– Ты что несешь, Петровна, – он взмахнул руками, – какая может быть аллергия на водку?
Да у кого она бывает?
– Хто його зна? Мо, у неi й таке може буть.
– Ой, бабы-дуры, – Ростислав Андреевич махнул рукой на соседку и вышел за дверь. – Ото от такого незнания оно и шарахнуло, – услышали мы с Петровной.
– Что шарахнуло? – пропищала я и схватилась за горло.
– Ой, детонька, так ти геть мову втратила з дiдовим лiкуванням. Зараз я тобi баночки поставлю, гiрчичники налiплю. Попечуть, але ж швиденько одужаеш.
Петровна хлопотала надо мной, прикрепляя банки, когда вернулся дед.
– Ивановна из Киева только через два дня вернется, – сказал он. – Вдруг Снегурка…
– Свят-свят, Андрiiч, про шо ти думаеш? Зараз швиденько ii на ноги поставим.
На следующий день мне и правда полегчало. Утром дедушка ушел получать пенсию, а я даже смогла встать с кровати. Лицо горело, воздуха не хватало, поэтому вышла на улицу. Солнце светило по-зимнему ярко, так что иней, покрывающий траву, начинал подтаивать. Я вышла на огород, на котором, кроме примерзших сорняков, уже ничего не было; вдохнула морозный воздух и закашлялась.
– А чой то ти не в школi?
Я обернулась на слащавый голос нашей соседки – Агафьи Васильевны, или же, как ее дед называл, Гапы. Как же я ее ненавидела. Более лицемерной особи людского рода я просто не встречала. В глаза она слащаво улыбалась, елейным голоском разговаривала с односельчанами. Если бы посторонний, кто не является жителем нашего села, услышал, то подумал бы, что это просто Мать Тереза. На самом деле, если что-то выходило за рамки ее планов, она показывала свое истинное нутро. Это нутро низвергалось потоками ругани и криками. Если рисовать Гапку, то можно изобразить двухголовым монстром – одна голова добрая, а вторая (истинная) – олицетворение людских пороков.
Односельчане ее недолюбливали, потому что замечали, что после разговора с ней в их семьях начинались скандалы, мужчины начинали пить самогон, даже коровы переставали доиться. Но пойти против учителя школы никто не мог, да и не хотел, ведь всем нужно было выучить детей. Вот мы с дедом всегда были в немилости у Гапы. Во-первых, ее хата находилась рядом с нашей, то есть наши огороды разделяла лишь «межа». Во-вторых, она явно положила глаз на наш дом, это при том, что ее собственный был вполне неплохой.
В-третьих, ее до белого каления раздражало, что дед порой высказывал ей, что, по его мнению, представляет истинное нутро великой учительши. А я с ранних лет всем своим видом показывала, как не терплю лицемерных особей типа Гапки.
– А вы почему не в школе? – в манер ей елейно протянула.
– А чого ти не балакаеш украiнською мовою?
– А ваши внуки «чого не балака»? – передразнила я ее.
– Хамка! – Она развернулась и «полетела» в хату, попутно посылая по десять бед на мою больную и на дедову седую головы.
– Снегурка, ты что, с яблони свалилась, – я подошла к дому, когда калитку открыл дед.
– Тебя вчера отпаивали, а ты разгуливаешь на морозе.
Он поставил торбу на лавочку возле дома, и я с любопытством полезла в нее изучать содержимое. Тут были яблоки, банки смородинового варенья, томатного соку, меда и молока.
– Дед, ты магазин ограбил? – просипела я.
– Не, встретил Петровну с вареньем и молоком, потом встретил маму нашей Настеньки – она томатный передала и мед, а яблоки я купил.
– У Савелишны? – сощурилась и приподняла бровь.
– У нее, а то как же, – он согласился. – У нее яблоки хорошие.
– Наверняка обвесила, как обычно, – хмыкнула.
– Да нет, я сказал, что ты сильно заболела, так она перекрестилась и дала тебе яблоко «с походом».
– Небось, самое маленькое и поточенное?
– Да что ж ты такая неблагодарная? – удивился дед.
– Деда, люди злые, я не могу быть им благодарна.
– Не все ведь злые, – резонно заметил он.
– Не все, – согласилась я. – Но вот Марфа, Виталик, Гапка, Савелишна, Ольга Игнатьевна и дальше по списку моих учителей.
– Ну, то, что ты учиться не любишь – твои учителя не виноваты, – строго заметил дедушка.
– Это они учить интересно не умеют, – парировала я.
– А чего то Гапа опять кляла всех до десятого колена? – спросил дед, подгоняя меня рукой в дом.
– То она от радости, – саркастично сказала я.
– Чего то наша гадина «рада»? – невозмутимо поинтересовался дед.
– Ну, меня увидела, – так же невозмутимо ответила я.
– От ведьма старая, – буркнул дед себе под нос. – Вон собирается огород вспахать на зиму. Хочет, наверное, уже половину нашего оттяпать «для огирочкив».
Дед умел говорить по-украински примерно так же, как я по-английски.
– Да ей мало, я не понимаю?! – Мой внушительный вопль больше был похож на свист колес поезда.
– То такие люди, внучка. Им всегда мало, всего мало. Ее сын и вовсе продаст участок, это в Киевской-то области, рядом со столицей, когда мать его примет небо.
– Так вот и я это вижу. Он когда приедет, свое пузо развалит и на лавочке семечки трощит, а эта стоит на огороде на какого-то лешего. У него ж там бизнес какой-то бандитский.
– Ты у меня уже учишься, Снежка, – дед не то засмеялся, не то закашлялся. – Это я говорю, что бизнес у него бандитский.
– Да у него рожа чуть не треснет, не на картошке ж с огорода он ее разъел, – резко сказала я и закашлялась.
– Ты успокойся, не нервничай. Она того не стоит, кровопийца старая, – он грустно посмотрел на меня, – эта земля все равно тебе достанется, пусть не зарится на нее.
– Да мне эта земля… – махнула я рукой, – главное – чтобы было, где жить.
Дед ударил рукой по столу.
– Не смей так говорить! Ты даже не представляешь, что означает потерять любимую землю.
Да об этом в книжках во всех пишут. Ты же читаешь те книги, что тебе твои дружки дают? – строго спросил он.
