Звезда Саддама

Рынок

Весьма точно выразился Слава Зайцев на одном из первых конкурсов «Московская красавица» в Доме Моды на проспекте Мира. В его понимании идеальная женская фигура это – длинная шея, покатые плечики, тонкая талия, точёные ножки. Из самых оригинальных определений красоты женского тела Храмцов запомнил в описании модельера круглые ягодицы и высокие тонкие щиколотки. Теперь, когда приходилось снимать девушек… в прямом смысле, снимать в клипах, рекламе и прочей лабуде, Мирон обращал внимание, прежде всего, на щиколотки стройных женских ног, которых нынче бродило по подиуму пар тридцать.

Замечательно и примечательно в России шла бойкая торговля с Западом и Заокеаном всеми полезными ископаемыми, к коим относились, вероятно, и русские женщины. При всём к ним уважении. При хорошей рекламе и раскрученной фирме, женщины продавались весьма успешно. Бизнес был прибыльным, красивым, непыльным.

Конкурс очередных красавиц устроили в казино «Изумрудная подкова», где имелся роскошный зал со сценой и длинным подиумом в полтора метра высотой. Раздетые до купальников конкурсантки с номерками на правой руке грациозно демонстрировали изысканной публике свои ноги, бёдра, бюсты. Первый тур тянулся вяло и утомительно. Много было заминок. Накладок с фонограммой. Интерьер зала был обставлен с шиком и пошлостью новогодних телевизионных «огоньков», расцвечен дискотечной иллюминацией, завешен пиротехническими дымами. Гостям за столиками перед подиумом щедро подносилось пенистое шампанское в хрустальных бокалах. Чувствовалось, девушек заморили предварительными отборками, подготовками, тренировками, репетициями, в том числе, и посягательствами на их последнюю честь. Многие «купальщицы» выглядели сонными, вялыми, грустными, подавленными. Их печальные оскалы не прикрывали усталости и раздражения похотливой атмосферой конкурса. Наши девушки никак не могли привыкнуть, что уж если выставили своё тело на продажу, то делать это надо весело, задорно, красиво, главное, – с оптимизмом.

Храмцов расстарался до пота, ползал с видеокамерой на плече под ногами девушек у подиума, выкручивал самые невероятные ракурсы. Режиссёр программы, у пульта с мониторами, возмущённо крутил пальцем у виска. Дорошин в первом ряду, по другую сторону подиума, одобрительно кивал своему протеже, скручивал колечко пухлыми пальцами, выражая полное «о’кей», когда Храмцов отвлекался от окуляра видеокамеры именно за этим, за одобрением нового шефа. Во время съёмок Мирон не поддавался иным чувствам, кроме как построения идеальной, по его мнению, композиции в чёрно-бело-синеватом, крохотном, кадровом окне видоискателя, даже при самых невероятных проводках видеокамеры на руках, её наклонах и выкрутах.

На репетиции развода участниц по сцене он хорошенько рассмотрел девушек, «наметил» троих в победительницы. Понятно, помимо объективной оценки предлагаемых к конкурсу изящных тел, в силу вступают суровые законы шоу-бизнеса, родства и тесного знакомства с организаторами конкурса. В финале, как всегда, неожиданно для публики вылезет никому неизвестная зубастая девица с формами 86х62х90, из далёкой провинции или сопредельного, дружественного государства, заберёт корону и главный приз в двадцать пять штук «зелёных», спонсорский автомобиль «Дэу Пекси», и возможность учиться в модельном агентстве или университетах Гарварда или Сорбонны.

Храмцов приметил троих девушек, уделял им, как оператор, чуть больше внимания и даже мысленно распределил второе и третье место, чтобы к финалу убедиться в своей прозорливости. Особенно ему приглянулась шатенистая симпатюля с печальным взглядом русалки, у которой, судя по её угнетённому состоянию, злые рыбаки выловили из реки возлюбленного принца и засушили к пиву. Девушка, под номером «семь», – шатенка, держалась с достоинством, не строила для жюри пошлых, туманных глазок, хотя своевременно улыбалась, благожелательно кивала кому-то в первых рядах зрителей.

Ведущий конкурса, смазливый бойкий молодец из актёров, перемежая грубый армейский юмор сальными, салонными шуточками, представлял конкурсанток, смело присочинял интимные достоинства каждой. Рокотала музыка. Живой товар грациозно хороводил по подиуму. Покупатели сдержанно приценивались, чему мешали сидящие рядом лоснящиеся от солярия любовницы, располневшие жёны и худосочные, очкастые дочери.

По окончанию первого тура, за кулисы, когда телевизионщики укладывали в кофры аппаратуру, шумно ворвался неотразимый Дорошин, в дорогом костюме стального цвета, заявил Храмцову вполне профессионально:

– Сгоняй на просмотр, оцифруешь только свой материал, заберёшь все кассеты с исходниками. Позже сделаем особый ролик для презентации.

Храмцов глянул вопросительно на руководителя программы, сутулого брюнета в очках, тот сделал покорный, умильный вид, что почтёт за честь принять Мирона Потапыча, как окрестили телевизионщики блатного верзилу, хоть в штат телеканала, раз тому выпала такая «высокая» протекция.

Дорошин оперативность перемены настроения оценил и сказал уже для сутулого:

– Позвони, Сиротин, завтра в офис, есть большой разговор по финансам.

– О’кей, Виктор Павлович, – с придыханием верного слуги ответил Сиротин. – Предварительную сборку вам показать?

– Можно.

Угрюмые телевизионщики продолжили укладку аппаратуры. Из рук Храмцова забрали цифровую видеокамеру «Бетакам», по тем временам, весьма дорогую, тем самым, игнорируя его дальнейшее участие в пост-творческом процессе. Мирон не стал надуваться, пыжиться, принял очередную игру в чужака, с которым надо было на сей раз считаться. Грустно, не с кем было отметить удачную, денежную «халтуру». Была бы своя, привычная, киношная компания, можно было после съёмок расслабиться, завалиться в барчик казино, попить ледяной водочки с коллегами и друзьями, прошвырнуться за кулисы к девчонкам, пошутить на тему дополнительного спонсорства. Вдруг откликнутся? Хотя некоторым конкурсанткам, судя по кулуарным сплетням, светили приличные контракты западных рекламных фирм, так что охрана категорически не допускала лишних ходоков к модельным телам.

В одиночестве Храмцов уныло поплёлся к автобусу вслед за группой. Период общего изгойства начинал надоедать. Хотелось оттянуть «леща» по маковке, чтоб успокоился, жухлому режиссёрцу программы, который громко высказывал свое недовольство подсадкой. Седой мужичонок на метр шестьдесят с джинсовой панамкой, в растянутом, сером свитерке и драных джинсах, мнил из себя непревзойдённую личность, сокрушался потерянной камерой, то есть, кадрами, снятыми лично Храмцовым. Серая мышь амбиций! Так обозначил он для себя творческого выпендрёжника.

Как все, в основном, большие по габаритам люди, когда их не тревожат контактно, Храмцов оставался апатичен, уныло щурился в окно, «кадрировал» пальцами, сложенными в рамку, великолепные ночные планы обновлённой столицы, из принципа, не обращая внимания на словесные, оскорбительные, хотя иносказательные выпады режиссёра. Но при выходе закатать в наморщенный лобик старичка смачный щелбан захотелось дико, для облегчения стонущей в одиночестве души.

– Меня зовут Элла, – услышал Храмцов за спиной низкий, сиплый женский голос. – Не принимайте близко к сердцу нашего брюзгу. Шизофреник, но талантлив, несомненно. Он со всеми так, с подсадками, как он выражается. Только к тем, кого выбирает сам, он высокомерно снисходителен.

Храмцов обернулся, вернее, переложил мясистый подбородок на левое плечо и прохрипел:

– Это проблемы вашего старого маразматика. Плевать на него! Серая мышь попалась в мышеловку своих амбиций и не может вылезти из неё… Сколько уже лет?

– Неважно. Серая мышь? Мышеловка амбиций. Славно!

Мирона близоруко рассматривало востроносое, лохматое существо возраста до тридцати, с вялыми, серыми глазами колечком, – типичная ассистентка малопризнанных творческих личностей. Девушка дышала устойчивым перегаром хронической курильщицы и сдержанным интересом.

– Как я поняла, вы не собираетесь работать в нашей программе? – уточнила она. – Рейтинг у нас высокий!

– Что за программа? – буркнул Храмцов.

– Ка-ак? – задохнулась от возмущения Элла. – Вы не знали с кем сегодня работали?!

– Понятия не имел.

– Улёт! – восхитилась она. – Впервые такой нонсенс. Люди к нам просятся…

– На съёмках я случайно, – раздраженно отозвался Храмцов. – Телевизионная тусня не по мне. Я – из киношного замеса. Дорошин неожиданно пожелал моё личное участие. Выполняю прихоти генпродюсера.

– О-о! Замираю и умолкаю, – утихла девушка. – Протеже самого генспонсора! Но главреж не прав, вы лихо выписывали операторские кренделя. По контрольному монитору подсмотрела. Кадры получились живучие, динамичные! Авангард! Только это клиповый стиль, а не подиумный.

– Так заказали, – промычал Храмцов.

– Кого заказали? – встрял сидящий впереди телеоператор с хвостом ухоженных женских волос на затылке.

– Главрежа вашего, – пошутил Храмцов.

– Давно пора, – печально вздохнул коллега, – душит творчество, мухомор.

– Перестань ныть, Петровский! – возмутилась Элла. – Работай!.. Творчества он захотел. То горящие уши светиков с кулисой в кадре оставил, то коленки ассистенток с потолком. А ещё туда же, мистер Обрезкин, лезешь с грязными ногами в мастерство операторского искюйсства!

– Отвлёкся! С кем не бывает, – возразил Косичка-Петровский, униженно заткнулся. Храмцова потянуло придушить ассистентку, которая в благородной любви к неувядающему таланту режиссёра перешла к прямым оскорблениям коллег из операторской группы.

– Заткнись, пожалуйста, – без злобы попросил Храмцов. – Судить легко, сделать трудно. Не увлекайся, тётя, пустым базаром.

– Какая я тебе, тётя?! – вспылила ассистентка. – Бегемот из чужих болот! Не борзей! Сильно блатной бычара?! Найдётся кому рога обломать!

– Надо бы тебя трахнуть, – промычал невозмутимый Храмцов, – не хочется по голове.

Ассистентка беспомощно захлопала ртом, заморгала глазами-колечками. Единственный свидетель разговора, оператор с косичкой злорадно похихикал, вступаться за поруганную честь коллеги не собирался.

– Но так что? – миролюбиво спросил Храмцов.

– Что-что, – запыхтела ассистентка, дерзко взглянула в глаза наглецу, прошептала:

– Я согласная.

– Мирон, – представился с большим опозданием Храмцов.

Завихрения

При становлении преступного капитала в государстве

каждый мужчина стоял на грани преступления, но лишь

единицы не преступили её. Не отважились.

М.З.Серб, философ.

Пока просмотрели в монтажной телецентра Останкино видеоматериал конкурса, пока Храмцов дожидался, когда оцифруют, перезапишут видеоизображение с кассет его камеры на диски компьютерной монтажной, как того пожелал Дорошин, – прошло не менее четырёх часов. Храмцов в очередной раз выслушал мнение зануды-режиссёра о несоответствии его стиля съёмки «высокому штилю» программы «Подиум-V» да ещё, сделал глупость, вступил в бесполезную полемику о «динамичной композиции» с замшелым параноиком. Операторская группа благоразумно помалкивала, молча признала, что наглый варяг разрушил салонно-вялую манеру архаичного режиссёра, – приверженца советского, телевизионного прошлого, и эффектно представил, по сути, живой товар, как того и требовали заказчики из «новых русских». Храмцов смело вывернул наружу похотливую изнанку шоу-бизнеса и предъявил товар во плоти.

Даже смурной, молчаливый грузчик, разнорабочий группы, – патлатый дядька в спецовке оживился при виде храмцовских кадров, ткнул пальцем в дублирующий монитор трижды и пробурчал:

– От эта пава победит. Вторая будет – от эта Русала и третья – крашеная Златка.

Даже грузчик обозначил троих девушек, которых и выделял Храмцов: номер «пять» – томная брюнетка, что умела безумно красиво владеть своим упитанным телом, словно таяла в грациозных движениях восковой свечой; номер «одиннадцать» – холёная, надменная длинноволосая красавица с миндальными глазами, как у Софи Лорен, вернее, как у нашей актрисы Самойловой; и номер «семь» – стройная, печальная шатенка, на которую «положил глаз!» и сам Храмцов, скорее всего, из-за скромного, достойного поведения симпатюли на подиуме.

Грузчика выгнал с просмотра разгневанный режиссёр.

На финальном построении конкурсанток девушки под седьмым номером Храмцов не заметил. Хотя дважды пересматривал материал со всех пяти видеокамер.

Из здания телецентра Мирон выбрался во втором часу ночи, опустошённый, перегорающий от жажды. Июнь в Москве выдался жарким, душным. Погода держалась сухая. Можно было вполне прогуляться пешком до Свиблово, заглянуть по пути в любой скромный, ночной ларёк. В кармане джинсовки шелестел мятый полтинник на пиво. Одному хватит, несмотря на инфляцию. Следом за ним улицу академика Королёва к троллейбусной остановке перебежала ассистентка Элла. Храмцов поморщился от навязчивости девицы.

– Нам по пути? – без комплексов спросила она. В потёртых джинсиках, в синей рубашке навыпуск, с неряшливыми жёлтыми волосиками, скрученными на затылке детской резинкой, цвета фуксия, она походила на оторвилу-школьницу, родителей которой постоянно вызывают в школу за отвратное поведение дочери на уроках и курение «травки» в туалете на переменах.

– Куда тебе? – спросил Храмцов.

Эллу не обидело ни тыканье, ни откровенно неприязненное отношение верзилы. Она протяжно пронукала, приняв раздражение Храмцова за нерешительность, закурила, предоставляя партнёру время, чтобы собраться духом. Если уж эта дама из «программы» решила, что уйдёт сегодня в ночь с новым кавалером, – только внезапный прямой эфир мог её остановить, только тогда она беспрекословно кинется обратно к телецентру на зов обожаемого режиссёра.

Все участники съёмок расселись по личным авто у главного входа и разъехались. Храмцов пошуршал купюрой в пятьдесят рублей в кармане, тягостно решая вопрос доставки новой знакомой к себе «на хату», где кроме парочки вяленой воблы в холодильнике присутствовал только лёд в морозилке. Современные упёртые феминистки сами заворачивают свою судьбу в тугие узлы.

– Айда, телёнок, – решительно сказала Элла, – я на тачке.

– Извини, – промычал Храмцов, стараясь всё-таки не обидеть даму, – сегодня я в отвале. Пойду напьюсь в одиночестве. Тошно на душе.

– Вместе напьёмся, – уже мягче попросила Элла, – тоже дико устала. Секса не обещаю, ужином покормлю. Найдётся и сушничок. Заодно отметим явление авангарда в программе пыльного классика.

– Идёт, – сдался Храмцов, приятно удивлённый откровенностью девушки.

К серо-жёлтым сталинским жилым монстрам на холме Таганки, они добрались к двум ночи. Элла лихо пронеслась по ночным улицам Москвы на «восьмёрке», дребезжащей всеми железными кишками, завернула дикий вираж с набережной в арку двора. Храмцов оторвал ручку в салоне машины, пытаясь удержаться на сидении и не завалиться боком на водителя. Эллочка расхохоталась, когда верзила всё же навалился плечом на неё, шутя отпихнулась локтем.

– Бегемотина! Машину сломаешь! – фыркнула она. – Как тебя, Большой, звали в детстве? Верзила – громила? Тюфяк – добряк?

– В детстве – Мирка, Мира, в студенчестве – Храмец, Дрын, Кувалда, – печально отозвался Храмцов. – После фильма Данелия сократили до Ку.

– Ку?! Пойдёт! Папашка прозвал меня Занозой в седьмом классе, к девятому сократил до Заны. Так и прицепилось – Зана – Зана. Первый муж так же называл…

– Потом второй, третий… – неудачно пошутил Храмцов.

– Не хами, – отрезала Элла, – а то высажу. Ни второго, ни третьего не было и не будет! Не охота лесбосом заниматься, не в моей природе! А то – плевать бы я на вас хотела, придурков! Жлобы. Нет с вами никакого душевного покоя и равновесия. Одни расстройства, переживания и неприятности.

– Сирота?

– Отчего ж? – возмутилась Элла. – Полный семейный набор: папа, мама и я. Бабушка с дедушкой опять же в наличии. Прекрасные люди. Но – пресные. Педагоги.

– Будут на фатере и папа с мамой? – промямлил Храмцов. – И бабушка с дедушкой?

Элла зарулила в тёмную нишу между двумя гаражными «ракушками».

– Вылазь.

– Не прогоняй, – вяло попросил Храмцов, – спать охота.

– Со мной? – уточнила Элла.

– С дедушкой!

Двухкомнатная квартира в старом доме времён сталинских репрессий хранила затаённый страх, сумрак и захламлённость нескольких поколений москвичей. Эллочка оказалась единственной хозяйкой этого уголка жизненной неустроенности. Ужин с размороженными, прожаренными бифштексами при свечах, на кухне с видом на Москва-реку и лужковские высотки с «диснеевскими» башенками получился сносным. В огромную лохань допотопной ванны они попытались забраться вместе после выпитого последнего бокала «Арбатского». Когда Храмцов втиснул свою негабаритную задницу в чугунную ёмкость следом за тощим задком ассистентки, пенная вода бурно выплеснулась через край. Эллочке пришлось выбираться обратно, голой елозить мокрой тряпкой по кафелю пола, собирая воду, чтобы не залить соседей этажом ниже. Храмцов покосился на хребтинку худенькой женщинки, осмотрел её ребристую и костистую фигурку и ему стало совсем грустно. Он попытался прилечь в ванне от расстройства и вовсе затопил Эллочку, стоящую на коленях. Она выругалась хрипло, решительно забралась обратно в ванну, устроив коммунальный водопад.

Вялое и слюнявое действо они попытались завершить в постели часам к пяти утра. После некоторого освобождения похоти заснули оба, переплетённые в потной истоме.

Около полудня их вздёрнул резкий, громкий, долгий звонок над входной дверью. Такие безумные трели мог выписывать только отечественный механизм времён побудки на оборонный завод.

– Муж. Из командировки, – спокойно предположил Храмцов, хотя и пытался унять размеренным дыханием сердце, что судорожно бухало в грудь после неожиданного подъёма.

– Эт вряд ли. Три года назад свалил в Штаты, борзописец, – неуверенно, свистящим шёпотом ответила Элла. – Ни разу не звякнул, козёл! Ни разу, тварь, за столько лет! Выходит, Элла – соломенная вдова, неразведёнка.

Худенькая Эллочка завернулась в простыню, пошла открывать.

– Кто? – послышался её хриплый голосок. – Ко-го?! – тут же её остроносая мордашка сунулась обратно в спальню. – Ты же – Храмцов? – спросила она.

– Вроде того, – изумился Мирон.

– Тебя спрашивают!

Прощёлкнулся открываемый замок входной двери. Судя по грохоту, в коридоре обвалились с потолка все антресоли с антикварным барахлом. Храмцов едва трусы успел натянуть после нежданного объявления собственной фамилии, как в спальню ввалился стриженый боров с раздутыми ноздрями, потянул к Храмцову напряжённую пятерню. Не тренировался Мирон уже год с лишним. Даже физкультурой не занимался. Разжирел и ослаб, но какие-никакие, наработанные годами спортивной юности, навыки остались. Организм их выказывал в самых экстремальных ситуациях. Храмцов увёл пятерню враждебного громилы левой в сторону, добавил инерции чужому телу ударом с правой в ухо. Стриженный затылок мужичины продолжил движение в угол спальни через кровать к окну, туда же нырнули и туфли с новыми, жёлтыми подошвами. В проём двери задвинулся ещё один мордоворот, распахнутый и огромный, как платяной шкаф бабушки. С этим бандюганом Храмцов медлить не стал, встретил прямым ударом в челюсть и осадил на пол левым крюком в солнечное сплетение. Шкаф хрипнул и безвольно осел на колени.

Получив временную передышку, Храмцов, весьма довольный двойным нокдауном соперников, расправил плечи, переступил с ноги на ногу, как в бытность свою на любительском ринге тяжеловесом, покрутил кулаками мельницу, ожидая возобновления раунда с превосходящими силами.

– Кам он, бэб-биз! Кам он тугэзе! Лэт ас мув! – пошутил он, с трудом вспоминая английский. – Кам он энибади. (Подходите, детки! Подходите вместе. Двигайтесь! Подходите кто-нибудь! – плохой англ.)

Пока бесформенно шевелился чёрный кожаный горб у батареи парового отопления под окном, Храмцов выглянул в коридор. Между распахнутой входной дверью и стеной расплющило бедняжку – голую, постельную ассистентку, скособочило её головку набок. Из носа девушки обильно, с пузырями сочилась кровь, заливала плечо, грудь и спадающий хитон простынки. Бесчувственная, Элла удерживалась, стоя, шкафом с верхней одеждой который опрокинулся на дверь. Движение чёрной тени сзади-слева заставило Храмцова нырком развернуться… и упереться бровью в чёрное отверстие дула пистолета. И тут Мирон смог достойно отреагировать, захватив кисть противника правой, чуть отвёл оружие в сторону-вверх, а левой добавил боковой в скулу. Грохнул выстрел. С потолка посыпалась штукатурка.

– Но ты, урод, стоять! – захрипели от окна. – Замочу, падла! Тебя Дорошин хочет!

Храмцов осознал, что целятся в него ещё одной смертоносной дыркой с обеих рук, уперевшись в постель локтями из чёрной кожи.

– Ни фига себе! – хрипло возмутился Храмцов. – Так сильно хочет?

Мрачные бычары в чёрных кожаных куртках, разъярённые, напряжённые, оружия не спрятали. Тот, который Шкаф с распахнутыми дверцами, второй, нервно трогал челюсть и дул в ствол оружия трубочкой губ, вызывая звуки тревоги. Первый, со скошенным лбом, с выразительными надбровными дугами первобытного неандертальца, Лобастый, был суров и спокоен, но сочился ненавистью и откровенно поводил пистолетом в сторону Храмцова, усмехался презрительно, пока тот бережно укладывал бесчувственную, несчастную любовницу на постель. Храмцов прикрыл Эллу простынями, приложил край к распухшему окровавленному носу худышки.

– Оклемается, – прохрипел Шкаф. – Одевайся. Шеф ждать не любит.

– Вошли бы по-человечески, давно были бы на Арбате, – возразил Храмцов.

– Выходи на хрен быстро, жировик! – захрипел Шкаф.

– Экстренные съёмки красавиц? Что за аврал?! – продолжал куражиться Храмцов, понял, что его велено доставить живьём, неторопливо натянул джинсы.

– Каких красавиц?! – прошипел Шкаф. – Что-то за бугром случилось.

– Войска НАТО перешли границу? А я тут при чём? – пошутил Храмцов.

– Остряк самоучка, – просипел, наконец, первый громила, спрятал под мышку оружие. – Я тя лично уделаю, если Палыч прикажет.

– А не прикажет? – обнаглел Храмцов. – Маме похнычешь в фартук?

Не выдержал, зло фыркнул от смеха Шкаф.

– Под кем ходишь? – спросил он вполне дружелюбно.

– Под кем?! Утром шевелился под этой дохлой девчонкой, – прогудел Храмцов, тронул запястье Эллочки, что лежала бледная под простыней, промокающей от крови, будто мертвец на анатомическом столе. Грудь девушки судорожно дёрнулась. Рот вяло схватил воздух.

– Скорую надо вызвать, – проворчал Храмцов.

– Некогда! – отрезал Шкаф.

– Очухается, – сказал его напарник, первым вышел в коридор, – худые – они живучие.