– Да, виноградным уколом, – пообещала она.
Такой термин лекарству придумала я. Что-то виноградное, вроде как, в нем содержалось, поэтому я так и назвала эту пытку для моей пятой точки – «виноградный укол». Помню, когда мне его кололи, не могла потом сесть еще несколько часов, да и ходила с трудом.
Утро в больнице начиналось с ежедневных замеров температуры тела, поэтому, запихнув подмышку градусник, я продолжила досматривать какой-то интересный сон. Снилось, что на улице идет сильный дождь, и я нашла заброшенный домик, окрашенный голубой краской, местами облупившейся. Я захожу в этот дом, а с крыши на меня продолжает капать вода.
– Снежана!
«Ну, вот кому не спится?»
Я раздраженно открыла один глаз и посмотрела на своих соседок по палате. «Так, рыжая, блондинка, рыжая, каштановая… а, вот, самая старшая, светленькая с совсем раскосыми глазами, но внимательная к окружающим – Анютинкина глазка».
– Да, Анютонька, – сонно сказала я и потянулась на кровати. – Потом спохватилась и успела поймать чуть не упавший на пол градусник.
– Снеж, меня ж Лилей зовут, – она посмотрела куда-то своими красивыми, но раскосыми-раскосыми глазами.
– Да помню я, помню, но у тебя глаза такие…
– Косые, – вздохнула Лиля.
– Сама ты, прости, косая, – сгоряча сказала я, потом, помолчав, добавила. – Да, косые, зато красивые. У тебя такие зеленые, как я хотела бы, чтобы были у меня, а не болото.
– Спасибо, Снеж, – она улыбнулась, – сколько тебя тут встречаю, а ты всё не меняешься.
Да уж, встречались мы с ней часто. Первый раз, когда мне было пять лет. Я тогда очень тосковала по дому. Еще и как раз с ребятами начали плотно общаться. Да и осень в разгаре – дождь, слякоть, на меня напала тоска, и я, забившись в коридоре за кадку с каким-то свисающим до земли растением, сидела и тихо рыдала. Как и говорила, дома мне не очень рады были, но я привыкла уже к реке с умопомрачительным течением, к базам отдыха, которые уже к этому времени, наверное, опустели, но всегда была лазейка, где можно проникнуть на охраняемую (не очень, по правде) территорию. Такой рыдающей меня и застала Лиля. Она проходила лечение в этой больнице регулярно, но сегодня я увидела ее впервые. Она присела рядом со мной на корточки и легонько вытерла мое зареванное лицо платочком.
– Домой хочешь? – спросила.
– Да, хочу, – ответила я и всхлипнула.
– Все хотят, – вздохнула она.
– И ты хочешь? Ты ведь взрослая. – С детской наивностью я сказала это тринадцатилетней девочке.
– Ну да, я уж и старая, – засмеялась она. – А пойдем вместе со мной на процедуры?
– Ты пойдешь со мной? – Дети всегда смотрят на старших, проявивших к ним внимание, с благоговением.
– Да, я тебе очередь заняла в кабинет. – Она помогла мне встать на ноги, поправила косы, как заботливая мама.
– Мне? – я поразилась. – Честно?
– Честно-честно, – серьезно сказала она. – Давай, бегом пошли, а то если Маргарита Степановна не увидит записи в карте, что ты прошла процедуры, будет ругаться.
– Не, Маргарита Степановна не будет, – я улыбнулась.
– Будет-будет, – заверила меня Лиля. – Она ругается только в одном случае…
– В каком?
– Когда плохо выполняешь предназначения. И тогда, – она сделала очень скорбное выражение, – в наказание – удваивает, а то и утраивает количество процедур, и ты будешь здесь лежать, пока все не пройдешь.
– Ужасно! – моя губа снова задрожала.
– Так, – Лиля топнула ногой и уставилась на меня своими раскосыми, но такими зелеными-зелеными глазами, – а будешь хныкать, кардиограмма покажет три прямых линии.
– И что? – Я не поняла этой угрозы.
– И всё. – Спокойно ответила Лиля и, взяв меня за руку, повела в процедурную.
Это потом поняла, что прямые линии на кардиограмме означают полную остановку сердца, а значит – смерть, но тогда я долго думала, что ж хотела мне этим сказать наша терпеливая Лиля. Она, как самая старшая, всегда возилась с младшими. Сейчас, я знала, ей исполнилось 17 лет, и она поступила в какой-то институт. Говорит, что одна из преподавательниц вуза сказала, что Лиля, мол, специально справку взяла, что в больнице лежит, чтобы не отрабатывать практику перед учебой. Я тогда пожелала той преподавательнице такой «липовой» справки. «Как же я ненавижу учителей!»
– Снеж, – сказала наша Анютина глазка, – тебе кошмар ночью приснился?
– Да? – как-то не верилось. – Никаких кошмаров не помню. Ну, снился дом какой-то, но ты мне его досмотреть не дала. Вдруг бы то деревянное облупленное корыто в замок превратилось. Теперь я этого не узнаю, – весело сказала я, отложив градусник.
– Ночью ты кричала, – пояснила Кира-шатенка, – наверное, все отделение проснулось.
– Я не помню, – озадаченно ответила я.
– Ну, то и лучше, – с улыбкой сказала вошедшая Авдотья Петровна, мой личный парикмахер.
– Авдотья Петровна, – я весело помахала ей градусником, – это вы сегодня дежурите?
– Подопытная моя кошка-Снежка, – так же весело сказала она, – не размахивай градусником, а то заставлю мерять температуру снова.
– А, нет, забирайте, пожалуйста! – чинно положила градусник на две ладони и склонилась в поклоне перед нашей медсестрой, как преданный слуга перед господином.
– Кстати, – я хитро посмотрела на Авдотью, – а тренироваться на кошках вы сегодня будете?
– И повернулась к ней спиной, по которой струились уже лохматые кудряшки.
– Обязательно, – Авдотья Петровна забирала градусники, попутно отмечая, что-то в записях, – только все необходимое сделаю, и приду разгребать твою гриву.
– Заметано! – сказала я и вскочила с постели.
Как оказалось, вскакивать не стоило, потому что у меня снова зашумело в ушах и закружилась голова. Благо, меня подхватил и усадил на кровать вошедший врач. Молодой и довольно симпатичный, он заставил меня смутиться, покраснеть и опустить глазки. Девчонки в это время тихо посмеивались, а он увидел повязку на ключице, синяк под глазом, и этого ему хватило, чтобы, как ошпаренному, выскочить из палаты.
– Чего это он? – спросили мы с Лилей у Авдотьи.
– Ты его засмущала своим боевым раскрасом. – И медсестра градусником обрисовала в воздухе область моего синяка, который потихоньку начинал сходить.
– Ну, если он такой нервный при виде поджившего синяка, то что будет, если он будет резать? – скептически произнесла я.
– Так он не хирург, Снеж, – сказала Петровна, – он педиатр будущий. Тут он практикуется.
– Ааа, так он молодой и зеленый, – протянула я.
– Да не зеленый, он же шатен, – сказала рыжая Ира.
