Зимопись. Книга шестая. Как я был стрелочником

– Начали!

Звонкий шлепок ударил по ушам одновременно с разнесшимся восторгом пиратов. Высокая заранее откинулась назад, это помогло. Коренастая покачнулась, всплеснула руками, лохмотья вновь упали на бедра.

– У-у! – взвыли ушкурники. – Штраф!

Они могли делать с жертвами что угодно, пленники пусть не назывались рабами, но были ими. А что полагалось рабу, который провинился?

– Какой штраф? – пролепетала коренастая.

Перед ней колыхалось море разгоряченных разбойничьих рож, в чьих глазах после долгого похода читалось единственное желание. Девушка побелела.

Урван поднял руку и, когда шум утих, объявил:

– Напоминаю: вечер только начался, еще вся ночь впереди. Советую не торопиться. Какой назначим штраф?

– Пусть теперь вообще без всего ходит! – крикнули из толпы.

Под хохот зрителей проигравшая едва ли не с радостью стянула хламиду и попыталась юркнуть к остальным пленницам, сидевшим в ожидании участи.

– Нет! – взвопили пираты. – Штрафной круг! Да брось же ты тряпку!

Видавшая виды одежонка полетела в траву. Коренастая, еще больше сжимаясь и прикрываясь ладонями, побежала вдоль зрителей. Придерживаемые ладонями белые мячики подпрыгивали, ноги переставлялись смешно и нелепо, как у маленького ребенка. В стране башен я совсем забыл, что женщины, если они не воины и не спортсменки, бегают именно так. Матово светившиеся половинки крепкого зада поочередно вскидывались-опадали-переваливались, будто внутри что-то перетиралось или пережевывалось. Со стороны смотрелось забавно и, в то же время, уныло-скабрезно, и вызывало желание прикрыть или полностью прекратить издевательство, но в моей власти оставалось лишь неучастие. Повлиять я не мог, а то, что мог сделать, вместо пользы принесет вред. Я просчитал возможности, и вывод был неутешителен. Надо молчать и ждать случая, когда лезть на рожон окажется просто необходимо. Не раньше.

Но и не позже.

Как бы не ошибиться в выборе момента.

Бегунья завершала круг, к ней отовсюду тянулись руки, подбадривающие шлепки сливались в один нескончаемый. Мой сосед слева тоже чувственно приложился. Его бородатое лицо поднялось на меня с удивлением, граничившим с недоверием:

– А ты чего?

– Мне достаточно зрелища.

Не хотелось говорить на эту тему. Но пришлось. Ледяные глазки соседа окончательно переместились с белокожей бегуньи на меня и стали ковыряться в поисках крамолы.

– Выделяться нехорошо.

– Не выделяться еще хуже.

Зря я так. Мужика зацепило.

– Великий волк дарит отдохновение глазам и телам, грех этим не пользоваться. – Голова соседа покачалась с сомнением, лицо обратилось в стальную маску. – Не принимаешь дар Великого волка?

– Мне нравится другой тип женщин.

Меня смерил взгляд, сказавший все о моем возрасте и о глупости, от которой до невменяемости остался один шаг.

– Женщины делятся на два типа, на наших и чужих, – надменно проинформировал сосед. – Здесь все наши, а все чужие не здесь. Гляди, не прогадай, малец. Великий волк не любит инакомыслящих, он лишает их покровительства.

Плевать мне на Великого волка с высокой мачты. Я смотрел на Любу, а она – на завершившую позорный круг бегунью, которая, наконец, подняла одежду и спряталась среди сидевших девушек. Одеться проигравшей не разрешили, и единственное белое пятно среди серых невольно притягивало взгляд. Но я смотрел только на Любу. Сидя ко мне полубоком, она не оборачивалась и никак не давала понять, что узнала. На ее месте я поступил бы так же. Чего ждать от человека, который бросил тебя, а вскоре объявился среди душегубов-разбойников? Но хоть бы какой-то знак подала. Неужели не понимает, что я – единственное спасение? Пусть бросил, пусть сволочь и негодяй, как она считает, но никто другой ей не поможет!

Или все намного проще, и она меня не узнала?

Сейчас, когда даже дозорные смотрели не туда, куда обязаны, появилась реальная возможность бежать. Можно просто отойти, вроде бы в кустики. Все отвлечены зрелищем. Возможно, за мной даже не побегут, просто выстрелят вслед разок-другой. Не факт, что попадут. Но…

Люба. Я должен для нее что-то сделать.

Состязание продолжалось. На середину вышла тоненькая девушка. Среди прочих, кого оставили для забав, она выглядела самой убогой, забитой и худосочной. Темные волосы растрепались, тощие ножки дрожали, плаксивое личико с ужасом и мольбой вглядывалось в окружающих: «За что вы со мной так? Пощадите!»

На миг ее глаза встретились с моими.

«Ну, пожалуйста! Сделай что-нибудь, прекрати унизительное издевательство! – просил ее взгляд с угодливым страдальческим выражением. – Я отблагодарю!»

Пришлось срочно посмотреть в сторону. Похоже, она из убегайцев. Ее бы накормить, отмыть да приодеть…

Новая участница заняла место напротив спины победительницы, подол послушно вздернулся. Там, где у других примято курчавилось, открылась гладкая кожа.

– О-о! – одобрительно загудел разворошенный открытием шмелиный рой пиратов. – Как звать?

– Калинка.

– Давай, Калинка! Сделай ее!

От последнего выражения повеяло далеким домом. Им откуда только не веяло, я устал реагировать. Каждый раз находились вполне внятные объяснения и причины местного значения. Начну выяснять – влипну в неприятности, это как пить дать. Даже рыпаться не буду. Если среди пиратов обнаружится кто-то из портальных чертей, он уже настолько опиратился, что я даже разговаривать с таким не хочу.

Но присматриваться и прислушиваться буду. Чем черт не шутит?

Мысли витали далеко, а глаза, как у всех, уставились на Калинку, готовившуюся к поединку. Ее созревший возраст не позволял сомневаться, что гладкость под подолом – результат бритья. Простонародное имя, больше похожее на прозвище, и рыскающий в поисках покровителя взор намекали, что прошлое у Калинки было неблагополучным даже в лучшие времена до плена. Это наводило на мысль, что интимное бритье – не собственное решение девушки, а то и не добровольное. Фигурой Калинка походила на подростка – узкоплечая широкоскулая нескладеха, коленки да кости. Смешливые лучики вокруг рта мгновенно превращались в изможденные морщины, стоило глянуть на них под другим углом. Ступни и голени были исцарапаны, колени в синяках, по маленьким ягодицам не так давно прошлись ремнем или палкой, если судить по длине и ширине темных следов. В общем, девчонке в жизни досталось.

Калинка замерла на миг, затем присела, сильно согнув ноги, и склонила корпус вперед. Она словно собралась сходить по-маленькому. Ее противница, наоборот, выгнулась грудью и животом, чтобы обеспечить середине тела больший размах.

– Начали!

Капитанская рука упала, и реверс победительницы сошелся с похожим на испуганно выставленные кулачки тылом соперницы. Но. Одновременно с откидыванием назад Калинка распрямила ноги, тело взлетело, словно им выстрелили, и в полете целиком обрушилось на высокую девушку.

Бывшая победительница качнулась под прилетевшей сверху тяжестью, в поисках равновесия одна ступня сдвинулась вперед.

– Калинка! – заорали пираты.

Высокую удалили, ее место заняла другая – до безобразия прыщавая толстуха с короткими коричневыми кучеряшками, круглым лицом и близко посаженными глазками. Пышный зад после оголения тоже оказался прыщавым. Понятно, что симпатии зрителей единогласно остались на стороне предыдущей победительницы, мужики есть мужики, а мужикам бы только хлеба и зрелищ, как правильно сформулировали товарищи древние римляне. Хлеб ушкурники заработали (то есть, отобрали у более слабых) сами, а Калинка обеспечивала зрелищем. Причем, предоставляла его больше, чем конкурентка, несмотря на несоразмерность объемов. Зрелище – оно не в объемах.

– Ка-ли-нка! Ка-ли-нка! – скандировали зрители.

Девушка расцвела. Морщинки на лице вновь превратились в лучики, хлипкие плечи с гордостью распрямились. Прежде чем занять место у черты, Калинка несколько раз прошлась взад-вперед перед восторженной толпой, ее лицо сияло, руки победно несли задранную до пояса одежонку. Наконец, спины противниц обернулись друг к другу, и нагнувшиеся в противоположные стороны тела словно поклонились зрителям. Узкий боевой таран Калинки мог утонуть в приветливо распахнувшихся объятиях противницы, что больше походил на могучую крепость. Боковые крепостные башни посмеивались, глядя на явившегося досаждать несерьезного супостата, и готовились поглотить с потрохами. Одно дело, когда таран бьет в ворота крепости, но если ворота одновременно бьют по тарану…

– Начали!

От веса соперницы Калинку сдуло, как тростинку ураганом.

– Рано! – заорали откуда-то сбоку, а другие подхватили. – Она до сигнала начала! Победа не зачитывается! Штраф!

Был фальстарт или нет, я не знаю, не заметил, а противоречить толпе – себе дороже. Проигравшая придерживалась того же мнения и застыла в ожидании приговора.

Фантазией пираты не блистали.

– Долой тряпки, и – штрафной круг!

Все повторилось. Пышные формы пронеслись вдоль зрителей, подхлестываемые сороконожкой рук (сорокоручкой?), а липкая паутина взглядов тянулась сзади, как хвост за кометой. Пираты ревели и пихались не хуже соперниц, прыщи уже не смущали. Смачный звон ладоней по живому барабану напоминал скоротечный бой с применением автоматического оружия, эти «аплодисменты» перекрывали гогот, одна пятерня попадала по еще не убранной другой. Кто-то использовал сразу обе руки и радовался, если хоть одна достигала цели. Болтанка живого белого студня, словно присыпанного кунжутом, у большинства вызвала обильное слюноотделение. Аппетит разыгрался, тон и громкость выкриков все повышались, радостный смех давно превратился в ржание.

Оставленная без внимания Калинка даже погрустнела. Прыщавая кудряшка затмила ее. Посыпались предложения:

– Еще! Приз зрительских симпатий! Круг почета!

Пугливый взгляд толстушки, достигшей валявшихся на земле одежд, метнулся по сторонам, но перечить она, естественно, не рискнула и второй круг совершила чуть медленнее, давая пиратам возможность посмаковать ощущения. О Калинке забыли.

– Снова не твой тип? – Сосед только что вновь припечатал ладонью по колыхавшемуся средоточию соблазна. – Может, ты не зря с Венцемиром на одном челне обретался?

– Да, тип снова не мой, а нехорошие намеки, пожалуйста, прекратите, – я говорил тихо, для усиления эффекта даже перейдя на вы, – иначе мне придется как-нибудь придушить вас ночью, когда никто не увидит.

Сосед отшатнулся, затем мясистые губы искривились в заискивающе-опасной ухмылке, как у загнанного в угол зверя, который может и подружиться, и порвать на куски:

– Малец, прости насчет Венцемира, забираю слова обратно.

Видимо, для шуток над соратниками эта тема здесь под запретом. Учтем. В моем прежнем мире она стала чуть ли не главной для большинства юмористов, если их можно назвать столь гордым титулом.

Сосед прибавил:

– Но и ты не прав. Нельзя так со своими, если ты свой.

Бугристый нос обидчиво взвился, широкие ноздри раздулись. Рядом с рослым бородатым детиной я выглядел мальчишкой.

– Тоже забираю слова обратно. Прости.

– Без претензий?

– Без.

Борода соседа вновь обратилась к волнующим мужские взгляды сметанным берегам.

– Все же, не понимаю тебя. Разве тебе ее не хочется?

– Ее? – Я поглядел на доступное всем глазам и рукам чувственное великолепие. – Нет.

– Потому что неправильно смотришь на вещи. Возбуждает не тело, а желание его получить.

– Ее хотят получить слишком многие.

– И получат. – Сосед хитро сощурился.

– Вот-вот. Не люблю толпу, толпа всегда в проигрыше. Я единоличник. Люблю стоять в стороне и брать лучшее.

– Лучшее берет капитан. – Сосед погрозил пальцем.

– Я неправильно выразился. Не лучшее из доступного, а недоступное.

– Совсем заговорился, парень. Недоступное не берут, потому что оно недоступное.

– Тогда скажу так: недоступное пониманию тех, кто обожает доступное.

Сосед пожал плечами:

– И все же больше тянет к доступным, чем к привлекательным, это природа.

Бесцельно-глупый треп о бабах плавно перетек в нечто серьезное, если не сказать философское. Это понравилось обоим.

– Важно не то, куда тянет, – ответил я, – а то, куда идем.

На меня поднялись внимательные глаза:

– Тебя, кажется, Чапой кличут?

– Кличут, а что?

– Ядрей, – представился сосед.

Состоялось торжественное пожатие рук. Моя чуть не хрустнула. На губах с трудом удержалась вымученная улыбка. Хотя щеки уже задрожали. Еще секунда…

Тиски разжались за миг до того, как у меня из глаз хлынуло, я едва сдержался.

– Ты слишком остер на язык, – по-дружески сообщил Ядрей, – и чересчур категоричен. Это нормально для юности, но не перебарщивай. Сейчас тебе дают возможность отдохнуть и развеяться. Прими с благодарностью, не выкаблучивайся. Если в каких-то случаях думаешь по-другому, хотя бы скрывай мысли. Здесь таких не любят. Характер – это оружие, главное – не стрелять по своим. Усёк?

После моего кивка разговор прервался, его перекрыл шум происходящего.

Следующая участница не успела встать, а ликующий ор затмил предыдущие. Не девушка, а загляденье. И как она только попала в этот бедлам. Ноги от ушей, золотые пряди до талии, сама талия едва просматривалась и непонятно как не переламывались под грузом нависших цистерн с молоком. Глаза – оленьи, с поволокой, а женские выпуклости, когда открылись, даже на миг установили тишину.

– Как звать?

– Голуба.

– Го-лу-ба! Го-лу-ба!

Преходяща слава людская.

– Начали!

Калинка постаралась, но потуги совершить прежний кульбит натолкнулись на раздражение зрителей.

– Куда всем телом?! Пихаться надо, а не прыгать. Штраф!

– Но я же…

– И еще один – за возражения! Два круга!

Из князи – в грязи. Тонкие руки опустошенно стянули рубище, злой свист погнал недавнюю триумфаторшу вдоль потянувшихся рук, как цирковую лошадь по арене.

Следы от прежних ударов покрывали тело Калинки не только на ягодицах. Полосы проходили по животу, по груди и даже по шее. Будто ее с самосвала свинцовыми трубами завалило. Но явно не трубами.

Недавняя звезда сезона померкла, ее взгляд вновь молил о пощаде и помощи. В уничижительной позе тоненькая фигурка промчалась вдоль вереницы не особо усердствующих шлагбаумов: ухватить почти не за что, разве что вразумить на дорожку, что и сделало большинство пиратов. На Калинку сыпались не флиртующе-любовные шлепки удовольствия, а удары. Кто-то пихнул кулаком. Девушку опрокинуло, и она полетела грудью в землю прямо передо мной.

В последний момент я подхватил и поставил на ноги.

– Спасибо. – На меня уставилась Вселенная, полная слез и боли.

– Пошла! – Калинку снова толкнули.

Чужой мир сломался, как раздавленные ботинком хулигана очки отличника. На месте сталкивавшихся во тьме вакуума цветных галактик образовалась одна сплошная Черная Дыра – никаких чувств, никаких красок, никакого света. Полыхнуло смертью. Увы, не смертью тех, кто довел. Это был предел отчаянья, Калинка не хотела жить сама.

Ядрей тоже поддал по хлипкому задику, ко мне обратилась его частично беззубая улыбка бывалого бойца с трудным детством:

– Твой тип?

– Еще чего.

Ядрей, переведя глаза удалявшуюся Калинку, хмыкнул с видом взрослого, который учит первоклашку правильно переводить старушек через дорогу:

– Добро не ценится, люди от него наглеют.

– Я просто помог.

– Ну-ну. Теперь будешь расплачиваться, поверь моему опыту.

– За что?

– За все хорошее.

На втором круге он просто оттеснил меня с первой линии. Тоскливый взор Калинки зря рыскал в массе тянувшихся щупалец, ударным методом обеспечивавших необходимое ускорение поступательного движения.

Потом одна участница сменяла другую, побеждали то вес, то опыт, хотя особого рвения не просматривалось. Зрителей это нервировало.

– Нет стимула, – философски заметил кто-то. – Им все равно. Даже боятся выиграть, чтобы скорей исчезнуть с глаз долой.

Несколько голосов мгновенно перевели мысль в нечто знакомое и легко осуществимое:

– Высечь, чтоб пошевеливались!

До порки не дошло, подействовала сама угроза. Пихание стало живее, зрелище – веселее. Девушки старались, но излишнего внимания избегали, никто не желал стать чемпионкой.

Мне казалось, что для мотивации следовало чем-то награждать победительниц. Я смолчал. Придумать, как объяснить очевидный для меня факт разгоряченным пиратам, не получилось. Они знали только кнут, пряником считали отмену кнута. Что ж, своего рода тоже пряник.

Дело дошло до Любы. Время, когда не вмешаться нельзя, наступило. Я напрягся.

Меня опередил капитан.

– Фу. – Урван оглядел примолкшую ватагу соратников. – Еще родит ненароком.

– Следующая! – поддержал хор голосов.

Ноги Любы подогнулись, и она практически упала обратно в траву.

Я шумно выдохнул застоявшийся воздух. Мышцы расслабились. А колени почему-то задрожали.