Куда кого посеяла жизнь. Том III. Воспоминания
Что делать? Без рыбы возвращаться нельзя. Рыба вот рядом, в сетях, так взять нельзя. А ветер лишь крепчает. Нары в будке – двухэтажные. Сползает с верхних нар здоровенный обросший детина. Первые его звуки были: «А водка есть?». «Есть», – говорю. «Неси сюда – говорить будем», – прохрипел рыбак. Я принес бутылку. Он выдавил сургучно-бумажную пробку, вставил горлышко бутылки в рот и запрокинул голову. Через пару минут опустил бутылку на стол, на дне в ней еще плескалось граммов сто-сто пятьдесят. Поднялся, подошел к ведру с водой, набрал кружку, выпил и заявил, обращаясь к бригадиру: «Я пойду на баркасе, но пусть кто-то пойдет со мной».
Зависла пауза, желающих не было. Я, как главное заинтересован-ное в рыбе лицо, быстро сказал: «Я пойду». Все молча согласились. Лучше бы я хоть секунду подумал, а так – слово не воробей. Уже очень скоро горько сожалел о том, что согласился, но дело было сделано. Рыбак-доброволец начал надевать свой прорезиненный костюм Подобрали и мне подходящий по размеру, столкнули гуртом баркас с берега, поставили мотор.
«Водки возьми», – предложил-потребовал рыбак. Взял я бутылку, полез в баркас. Он взял ее у меня подержать и куда-то засунул под сидения. Завели мотор и пошли к сетям. Огромные волны переваливали баркас с борта на борт, но посудина была довольно остойчива и уверенно шла вперед. Рыбак сидел у руля, я – посредине баркаса, для баланса. Сети стояли довольно далеко от берега. Места их якорных креплений были отмечены большими кусками пенопласта, видно их было далеко. Водяные брызги сплошной массой обдавали и баркас, и нас. От этого на дне баркаса начала быстро прибывать вода Я ее интенсивно вычерпывал большим таким черпаком, сделанным из толстой фанеры, окаймленной по краям жестью-нержавейкой. Температура вряд ли превышала 4-5 градусов.
Пока дошли до крайней сети, моя одежда под рыбацкой робой стала мокрой. Остановились у контрольного буя. Смотрю, рулевой мой достает поллитру, снимает пробку, затем почему-то черпает ладонью воду из набежавшей волны, заливает ее в рот, потом левой рукой хватается за борт, а с помощью правой очень быстро так вливает в себя все содержимое бутылки. Выбрасывает бутылку за борт, берет весло, поддевает верхний трос сети и кричит: «Тяни на себя сеть».
Мы вместе попробовали сделать то, что рыбаки делают ежедневно – приподнимать сеть, выбирать из нее рыбу и опускать сеть обратно. Конечно, если тихая погода, да бригада человек шесть-семь, то это не проблема, а обычная работа. Но если стоящий на месте баркас того и гляди перевернет, а качка не дает возможности вытащить сеть во всю ее четырехметровую глубину, да еще с застрявшей в ней рыбой, то съем этой рыбы будет большой проблемой.
Сколько мы ни пытались – сеть шла не в баркас, а под его днище, усугубляя наше и без того небезопасное положение. Я тянул сеть, стоя на коленях, рыбак стоял во весь рост, упираясь ногами в шпангоуты, и пытался втянуть хотя бы часть сети в баркас. Пару раз он едва не вывалился в воду, так как укрепленный на якоре трос сети и баркас резко расходились в разные стороны, а он не бросал трос и занимал горизонтальную позу – ноги в баркасе, туловище – в воде. Может быть, принятый им литр водки согревал и возбуждал его, но одновременно влиял на координацию движений, да и как потом вы-яснилось, на разум .
После десятков неудачных попыток приподнять сеть и вытряхнуть рыбу рыбак взвыл каким-то редко употребляемым матом, достал нож и отрезал сеть от троса якоря. Затем уже идиотски грубым способом мы где-то за полчаса втянули в баркас всю длинную сеть вместе с рыбой. Отрезали ее от второго якоря, завели мотор, развер-нулись и попытались начать движение к берегу.
В мире часто бывает так: все вокруг хорошо, тепло, солнце, радость – и вдруг в каком-то месте в такую идиллию падает на голову людям атомная бомба. И все, нет больше ни идиллии, ни людей. Так было и со мной в тот час. Первое мая, солнце, двадцать градусов тепла на берегу, а я практически тону в ледяной воде, всего в полукилометре от берега, где глубина, может быть, метров сто, а помощь ждать просто неоткуда.
Безнадежность нашего положения я понял, как только мы втянули в баркас сеть с рыбой. Баркас так просел, что волны запросто перекатывались через него, каждый раз через ту же сеть, доливая воды. Вычерпывать воду не было возможности, так как сеть горой заполнила все пространство. Баркас садился все больше и больше, мы с рулевым примостились на корме. Баркас с трудом шел, но и это было не все. Где-то на половине пути к берегу заглох двигатель. Дергали, дергали заводной шнур, перестали. Одно весло торчало из-под сети на корме, остальные пять были под сетью. В общем, рулевой гребет и правит веслом, я – гребу черпаком. Метров двести осталось. Потихоньку идем, баркас практически похож на подводную лодку, двигающуюся в надводном положении. Сердце колотится, никакого холода не ощущаешь, все подчинено одному движению, а взгляд пожирает-приближает берег.
У меня даже появилась какая-то дикая мысль: «Хорошо, если баркас перевернется, сеть вывалится, а мы на баркас взберемся, будем кричать, заметят – выручат». В такие моменты судьба человеческая где-то там лежит и, поочередно лениво открывая глаза, наблюдает за тобой, как ты там барахтаешься где-то – в воде, огне или еще где-нибудь. И когда она почувствует, что пора ей вмешаться – она вмешивается, а бывает, что и дремлет дальше…
Если бы мы уходили на дно – никто бы этого и не увидел, но так как мы еще болтались на плаву и неистово гребли, из будки кто-то вышел. Наверное, увидел баркас, потом, видимо, позвал других. Все выбежали, кинулись ко второму баркасу, начали сталкивать его в воду, устанавливать мотор, потом пробовали его завести, он не заводился. Мы все это видели, и уже ничто нас не могло остановить, на худой конец, вплавь бы добрались. А там уже, как Бог бы дал. Короче говоря, мы дошли сами до упора в берег, в том месте он был довольно пологим. Нам помогли вытащить баркас, потом вывалить на большой расстеленный брезент сеть с рыбой.
Под неумолкающий мат и угрозы бригадира за то, что отрезали сеть, мы прошли в будку. Мой напарник попросил водки, мне бы тоже не мешало тогда влить в себя хорошую порцию, так ведь нельзя, предстояло ехать за рулем довольно далеко, да еще в праздник, да еще через два города. Пришлось ограничиться огромной кружкой чая. Где-то через час, обогревшись и подсушившись, я вышел из будки. Картина, которую я увидел, была более чем неожиданная: рыба, вернее сеть с рыбой, спутанная таким цельным огромным клубком, так и лежала на брезенте. А в стороне, рядом с нашей машиной был расстелен еще один брезент, на нем расположилась вся бригада и торжественно отмечала Первомай, используя мою водку и тушенку. Уже валялись семь или восемь пустых бутылок и с десяток банок из-под тушенки. Им рыба была не нужна, да им вообще уже ничего не было нужно; шел оживленный разговор, а времени было уже около девяти часов утра.
Володя говорит: "А знаешь, Андреевич, я же сегодня старший колонны от нашего завода, так надо попасть в Орск хотя бы до конца демонстрации!" Я ему шепчу: "Ты попроси ребят, пусть рыбу из сети вытряхнут, там же не подойдешь. Судаки такие с острыми иглами торчат – ничего взять невозможно. Не знаю, как они вообще ее разбирать будут".
Володя, под шумок, передал двум рыбакам по бутылке водки. Они тихонько отошли, потом быстро вернулись к "столу" – как ни в чем не бывало. Дали знак, что все сделано. Володя отозвал бригадира, попросил все-таки дать нам рыбы. Они пошли к сети. Через минуту истошный мат бригадира дал понять, что случилось что-то неординарное. Я пошел к ним. На брезенте лежала гора рыбы, но сети не было. Как позже выяснилось, те двое рыбаков с помощью перочинных ножей быстро освободили рыбу, а то, что осталось от сети, куда-то спрятали.
Чтобы смягчить удар по бригадиру, я оставил ему баранью тушу и все, что осталось из питья и еды, а также боеприпасы. Он успокоился, потом подошел к куче рыбы, вытянул из нее самого крупного сома (я его еще взвесил для интереса, чтобы потом ориентироваться —12. 600!), отбросил в сторону со словами: "Это для Нади (продавщицы), у вас сом не выписан. Остальное выбирайте".
Здесь же стояли обычные напольные весы. Мы с Володей быстро собрали сига отдельно, все остальное – тоже отдельно. Причем, килограммов десять оказалось уже несвежей рыбы, той, что была пропущена при прежних выборках, но мы ее тоже взяли. Погрузили в кузов, прикрыли свежей травой и двинулись домой, в Казахстан.
Город Гай мы объехали далеко, а Орск просто так не объедешь: две реки, Орь и Урал, так укрывают город, что ехать надо только через него – в принципе, через центр нового города. Машина – бортовая, из другого "государства", праздник, куча свежей рыбы – при всех наших правах это было бы соблазнительно для любого желающего с каким-либо удостоверением и даже без него. Но встречавшиеся по пути следования милиционеры, лишь усиленно махали жезлами, показывая – быстрее, мол, проезжайте. Не было у них в тот день обострения интуиции.
Я высадил Володю в центре нового города, а сам двинулся на мост через Орь. Через пару часов был дома Из 100 килограммов сига в тот первый раз половина примерно пропала. Ну, не совсем пропала, а потеряла товарный вид. Сиг – чудесная рыба, с небольшой головкой и мелкой чешуей. Вкусная, жирная, ее даже коптить нельзя – вся стекает, одна шкура да хребет остаются. Ее надо так – поймал, сразу внутренности выбросил, присолил, потом – вези. Если это не сделать, – через три часа кости брюшины вылезут наружу. Так у меня и получилось в первый раз.
Рыбу в тот первомайский день я практически всю сдал в столовую, и на ужин в бригаде впервые была рыба, и какая рыба! Сети на Ирикле в большинстве своем "десятирики", т.е. с ячейкой 10хl0 см, мелочь не ловится, а то, что ловится, меньше 2-3 кг не бывает. Боялся я, что купание утром в ледяной воде скажется, но нет, слава Богу, обошлось, и доехал нормально, и на праздник в компанию успел, да еще с рыбой.
Та поездка была разведывательной. Больше я не искал председателя или продавщицу, а ехал прямо в бригаду. Так было и удобнее, и проще с любой стороны. Тем более, как я потом узнал, никто и никогда к продавцу не шел. Да и вообще, в ларек или через ларек шла, хорошо, если треть улова. А две трети оборота шли в деньгах. Деньги рыбаки брали на месте. Официально они получали аккордно за каждый выловленный и сданный в ларек килограмм рыбы по 35 копеек. Поэтому им гораздо выгоднее было продавать рыбу на месте по розничной цене (помните, сиг по 2 рубля, сом – 1.20, остальное по 78 коп. за кг). Часть денег они пропускали через ларек, т.е., по бумагам получалось, будто сдавали рыбу (по 35 коп). Кто там знал, сколько на самом деле рыбы отловлено и сколько реализовано! И ведь не только себе надо было «иметь», но еще и восточную половину области, причем, заметьте, лучшую ее половину, руководящую, надо было обеспечить и рыбой, и деньгами! Так что, ловись рыбка, да кормись те, кто может.
Как было уже сказано, все работники в рыбколохозе были наемными, они ничего этого не знали. Их присылали по линии отраслевого министерства откуда-нибудь, где путина уже прошла или люди появились свободные. Конечно, отправляли в такие командировки больше тех, кто дома не был нужен. Они ехали с удовольствием, знали- что, там кормят, ежедневно поят, зарплату дают, да еще командировочные получаешь. И семьи рядом нет – красота! Эти «работяги» и делали навар тем, кто присасывался к рыбным берегам, т.е., руководил «процессом». Так было еще при Союзе. Сегодня все это уже узаконено и осуществляется вполне легально. Хоть на рыбе, хоть на крабах, на икре, золоте, алмазах, нефти, газе, лесе и т.п. Сейчас к этому добавилась земля.
Не знаю, как сейчас, но и тогда особым злом, кроме рыбколхозного, было то, что все лето вокруг таких бригад крутились десятки прикрытых браконьеров. Они, в большинстве своем – жители Орска, Гая и др. населенных пунктов, брали отпуск и шли как бы «в помощь» на работу в рыболовецкую бригаду, т.е., под ее «крышу». Катера рыбинспекции регулярно бороздили водохранилище, вытаскивая якорями снасти, расставленные браконьерами вдоль берега. А свои, которые под «крышей», ставили сети и снасти в затонах, устьях оврагов и т.п. Весь свой отпуск или просто свободное время, рядом с бригадой, вернее, внутри бригады, они ловили рыбу для себя, отправляя ее ежедневно домой или в условленное место. Чтобы понять выгоду всего этого, можно сравнить: одна голова большого вяленого леща на рынке стоила 5 рублей, и то ее трудно было достать. Купить такого леща у рыбаков можно было всего за рубль. Посолил, провялил – мини-мум четырехкратная прибыль! А если ты не купил, а сам поймал? Завези бригаде трехлировую бутыль самогона и лови рядышкм неделю!
Ну да ладно. После той первой поездки, затем второй, за рыбой для «сабантуя», я начал ездить на Ириклу по мере необходимости, когда запасы рыбы подходили к концу. Деньги уже практически не брал с собой. Денег у них своих хватало. Я получал заказ и по рыночным ценам того времени завозил рыбакам то, что им было необходимо и что в городе тоже становилось дефицитом, – разные виды мяса, сметану, творог, овощи. Рыбу я уже брал не подряд, а на выбор и, конечно, отборную. Рыбаки научили меня долговременному хранению рыбы.
Если раньше я при засолке рыбы каждый раз менял рассол и ждал, пока бочка закончится, то потом один и тот же рассол использовал месяцами. Да и рыбу тоже. Снизу из бочки вытянул две-три штуки – сверху добавил столько же. Получался постоянный засолочный оборот, и я всегда имел любую рыбу, готовую к употреблению. Вытащил из бочки, на чердак под металлическую крышу подвесил – через пару часов полувяленая рыба. А со свежей летом поступал проще.
Как-то раз привез килограммов двести. Взял в основном сазана и карпа. Мощные, толстые такие, на вид, как молодые поросята. Я их запустил на время в двухкубовые металлические баки, там у меня вода грелась для полива Так вот, запустил утром и ушел на работу. А через забор у моего дома была колхозная столовая. Звонит заведующий: «Василий Андреевич, у вас по всему огороду что-то прыгает». Пошел домой – да, действительно, прыгают по огороду карпы и сазаны двух-трехкилограммовые. Этот вид рыбы очень живучий, когда я их привез – лежали смирно, а как пустил в воду – сразу ожили и начали выпрыгивать из воды, баки-то открытые были. Попросил поваров столовой собрать и взять себе, а на баки сделал деревянные решетки. И все лето у меня там плавала рыба. Надо – берешь вилы овощекартофельные, с тупыми концами, и какую захочешь рыбу, такую и «ловишь» этими вилами.
Кругом на сотни километров – степь, а у нас в доме всегда была рыба Как я уже писал, браконьером никогда не был и не буду, даром ничего ни у государства, ни у людей не брал, но рыбу имел и в степи. Позже, когда вернулся домой, в рыбные вроде бы места – море рядом, Днестр, озера естественные и искусственные, а рыбы такой уже не было. Уже выловили и «выели» всю. Людей много, рыбы мало. Такова жизнь. Не знаю, как сегодня на Ирикле, но если мне скажут, что там сейчас все отлично, все контролируется и т.п., я не поверю. Слишком много у нас появилось тех, кто любит брать, потому что им и их окружению хочется кушать. А такая некачественная плесень, как показало нынешнее время, размножается во много раз быстрее, чем та же рыба, скот и птица, да и все, что есть на земле живое и съедобное. Берегитесь люди!
СОСЕД
Выбирая дом, сперва – выбери соседа, – гласит мудрость. Скорее всего, так оно и есть. Разные по жизни были соседи, хорошие и не очень. Приходилось как-то сосуществовать – куда денешься, жить-то надо.
Расскажу об одном из моих бывших, довольно многочисленных соседей только потому, что это особая ситуация, для примера. Не стандартная для нас, славян, но в какой-то мере классическая, – для других наций.
Жили мы с ним в Ащелисае – огород в огород. Соседа звали Иосиф, фамилия созвучная с моей – Рунковский. Был он, то ли из ополячившихся немцев, то ли из онемечившихся поляков, но считал себя чистокровным немцем и гордился тем, что в отличие от своих сверстников, тоже немцев, переженившихся на девушках других национальностей, имел жену – чистокровную немку.
Иосифа, как и многих других немцев – бывших колонистов с Украины, Поволжья и других мест, с началом войны депортировали подальше на восток. В Казахстан и Сибирь.
В тот критический период власти посчитали, что оставлять людей немецкой национальности при приближении немецких войск, – чревато непредсказуемыми последствиями и еще более усложнит положение советских войск, у которых могут возникнуть серьезные неприятности и с фронта, и с тыла.
Депортация была проведена оперативно и жестко, если не сказать, жестоко. В тот период, когда германская армия наступала по всему фронту, от Карелии до Крыма, разбираться, кто лоялен, а кто нет, было некогда, да и некому. Поэтому всех гребли одной военно-политической гребенкой – мужчин и женщин, стариков и детей. Ситуация на фронте не давала возможности обращать внимание на гражданское население, а уж к тем, в ком подозревали потенциальных врагов, внимание и отношение было, соответствующее времени….
Много бед обрушилось в то время на головы этих вынужденных переселенцев. Около трети из них не выжили еще в первую зиму, то есть, во время выселения.
Но немцы – есть немцы. Они работали, сперва, в специальных резервациях, затем на вольных поселениях. Они оставались верными своим национальным традициям, своей вере, не растворяясь в ставшем им чужим и чуждом в одно время, большинстве. Лишенные элементарных политических прав, а их не брали в армию, не избирали в политические органы, не позволяли вступать в партию, комсомол, не ставили на руководящие должности, не выдавали паспортов и не разрешали выезжать за пределы определенного села, района, без специального разрешения. До 1956 года, они просто были никто.
Выглядело это довольно странно и дико. Лучшими работниками на производстве, как правило, были немцы, а награды и льготы получали совсем другие люди. Но рассказ не об этом.
Как человек, близко знавший многих из тех немцев-переселенцев, могу сказать, что большинство из них понимало ситуацию и не обозлилось на власть и окружающих людей. Они просто жили своей жизнью, доказывая свое право на достойное к себе отношение. И добились своего.
В основной массе, работавшие рядом с нами немцы, в пятидесятые-восьмидесятые годы были нам добрыми друзьями, сослуживцами, соседями и даже родственниками. И все же они старательно сохраняли и развивали свое, врожденно-наследственное – точность, аккуратность и в то же время – индивидуализм, эгоизм и расчетливую, если хотите, скупость.
Подавляющее их большинство было не склонно к пьянству, тем более на работе. Чисто немецкие компании гуляли вокруг одной бутылки водки, в то время как русские соседи на гулянку, брали, минимум, по бутылке на участника, включая молодежь.
Вот мы и подошли к одной из характеристик моего соседа, даже не как немца, а как человека. С его скупостью я познакомился еще в пятьдесят шестом году, когда мне довелось тянуть трактором его комбайн. Он тогда работал на сцепе двух прицепных комбайнов и выделялся лишь тем, что в целях экономии, в бригаде не питался всю уборку. Утром и вечером мы кушали в бригаде, обед нам привозили в поле, а он в это время что-то доставал из огромной дерматиновой сумки, и в стороне жевал. В бригаде он брал только чай. Повар наливал бесплатно, то есть за наш, общебригадный счет.
Лет через десять, работая уже главным экономистом, пришлось мне снова сесть за штурвал комбайна. Пришла новая техника, сажать на нее было некого, собрали всех, кто когда-нибудь убирал.
Мне, как главному экономисту, одновременно парторгу колхоза, даже интересно было вспомнить молодые годы. Тем более, все под рукой – и косишь со своими бывшими коллегами по работе еще в МТС, и побеседовать всегда можно на любую тему, и норму выработки уточнить сразу, по ходу уборки.
И вот тут – классика. Едем как-то утром на машине в бригаду, комбайнеры – человек двадцать. И тот самый Иосиф Рунковский, тогда уже мой сосед, вдруг громко заявляет: «О цэ, вчора прыихав вэчером дудому, а жинка взяла бутылку пыва в столови. Я жахнув пивбутылкы. А вэчиром прыиду, жахну, що осталось». Все, кто сидел на скамейках, моментально оказались на полу кузова и корчились от хохота. И не потому, что Иосиф выдал какую-то хохму. Он говорил не на публику и не для похвальбы, а говорил обычную правду. Ребята, для которых и бутыль пива в три литра, не считался за норму, зная его патологическую скупость и жадность, были просто растроганы и поражены таким его откровением.
Но самое интересное, случилось еще через несколько лет. Где-то часов в двенадцать ночи, к нам зашел в гости тогдашний главный зоотехник колхоза, Каркулов Бахиткерей, с женой. Шли из гостей, а у нас свет горит, ну, и заглянули на огонек. И тут у нас появились проблемы. С едой не возникали, а вот со спиртным в селе в то время, всегда была напряженка. Я говорю жене: «Пока я их раздену и приготовлю стол, сбегай к соседям, лучше к Рунковским, у них должна найтись хотя бы бутылка водки». Знал же я, зачем пожаловал гость.
Ясная морозная ночь. Половина первого, жена пошла через огород к соседям и минут двадцать стучала во все окна. Наконец, через сарай, вышла жена Иосифа. Моя говорит: «Извините, к нам пришли гости, не найдется ли у вас бутылки?» «Есть», – отвечает соседка и через пару минут выносит пустую поллитровку. «А полной, у вас нет?» – спрашивает наш посыльный. «А, нет, полной – нет», – неуверенно отвечает соседка.
В итоге я извинился перед гостями. Попили чаю, и они ушли. Потрясенный, я не стал наутро никому об этом говорить, потому что ничего нового в этом не было, да и за себя было неудобно. Надо всегда быть готовым, к приходу нежданных гостей.
А, в общем, в Ащелисае, соседи у нас были хорошие..
ВОКРУГ ЛЕСА
По статистике десять процентов лесных площадей земли находятся в России. Лес, как нефть и газ, а также другие разновидности природных ресурсов, всегда был продуктом экспорта и приносил значительные доходы в казну государства. В силу того, что российские леса, имеются в виду товарные, расположены в холодной зоне, то наша древесина, как строительный материал, была по качеству гораздо выше, чем такой же продукт из влажных тропических лесов. Поэтому такой товар во все времена пользовался спросом.
Я никогда не жил в лесу, я степной житель, всегда, как и должно быть, преклонялся перед лесом, когда удавалось попасть в него, любовался его красотой и величием, особенно снежной зимой. И пишу вовсе не о лесе, а о том, что вокруг леса.
Раньше в лесу жили разбойники, воры, бабы-яги, лешие, сегодня вся эта нечисть живет вокруг леса, но продолжает кормиться с него. Это не я придумал, это просто так и есть. Лесным деревьям абсолютно все равно, какая в той стране, где они растут, власть, и кто их в итоге срубит, монархист или демократ, ведь кто-то все равно срубит. Но это очень не все равно для тех, кто рубит, так как все они считают, что это их лес или, по крайней мере, очень хотят этого. Вообще весь процесс лесоразработок можно условно разбить на три больших этапа. Первый – это заготовка леса и его реализация при царе, когда никто не имел возможности вывозить за границу без царского дозвола, второй – это советский период, когда тоже никто не имел право экспортировать лес, минуя власть. В то время копейку на объемах и ценах могли иметь лишь работники и отдельные поставщики леса, наконец, третий постсоветский период, безвластный до последних лет по своей сути, когда лес рубили и продавали те, кому он достался при первичном крупном дележе сфер влияния. Из альбома жизненных фотографий я достаю одну, связанную непосредственно с лесом, так, вскользь, мельком, как именно фото.
В начале семидесятых я работал главным бухгалтером колхоза в Казахстане и не знаю, по чьей воле, был включен в состав ревизионной комиссии областного "Межколхозстроя". Приглашает меня как-то начальник облсельхозуправления, раньше он был начальником планово-экономической службы и знал меня по работе. Приглашает и говорит: «Есть необычная просьба. Пришло письмо из Москвы, вроде как из прокуратуры Союза, там раскручивают большое лесное дело, и упоминается наша область, с негативной стороны, естественно. Обком партии поручил мне разобраться и прояснить ситуацию, в которой область оказалась. Дело идет о заготовке леса нашими колхозами, совхозами и строительными организациями. Вроде бы мы и не заготавливали, а лес получаем вне фондов и т.п. Мне нужна ясность. Что делается на самом деле.
Я должен представить объективную справку в обком через пару недель. Задействовать специалистов "Межколхозстроя" не будем, у них самих наверняка рыльце в пушку. Поэтому они ничего не должны знать о твоей работе. А ты поедешь в г. Тайшет Иркутской области, есть там комбинат "Тайшет-лес", вот прокуратура и клеит нашу область к тому комбинату. Мы решили послать тебя. Думаю, понимаешь, что все это не так просто и наверняка небезопасно. Но нам нужна хотя бы одна конкретная зацепка, хотя бы пару реальных примеров на территории области, а дальше мы здесь сами на месте разберемся».