Тогда Ольга Игнатьевна в порыве эмоций сказала Катерине Васильевне:
– Справка у нее. Сколько нам еще пахать на этих? Пострадавшие, можно подумать. Да от таких, как она, другие дети страдают.
Я демонстративно прошла мимо, одарив ее злым взглядом. Я знала, что она обвиняла меня в том, что ее сын тоже не отличается высокой успеваемостью. Но если учесть, что Олег старше меня на пять лет, а успеваемость у него хромает класса эдак со второго, то мое «плохое влияние», видимо, происходило ментально.
Надо сказать, что Олегу просто было скучно в школе, где ему объясняли азы предметов, когда как он сам продвинулся гораздо дальше. Так, он в уме мог посчитать примеры на умножение в столбик трехзначных чисел, причем в считанные секунды. Именно Олег помогал мне в учебе. Он давал мне книги: от сказок до чего-то более серьезного. Со стороны, наверное, дико было созерцать, как хулиганистого вида трое парней, кто с рогаткой в руках, кто с «батареей» бутылок пива в «авоське», читают с первоклашкой не очень опрятного вида «Маленького принца», по ходу объясняя, что змея в произведении, да и вообще всегда, является символом мудрости. Объясняли, почему мы в ответе за тех, кого приручили, на примере Найды, лежавшей рядом с нами на ласковом теплом солнышке.
Математика мне давалась с большим трудом, но с Олегом к середине учебного года мы освоили таблицу умножения.
В моей русскоязычной семье ждать помощи с украинским языком не приходилось.
Тогда Женька терпеливо пояснял, почему то или иное слово, которое я использовала в своей домашней работе, неправильное. Он говорил: «Не той вiдмiнок, Снiжано. Це мае бути Давальний. До речi, який вiдмiнок я використав, коли звернувся до тебе?»
– Вiдмiнок? – переспрашивала я.
– Падеж по-русски, – говорил он.
– А. Ну, странный этот вiдмiнок.
– Да Кличний, Господи ж, – он в сердцах ударял руками по коленям. – Ты ж в Украине живешь.
– То да, – я соглашалась, – и мне очень нравится, когда красиво говорят. Вот ты говоришь красиво, лучше нашей укрмовши.
– Не пiдлабузничай, – говорил Женя.
– Женечка, я не лабузничаю, в смысле не подлизываюсь, просто так считаю!
Я всегда твердо, как баран, доказывала свою позицию, и как раз подлизываться ни к кому не собиралась.
– Отож тебя в школе и не любят, – ржал Руслан, – там любят вечных подхалимщиков. А мы полностью развенчиваем стереотипы об отличниках и хулиганах. Как переживут это люди? – он картинно закатывал глаза, как наша директриса при виде нас в коридоре. – Прямо не знаю. Будут капли пить… сердеШные.
– Женечка, ты почитай мне «Лiсову пiсню», ты обещал. Ты говорил, что там много всяких русалок, другой нечисти, прямо как в нашей школе – я, по-детски, подергала Женю за рукав.
– Отсмеявшись, он сунул мне в руки книжку в тонкой обложке, где была красиво нарисована девушка с распущенными волосами в венке:
– Это Мавка, Снеж, – сказал он. – Почитаешь – поймешь. Прочитаешь – обсудим.
Поэтому, несмотря на мои очень плачевные оценки, обилие замечаний, прохождение дедовой лозины по траектории моей спины, я была не совсем безнадежной. Просто, можно сказать, мы были голосом революции в образовании. Хотя множество пробелов, конечно, было.
Но не уверена, что школа может их восполнить. Разве что действительно настоящие учителя. Таких в нашей школе было человека три, да и то, у меня они не преподавали.
А еще у нас не было начальной школы. Просто учителя-предметники вели уроки. Классный руководитель вел нас от первого до последнего класса. Наверное, так дешевле было – не нанимать учителей начальных классов, а спихнуть на тех, кто работал в школе. Но у них и подхода не было к детям. С таким же успехом мой дед мог бы что-нибудь преподавать.
Стиснув зубы и зажмурившись, я пережила три урока, оставался последний – рисование. Мальчишки открыли мне страшную тайну. Оказалось, что учительница по рисованию была на самом деле учителем черчения. Тогда до меня дошло, откуда у нее все такое пропорциональное и выверенное, без какого-либо полета фантазии.
– Сегодня мы будем рисовать птичку на дереве, – сказала Марья Никитична.
– А птичка разве может под линейку нарисоваться? – задала я вопрос со скрытым подтекстом.
– Лекалами можно, – пошутила (пошутила?) она.
– Ё-моё, – не поверила я. – Может, еще этим транспортёром?
– Транспортиром, – поправила она меня, – остроумная наша.
И мы принялись рисовать птичку.
– А все равно какую? – снова спросила я.
– Хоть аиста, – она махнула на меня рукой. – Хотя, зная тебя, ты, как всегда, выпендришься и нарисуешь попугая.
– Могу этого, – решила я попаясничать, – розового, длинноногого, ну, как его?
– Фламинго? – предположила она.
– О, во-во, я на картинке видела.
– Да рисуй, что хочешь, – сказала она и покачала головой.
Новая манера в постановке задачи мне понравилась, поэтому я и изобразила фламинго, рядом аиста, а на ветке разноцветного заморского попугая.
Она взяла мою работу и впервые поставила «пятерку».
– Раз тебе не подходят вороны, синицы и воробьи, пусть будет эта заморская пестрятина, – сказала она.
– Так лелеки-аисты ведь наши, – запротестовала я.
– Умная ты моя, а напиши-ка мне сочинение на следующий урок об ареалах обитания аистов.
«Каких «оралах?» – не поняла я, но промолчала. Вслух сказала:
– По рисованию сочинение – это жесть.
– «Жесть» – это сталь, – спокойно сказала она.
Мы шли от нашего стадиона, проведав Найду. Вдоль забора, ограждавшего «Голубую Десну» от других баз, была тропинка. Возле турников стояла проржавевшая «вертушка», через которую можно было пройти к бывшей столовой. Сейчас она побитыми и обгоревшими окнами смотрела на проходивших. У старого турника увядал куст белладонны. За него зацепилась тонкая паутинка, ветер был слабый, поэтому она едва тянулась куда-то вдаль. Видимо, вот оно и наступило – бабье лето.
Возле «Голубой Десны» располагалось еще несколько баз. На одну из них можно было легко попасть – ни охраны, ни завхоза, никого.
Домики были добротные, выкрашенные в коричневый цвет. Двери, абсолютно новые, почему-то были либо открыты, либо приоткрыты, поэтому можно было увидеть, что в домиках свежие обои розового цвета.
– Нормальный такой интерьерчик, – Руслан стал на пороге. – Все новое, но никем не тронутое.
– Может, тут живет вся нечисть Гоголя и Леси Украинки? – Женя быстро схватил меня за талию, и я закричала от испуга. Друг расхохотался, а потом резко замолчал.
Я открыла глаза, и мои волосы встали дыбом. Метров за десять от нас стоял короткостриженый парень возраста моих мальчишек и дед с велосипедом. У них был злой взгляд, леденящий, пробирающий до самых костей. Мне показалось, что на улице резко стало очень холодно. Мои Трио Справедливости, Три безбашенных хулигана, гроза села Пуховка, стояли, как вкопанные, и молчали. Я быстро взглянула на руки Олега, рукава рубашки которого были подкатаны до локтя, и увидела на них «гусиные лапки», какие появляются от холода или страха.
Мальчик со страшными глазами двинулся в нашу сторону. Не знаю, как объяснить, ведь в привидений я, правда, не верю, но он будто плыл. Ни одна ветка под ногами не затрещала, движения были плавными, и он безотрывно смотрел в глаза. Как я понимала, в глаза каждому, что просто нереально, если учесть, что нас было четверо. Серые глаза, совсем не такие, как у моих деда и матери, были просто страшными. Таких страшных глаз я еще никогда не видела.
