащие на дне её маленькой души.

– Да, да. Но с тобой всё нормально, ты, главное, это помни! Ты неплохая, и не злая. Но себя пытаешься отравить. А, знаешь, что самое неправильное?

– И что же? – уставившись в облако пыли в центре чердака, поднятого испугавшимся крика с улицы голубем, спросила она.

– То, что ты хранишь обиды, которые нужно рассыпать и отдать ветру. Назову их «неправильными», чтобы тебе было немного понятнее. Это обиды от тех, кто тебя уже завтра не вспомнит. От людей, которые, скорее всего, в твоей жизни не встретятся. Ты же простила Лёшку? – непривычно быстро бормотал Ноум.

– Да… но я же это не забуду? – нахмурилась девочка.

– Нет, ты это никогда не забудешь, но обиды у тебя уже не будет, – Кранфур пожал плечиками. – Она будто превратится из красного воспоминания в что-то более нейтральное. Например, в зелёное или голубое. Такое, которое не будет выбиваться среди кучи твоих залежей памяти.

– А есть правильные обиды и неправильные? – такого девочка ещё не слышала и не могла даже представить, как это «правильно» обижаться, а как «нет»

– Это я сам придумал, чтобы тебе было понятнее. На самом деле привязывать к чувствам слово «неправильно» это немного грубо и.... неправильно, – засмеялся маленький чудик и подмигнул своим огромным синим глазиком, – Вот смотри… Терпеть и носить в себе обиду на человека, который наступил тебе на ногу в автобусе – это неправильно, прям как, оставить косточку от курицы на столе, на всю оставшуюся жизнь просто, чтобы она там лежала. Проще было накормить кошку, а ты не отдала. И кость начала вонять. Кстати, кошек кормить костями куриц нельзя. Но, вернёмся к обидам. Так вот, есть такие, которые должен почувствовать тот, кто обидел. Твоя же задача не нести внутри, простить и отпустить.

– Но ведь есть огромное количество этих, которые как бы ни объяснял – не поймут! И будут потом думать, что я вся такая отходчивая и меня никакие гадости не задевают, – недовольно бурчала Женька.

– Ну, ты же должна понимать, какой перед тобой человек. – тут кранфур поперхнулся и добавил, – хотя, нет, не должна. Просто наблюдай. И, если ты знаешь, что ему человеческое чуждо, зачем мучить себя? Таких проходят мимо и стараются не впускать в свой личный садик чувств и эмоций. Просто человек не твой.

– И что же, этот человек станет для всех чужим? Как же тогда общаться? – недоумевала конопатая девочка.

– Жень, все люди разные, – неторопливо и мягко произнёс слова пушистик. – Для кого-то и этот человек будет добрым и нежным, неспособным сделать больно. Оливки едят не все, а кто-то их обожает.

Организм подскажет

– Давно тебя не видел. Даже соскучился, – пушистик сел рядом и мягко прикоснулся к локтю девочки, – ты себя плохо чувствуешь и уши до сих пор болят, да?

– Да, иногда будто стреляет внутри, прямо в ухе. Скажи, а у тебя что-нибудь болит? – девочка разворачивала конфету, чтобы угостить своего маленького заботливого друга.

– Да, иногда лапы и уши зажимает падающими досками. Или голуби пытаются пощипать. Но мне проще, эта боль недолгая, потому что всё быстро заживает, ты же знаешь, – Ноум наклонил голову набок и улыбнулся.

Женя вспомнила свою первую и страшную ссадину, которую она получила на этом чердаке в день знакомства со своим другом – кранфуром.

– Мне бы так, – вздохнула девочка. – И к тебе не отпустили. Представляешь, ты лежишь на диване, на мягкой подушке. Вроде всё хорошо. А смотреть можешь только прямо. Если ты отведёшь взгляд влево или, например, вверх такое ощущение, будто в голове много маленьких злых человечков тянут за верёвки, на которые привязаны там внутри глаза. А ещё ты никого не слышишь. Твои уши залиты кучей лекарств и страшно болят. Я и теперь не очень хорошо слышу. Представляешь, как будто море шумит всё время. И вот то, что тише моря – я не слышу и не понимаю.

– Вот угораздило тебя искупаться в холодной реке, – сочувственно вздохнул Ноум. – А ведь говорили, что не надо лезть в воду. Ты ж никого не слушаешь, Женька. Теперь я тебе не помогу. Поздно уже. Я не в силах исправлять, к сожалению.

Ноум медленно переместился на рядом валявшуюся деревяшку и посмотрел в зелёные глаза девочки

– Ну, я ж всё делала так, как хочу! Помнишь, мы разговаривали на эту тему? Ты говорил, что всё правильно! – удивлению в глазах девочки не было предела.

– Глупая Женька, а может, ты не будешь путать ситуации, когда твой организм тебе всё говорит? Кроме «хочу» в голове, должны же быть «хочу» и в теле, – пушистик пытался оттереть остатки шоколада с шкурки, – у тебя салфетка есть? Или тряпочка какая-нибудь.

⠀⠀Девочка протянула платок из потрёпанной сумки кранфуру. Маленький чудик почти укрылся им и смешно пытался убрать остатки.

– Тебе же было холодно. У тебя дрожало всё тело, а ты всё равно лезла в эту воду. Твоё маленькое тельце чуть ли не кричало тебе, что оно не хочет в воду, – Ноум протянул один край платка девочке, но не успел спрыгнуть с другого конца, на котором стоял одной лапкой и полетел кубарем, поднимая огромное облако чердачной пыли. Женя подхватила друга на руки и прижала к себе.

– Подними меня на крышу, что-то давно я город не видел, – глазея в отверстие кровли попросил он.

⠀⠀Девочка подняла чудика на край дыры в крыше.

– А ты знаешь, что лень тоже показывает, что с тобой что-то не так? – вдыхая запах городских улиц спросил кранфур.

– Я всегда думала, что лень это нехорошо. И что лениться нельзя, – последовав примеру друга произнесла она.

– А ты и не будешь лениться, если твой организм здоров. Ты не захочешь валяться или спать долго. Просто нужно слушать свой организм. Давай об этом в другой раз? Тебя уже потеряли.

– Точно, пора бежать, – грустно заключила Женька и аккуратно спустила на пол своего друга.

Специальные «аккумуляторы»

– Но-о-оум! Ты обещал, что мы поговорим о лени, – кричала девочка, взбираясь на тёплый чердак. Ступеньки лестницы как обычно скрипели и выдавали каждое движение.

– Ты уж залезь сначала. – Выползал, отряхиваясь от пыли, из угла ушастый чудик.

Женя сделала последние движения, которые требовались, чтобы занять любимое место на протёртой балке напротив пятна света, посередине крыши. Отдышавшись, она взяла кранфура на руки и начала теребить его шкурку.

– Эй, ты решила выщипать весь мех? – Ноум сорвался с рук и встал перед девочкой. В его глазах маленькие молнии искрили так, что перепугали Женьку.

– Прости! Я просто где-то в своих мыслях витаю. Завтра мама с папой приезжают. И впереди деревня, школа, Ромашка, – грустила она.

– Да знаю я! Мучить то меня зачем? – Ноум потихоньку начал успокаиваться, и в его голоске уже не было слышно колкости и раздражения.

Женя впервые видела его таким. Всегда спокойный и рассудительный кранфур сейчас был похож на маленького злого чёртика. Вроде и смешно, но как-то страшно.

– Вот дурная привычка у тебя теребить и рвать в руках всё, когда нервничаешь. Твои приедут не завтра, а послезавтра. Ты ещё успеешь заглянуть ко мне. И у меня для тебя новость будет, если не передумаю. – Ноум подмигнул синим глазом. – Сегодня я не расскажу ничего.

– Поняла. Значит, будем говорить о лени? – виновато спросила зеленоглазая растрёпа.

Она понимала, что решение кранфура изменить нельзя и все эти упрашивания приведут лишь к тому, что он замолчит и больше ни слова не скажет.

– Значит о ней, – вконец успокоился Ноум и улыбнулся. – Вот смотри, если ты с утра решила рисовать, то проснёшься очень-очень рано. У тебя будет куча энергии и сил, чтобы это делать. Ты же любишь рисовать. Когда понимаешь, что у тебя получается – заряжаешься ещё больше. А вот теперь вспомним уроки математики. В сон клонит? А когда уроки по русскому языку? Во-о-от! У взрослых то же самое. Ты видела, с каким настроением твоя мама рисует плакаты? А оформляет сцену? Откуда у взрослого человека столько энергии берётся? Оттуда же… Изнутри. Там включаются дополнительные батарейки, которые садятся, когда ты или твоя мама делают то, что не заряжает их.

– То есть у нас внутри аккумуляторы? – удивилась девочка

– А я не думал, что ты знаешь это слово, – засмеялся чудик. – Да… Жалко, что у многих они садятся и люди теряют зарядное устройство для них.

– А как их заряжать?

– Ну, мы же с тобой только что обсудили это – заниматься тем, что нравится. Оказываться там, где хорошо. Ты когда-нибудь слышала от мамы фразу, что самая хорошая работа – это хобби?

– Да, но… – Женька опустила глаза

–… но твоя мама занимается тем, что её не заряжает?

– Мне кажется, да, – загрустила Женя.

– Не думай за других. Даже за маму. Мы не в силах менять людей, тем более своих родителей.

– Почему же? – округлила глаза она и уставилась на друга. – Может, если я объясню ей, помогу понять, что есть вещи, который ей в радость, она что-то поменяет в своей жизни?

– Нет, Жень, такого не будет. Во-первых, меняются люди только по своему желанию, – серьёзно произнёс кранфур. – А во-вторых, родители – это люди, которые воспитывают и помогают вырасти тебе. В обратную сторону воспитание не работает. У каждого своя роль. Родители – это самые сложные люди для тебя, потому что их энергия обратно не возвращается, иначе это будет нарушение хода мировых вещей.

– Но, они же учатся с нами, детьми, что-то новое чувствовать, говорить, – неуверенно выдавила из себя Женя.

– Потому что это их новый этап, но это не ты учишь их, а они учатся рядом с тобой, – засмеялся Ноум. – Я понимаю, что это трудно осознать, но вот так устроено всё в этом большом и волшебном Мире.

– Спасибо, Ноум, я попытаюсь понять, – виновато, будто она должна была сразу осознать каждое слово, произнесла Женька. – Мне пора.

– Приходи завтра! – кивнул пушистый житель чердака вслед уходящей девчонке. – Я буду тебя ждать.

Лето пролетело

За окном показалась папина красная машина. Автомобиль, который преодолевал расстояние в двести десять километров в течение долгих и нудных четырёх часов. Жаркий, пыльный и невозможно воняющий бензином после каждой заправки. Казалось, что летом эта машина становилась каким-то автомобилем из ада – в ней плавилось всё. Открытые окна не спасали от этой убийственной духоты и горячих диванов. И вот, это красное техническое создание въезжало на улицу, ставшую за это лето родной. Папа за рулём, мама рядышком и на заднем сидении распаренная маленькая сестрёнка.

Прятаться? Бежать? Куда? Слёзы начинали душить белокурую девочку. Домой ехать, мягко говоря, не хотелось. Пока из машины никто не вышел, есть возможность спрятаться за кустами акации и сбежать. Дверь, ступеньки, подъезд, яблоня. За углом дома нога проваливается в ямку. Волосёнки разлетаются веером, пока маленькие ручки не трогают землю. С запястий сорвана кожа… Больно. Но останавливаться нельзя. Таня, скорее всего, ищет её, свою белобрысую племянницу и ругает её на чём свет стоит. Тётя с большой вероятностью догадывается, куда сбежала девочка.

– Они приехали. Скорее всего, меня ищут. Там сестрёнка. Я к ней хочу. Домой не хочу, – выпалила Женя, только успев подняться на чердак.

Вокруг было так много голубей, что непонятно было то ли пух от них в воздухе, то ли такое количество пыли оттого, что они купаются в земле.

– У тебя есть, куда меня посадить? – послышался голос Ноума за спиной.

Глаза девочки округлились. Хотелось так много спросить, объяснить и выяснить, но дыхание перехватило. Непонятно отчего больше – оттого, что сейчас пришлось много и быстро бежать или от этого ошеломляющего вопроса. Она суетливо стала обыскивать своё тельце в поисках места, куда можно было впихать пушистика так, чтобы его никто не заметил.

– Ты можешь посадить меня в свою сумку, – махнул он головой на потрёпанную белую сумку с ремешком через хрупкое плечико. – А дома мы что-нибудь придумаем. Только одно условие.

⠀⠀Женя уже открывала самый большой карман, чтобы выкинуть лишние бумаги, «красивые» камешки, высохшую тушь, которую отдала Таня. Она вопросительно посмотрела на кранфура и ждала, когда же он огласит своё единственное и, скорее всего, не очень приятное для неё условие.

– Как только захочешь меня показать кому-то, я исчезну. А ты должна понимать, что я узна́ю об этом, – он произносил эти слова спокойно и так, будто просто беседовал с Женькой.

Та в свою очередь махнула головой и открыла самый глубокий карман сумки.

– Обещаю! – прошептала она.

– Алёнка такая загорелая. Мам, вы много купались этим летом? – слёзы всё ещё стояли в глазах девочки.

Её глаза становились ещё зеленее на фоне раскрасневшихся век. Женька разглядывала свою младшую сестру с красивым ровным загаром и выгоревшими белыми волосами, туго собранными в причёску ленточкой. За спиной оставался двор с обидой на деда, бабушка с кошкой и тётя с кучей ночных историй. Из-за угла дома выскочила девчонка с четвёртого этажа и помахала красной машине рукой.

Перед школой

Что значили эти последние летние деньки для маленькой, беловолосой девочки? Какие мысли не давали ей заснуть этими первосентябрьскими ночами? Почему-то забывалось всё то, что казалось так страшно потерять – сон до обеда, ранетки и черёмуха в соседском палисаднике, речка, обжигающее солнце. Всё это вдруг стало таким малозначительным и руки перебирали новые, вкусно пахнущие школьные принадлежности. Ещё не ношеная юбка с блузкой висели выглаженными, туфли, колготки, банты. Забылись слёзы, оставленные в городе с уже не пушистыми тополями. Впереди – дни с ручкой, которая писала тоненько и была очень дорогая, как сказала мама. Тетрадки с белыми-белыми листами, на которых тоненький след будет очень красиво смотреться. Да, пройдёт несколько месяцев и ручку сменит синяя, толстая, которая постоянно мажет. И писать она будет уже в тетрадке с тёмными, некрасивыми листами… Почерк в такой тетради очень менялся. Был совсем безобра́зным. Но всё это будет потом. Не сейчас.

Через два дня папа принесёт утром безумно красивые цветы из огорода бабушки. Красные гладиолусы, белые, розовые астры и веточки мохнатой ёлочки, которую мама никогда не садила. Почему-то именно она оставляла в душе́ тёплый трепет перед выходом на школьную линейку.

– Я надеюсь твоя сестрёнка уснула, – тихо прошептал Ноум, выползая из-за подушки.

– Да, давно уже. Слышишь, как сопит? Значит, спит. – Посмотрела в сторону соседней кровати Женя

– Вот скажи, зачем плакала там, в городе? Ты же сейчас счастлива, – сел в волосы, раскиданные по подушке пушистый друг.

– Я не знаю. Мне просто было грустно, – протянула девочка, – Мне казалось, что это всё. Моя весёлая и счастливая жизнь заканчивается с приездом этой ужасной красной машины.

– Помнишь, я говорил, что недолго что-то остаётся важным, – пушистик закинул свои лохматые лапки за голову и смешно упал на спину, положив одну ногу на другую…

⠀⠀Они лежали, не закрывая глаз, и смотрели на флуоресцентные звёздочки, старательно приклеенные мамой. У каждого крутилась своя мысль. Кто-то думал о том, что банты на резинке смотрелись бы красивее, чем гофрированные ленточки. А кто-то не мог уложить в своей голове, почему люди так волнуются по пустякам.

Ведро с цветами в классе

– Это ведро с цветами у доски теперь очень сильно мешается. Учительница всё время таскает его из стороны в сторону, чтобы что-то написать. Знаешь, я иногда не понимаю, зачем дарят столько цветов учителям, – Женя подставила руку навстречу лунному свету и заворожённо разглядывала, как эти дорожки проходили сквозь её тоненькие пальчики и как легко перекрывались ими же, – мне жалко цветы. Они же погибнут уже скоро

Пушистик вылез из-за подушки и уселся на живот к девочке. Его синие глаза будто мерцали в этом странном и волшебном свете, льющемся из окна с жёлтой занавеской.

– Ну, это же знак внимания, кажется, это так у вас называется – пожал плечиками Ноум. – Тем более у вас, в посёлке, где в каждом огороде цветов целое море.

Он и сам не знал, как можно объяснить такую любовь к чему-то недолговечному, хоть и красивому.

– А я всё равно не понимаю. Моей маме тоже дарят цветы. Она принесла огромный букет со школы, и ещё такой же у неё стоит в ведре, как и у нас, в классе. Дарят ей, любуются все, а ещё запинаются об это ведро. У нас мальчишки сегодня два раза чуть-чуть не перевернули. А ведь я тоже несла такой букет. Мой стоит на столе в вазочке у учительницы. – повествовала о своих мыслях Женька.

Впервые пушистый друг не смог сказать девочке, почему так. Почему люди не приобретают бесполезные вещи себе, но с радостью дарят их окружающим. Почему этот цветок всё лето слушал птичью трель, а в сентябре должен погибнуть от ног мальчишек, которые бесились на перемене. Конечно, с приходом холодов эти нежные пушистые цветочки всё равно склонят свои головки перед натиском и силой морозов, но это будет позже.

– Ноум, я только сейчас поняла, почему я не люблю делать подарки. Мне всегда кажется, что такой не нужен. А если не надобно, значит, он будет валяться или, что ещё хуже, его выкинут, – в глазках девочки застрял ужас, в уголках засверкали слезинки. – Я хочу быть необходимой, и хочу, чтоб подарки были такими.

Чудик переполз поближе к голове девочки и нежно вытер слезинки, уже собравшиеся бежать к уху.

– Тебе пора спать. Сейчас ты можешь дарить то, чего у многих людей уже нет – свою любовь и тепло. Поверь, это самые нужные вещи в вашем мире. Только. Не путай как в прошлом году любовь и слово «нравится», хорошо? – улыбнулся кранфур.

Смешное слово

Дрёма сегодня никак не шла. Глаза безуспешно искали что-то пушистое и синеглазое в этой густой темноте. Сестрёнка давным-давно сопела на соседней кровати, обложившись игрушками так, что само́й места уже не было. Она постоянно укладывала своих плюшевых друзей так, чтобы им было удобно. Не имело значения, что утром она просыпалась там, где должны были быть её ножки. Без одеяла, запутавшись в волосах, свернувшись в комочек, она довольная открывала глаза и радовалась, что ни один из её друзей не свалился с кровати. Каждой своей игрушке она желала спокойной ночи, а некоторые из них целовала. А потом, думая, что прочие разобидятся – одаривала поцелуями их. Её традиция подготовки ко сну неизменно смешила Женю, но никто не смел нарушать череду действий малюсенькой девочки.

В девять часов вечера мама уходила доить корову. Это создание по имени Дочка давало много молока и первый стакан из процеженного ведра всегда доставался крохе Лёльке. Она забиралась с ногами в угол дивана и потягивала стакан парного молока изредка показывая свою усатую мордашку из-за большой и металлической кружки с отколотой эмалью. Половина всегда была опустошена до телепрограммы «Спокойной ночи, малыши», а остальная часть допивалась уже быстрее под «Новости». Мама тщетно пыталась её поторопить, так как никогда не менялась скорость высасывания содержимого. Потом маленькие босые ножки шлёпали на кухню, громко ставили кружку на стол и топали обратно, к своей комнате, где её объятий и поцелуев ждали мягкие друзья.