– Э, хозяева… – Калитка сопротивлялась запором – А-а…Сбежал… Рыцарь… Там женщину бьют, а он сбежал… Пустите, мне помощь нужна… Хозяева!
Я сидел на кровати и ожидал дальнейшего развития событий. Минут пятнадцать тетя Оля оглашала улицу истошными воплями, наконец устав и выдав на прощание:
– Тоже мне, герой! Да видели мы таких женихов! Спрятался! Тьфу! Да ноги нашей больше у вас не будет! Герой… Пойдем, дети!
И они утаращились… Я опять забрался под одеяло и затих, тихонько улыбаясь привалившему счастью. Вот так я и не вышел женихом. Как вовремя, все таки, иногда случается армянин… А? Вы не находите? Ну а я, так даже очень…
И пошла у меня жизнь, как жизнь. Работа, учеба в институте, репетиции в вокально-инструментальном ансамбле, а вечерами к ней. Тоненькой, смешливой, с зеленющими, кошачьими глазами. От одного взгляда которых я терялся и млел. И готов был на всякие глупости… Наверное, вот так она и приходит, эта самая любовь…
Но жил-был на белом свете мудрый человек, и звали его Соломоном. И сказал он, как припечатал:
– Все проходит…
А чтобы люди помнили его изречение, он его на кольце вырезать приказал. И кольцо это с руки не снимал…
Была у моей зазнобы подружка. Светой звали. Молоденькая… И больше ничего, вроде… Да, собственно, меня и не интересовало, есть там что-то, или нет. К чему? Когда есть она, зеленоглазая… Однажды, после вечерней репетиции в ансамбле, я со своим приятелем, Петькой, соло-гитаристом, возвращались домой, как раз мимо дома моей зазнобы. А она со Светланой на лавочке сидит. И хотя в этот день у нас с ней встреча не планировалась, как мимо-то пройдешь? Вот и не прошли. И засиделись. А когда спохватились, время уже позднее было. Моя-то шаг шагнула – и дома. А Свете, по темноте, домой добираться. Мы с Петькой и пошли её проводить. Довели до дома, а она, вроде как из чувства благодарности, предложила:
– Вина домашнего не хотите?
Мне бы оно было ни к чему. День завтра будний, с утра на работу…Опять же, время позднее, для употребления вина. Но приятель мой, Петька, по алкогольному адресу был не промах. Можно даже так сказать, весьма ему это дело доставляло удовольствие. Поэтому, он сразу согласился. Помявшись, кивнул головой и я. Не бросать же товарища одного, в этом, непростом занятии. Света убежала домой, а мы с Петькой присели на лавочку, обсуждая повестку следующей репетиции. Тут калитка скрипнула и появилась Света, с двумя гранеными стаканами, наполненными вином, в руках. Да в пакетике принесла свежих огурцов и помидоров.
Ну…
Мы их…
Не спеша…
И опустошили…
Видите, как я этот момент, особо, выделил?
Значит, есть в этом некоторый смысл. Поскольку простое это действие, повторяемое миллионами людей каждый Божий день, пустило мою жизнь совсем по другому сценарию. Перевернуло шиворот-навыворот. Вот, до этого стакана я был один человек и сам, по крайней мере – я так считал, распоряжался своей судьбой, а после него я стал другим…
На следующий день, моя ненаглядная сообщила мне, что нам лучше перестать встречаться. Совершенно не ожидавший ничего подобного, я только и нашелся спросить, что же послужило причиной для такого решения. Она лишь неопределенно пожала плечами, и мы разошлись. Как в море корабли. Чтобы встретиться через много-много лет, совершенно не случайно, по моей инициативе и убедиться – прав был Соломон…
Никогда ничего не вернуть
Как на солнце не вытравить пятна
И в обратный отправившись путь
Никогда не вернешься обратно
Эта истина очень проста
И она, словно смерть, непреложна
Можно в те же вернуться места
Но вернуться назад – невозможно…
Так написал один, очень мудрый поэт. Ведь в этих восьми строчках сказано всё. Ни добавить, ни убавить. Жизнь, меж тем, текла своим чередом, и хлопоты, вроде как, остались все те же. Но добавилась одна интересная деталь, на которую я вначале, по неопытности, не обратил особого внимания. Я стал думать о Светлане. Мало что думать, я начал, нет-нет, да и наведываться к ней вечерком. Хотя общаться с ней было совершенно не о чем. На любой вопрос у неё всегда находился стандартный ответ: не знаю. Поэтому вести с ней разговоры можно было только в одном состоянии – после нескольких стаканов «бормотухи». Да она и своим вином потчевала с удовольствием. Сколь долго могла длиться такая ситуация, трудно сказать. Но как-то раз моя сестренка появилась у нас дома со своей подружкой Ниной, очень очаровательной дамочкой, к тому же интересной умницей. Нечего и говорить, что я был мгновенно околдован ею, без остатка. Мы бродили с ней, взявшись за руки, по ночным улицам станицы и говорили, без умолку, обо всем на свете. Всё в ней мне было ново и интересно: и как она живет, где учится, с кем раньше дружила, что думает о каких-то общих, знакомых нам обеим, явлениях. Всё указывало и шло к тому, что мы можем стать друг для друга очень близкими людьми. И я не только не пытался препятствовать этому процессу, а и всячески старался ему способствовать. Если бы не одно «но«…После каждой встречи с Ниной, проводив её до калитки дома, я разворачивался, и шел к Светлане. Глупость, в общем-то. И я это отлично сознавал. И не нужно мне было все это нисколько. А я приволакивался к Светлане крадучись, аки тать, под покровом ночи, страшась, что об этом кто-нибудь может прознать. Мне было откровенно стыдно за моё, необъяснимое самому себе поведение. Но когда я пытался размышлять над этим фактом, страннейшим образом мои мысли сбивались в кучу и в голове начинала звучать какая-нибудь дурацкая мелодия, полностью лишающая способности критического восприятия действительности. В результате я отказывался от любых умственных потуг в данном направлении, и все приходило в странную норму. Я дружил с Ниной и строил в её отношении самые серьезные планы, а мною тихо, без лишнего шума, завладевала Светлана. Где-то, в глубине души, сознавая всю ненормальность своего состояния, я пытался сопротивляться складывающимся обстоятельствам на логическом уровне. Раскладывал ситуацию по полочкам, анализировал все доводы «за» и «против», пытаясь найти достойное объяснение своим поступкам… И поднимал руки вверх, сдаваясь в плен собственному бессилию. Моя воля, в этом направлении, была полностью парализована. Мой мозг отказывался анализировать ситуацию и выдавать, хоть сколько-нибудь, в данном случае, приемлемые варианты. Единственно, что показалось мне вполне достойным способом разрешения проблемы, это уехать куда-нибудь подальше и разрубить расстоянием непонятный мне узел. А чтобы не оставлять никаких иных вариантов решения проблемы, а это была уже именно проблема, решил, перед отъездом, засватать Нину. Я не поставил Светлану в известность ни в отношении первого решения, ни, тем более, второго. Откуда она обо всем узнала? Бог весть… Станица и есть станица. Тем более, что такое мероприятие, как сватовство, скрыть абсолютно невозможно. Ощущения свои в день сватовства я запомнил досконально, а вот детали самого действа оказались смазаны и напоминали приключение, произошедшее не со мной. А как бы подсмотренное, и перенесенное на меня. Зато внутренний голос, всю дорогу, к дому Нины, твердивший мне:
– Зачем тебе это нужно? Развернись и иди к Светлане…
Я помню и поныне, по прошествии уже стольких лет. Как я вообще сумел противостоять этой напасти? М-да…
Я уехал на следующий день, в Тюменскую область, город Сургут. Я не уехал… Я сбежал. От себя. И еще от кого-то неизвестного, во мне. Сбежал, предполагая избавиться насовсем от внутренней двойственности, и соединить себя, в сибирских морозах, в одно целое… Я был очень наивный…
В Сургут я прилетел после обеда. Уже и у нас, как здесь говорили – на большой земле – стояли весьма прохладные дни, а в Сургуте вовсю свирепствовала настоящая, северная зима. Моя теплая, по южным меркам, синтетическая курточка на синтетическом же меху, мгновенно встала коробом на моем организме и я, довольно свободно, перемещался в ней, как в глубоководном скафандре. Заледеневшие перчатки не сгибались совершенно и, в одной из них, громыхал по коленям, ставший железным, портфель с моими дорожными пожитками. Пятнадцать минут пути, от самолета до здания аэровокзала, показались мне вечностью. Я, с огромным трудом, доковылял в толпе прилетевших одним со мной рейсом пассажиров до автобусной остановки. По неопытности, да и откуда ей было взяться у теплокровного южанина, я забрался в «ЛиАЗ» на заднюю площадку. О-о… Этого делать было никак нельзя. Ну откуда же я знал? Меня тут же укусил за ногу свирепого вида бультерьер, восседавший на задней площадке в окружении шавок разных пород и размеров. Ну, укусил, это слишком громко сказано. Попробовал прокусить мои «Монтаны», индийского розлива, превратившиеся на морозе в некое подобие танковой брони. Тут и крокодил бы зубы обломал, не то что какая-то, мелкопошибная дворняга. Однако адреналину в мою кровь, этот бультерьер, явно добавил. Громыхая одеждой, я испуганно шарахнулся вглубь автобусного салона, вызвав веселое оживление среди аборигенов. В сфере транспортных перевозок, в зимнее время, отношения людей и животных, здесь, на краю Земли, были строго регламентированы. Заднюю площадку автобусов занимали исключительно собаки, едущие куда-то по своим, собачьим делам. И какое собачье дело было нам, людям, куда они едут? Автобус останавливался на очередной остановке, двери открывались, несколько собак покидали салон, а с остановки добавлялись новые, явно знакомые с теми, что уже куда-то ехали. Причем, люди не обращали на собак никакого внимания. Впрочем, собаки на людей тоже. Я – исключение, которому тут же, доступно, объяснили правила общежития. Билетов собаки не покупали. Потом-то я понял, что животные эти были брошены своими хозяевами, выколотившими на Тюменской земле длинный рубль, автомобиль, квартиру и укатившими на Большую Землю. Зачем им проблемы с перевозкой, ставших ненужными, домашних любимцев?
Добираться мне предстояло до месторождения Федоровское. Где оно находится и как туда попасть, я совершенно не представлял. Из нашей станицы обретался там Андрей Бобин, длинный и угрюмый мужик, сварщик по специальности. Ещё летом, будучи в отпуске, он заронил в мою душу этакое чувство зависти, пригнав новенькую, малинового цвета, «шестерку». Мы с матушкой, по моей инициативе, напросились к ним вечером на чай, чтобы расспросить, как это люди, за один сезон, умеют сколотить деньгу на такой шикарный автомобиль. Андрей в станице уважением не пользовался. Запойно пил и умом, как говорится, не блистал. Жена с ним мучилась. Периодически, когда запой начинал напоминать самолетное пике, она собирала его в охапку, закупала спиртное в непотребных количествах, отдельное купе в железнодорожном вагоне и увозила Андрея на историческую родину, где-то тоже на северах. Может, был там какой шаман, или народный знахарь-умелец, но возвращали Андрея к дому уже вполне в человеческом виде. Хватало полученной установки на несколько лет. Потом все повторялось с точностью до деталей. Вот, в один из таких моментов просветления и укатили они, с женой для подстраховки, на Севера, деньжищ подзаработать и здоровье, отсутствием алкоголя, подправить.
Андрей, сознавая всю весомость факта обладания новым автомобилем, очень важничал. Мы, с матушкой, сидели, как воробушки, на табуретках и слушали, открыв рты, эпос былинного самоеда. Сербая, он дул кружку за кружкой крепчайшего чая, и учил нас уму-разуму.
– Да я одного аванса пол штуки принес. Гальке – Так звали его супругу – бросил на тумбочку, купи, что хочешь… А в получку штукарь…У нас за зиму на тумбочке шесть тысяч скопилось. Так и лежали, никуда мы их не убирали. Отпуск подошел, мне талон на «шестеру» выдали. Мы с Галькой на базу приехали, в Свердловске, а я все не верю, что сейчас машину возьмем. Мужику, что тачки выписывал, я стольник подкинул, чтобы цвет выбрать. За город машину перегонщик выгонял, а потом я сам за руль сел. Вот только тогда и поверил – моя!
Под такой рассказ куда хочешь поедешь… Аванс – полштуки! Это что же? Это где же? Стольник, чтобы цвет выбрать…Как оно вам? Вот я и поехал, чтобы, значит, и свои проблемы разрешить и тоже, стольник на цвет бросить, с барского плеча. Маршрут, в общих чертах, Андрей мне обрисовал. Два часа лету до Свердловска, потом три до Сургута, автобусом до пристани и не стонать… А как не стонать? Ни один автобус, по имени «Икарус», меня не взял. Отчаливали с вокзала с двумя, редко десятью человеками в салоне и гордой табличкой – вахта. Посторонних не берем! И точка! К вечеру, на перекладных, доехал я до какого-то перекрестка в необъятной тундре, где у костра грелись заодно и водкой, человек тридцать сплошных горемык, тоже куда-то едущих. В качестве топлива в костре использовался скат от грузового автомобиля, и народ, по очереди, пытался вокруг этого ската хоть как-нибудь, и хоть что-нибудь согреть. Но скат был один, народу было много и всем места не хватало. Мороз, меж тем, всё крепчал, ветерок всё усиливался, а скат, он и в Африке скат, известно, что при горении выделяет. И через два часа, из вполне разнообразной людской массы, получилась толпа жителей Бурклино Фасо, с совершенно черными лицами и ослепительно белыми зубами и белками глаз. И когда, наконец-то, подъехал уже и не ожидаемый, рейсовый «Икарус», то водитель, с перепугу, пытался проскочить мимо нас, видимо предположив, что в качестве оплаты ему будут совать какие-нибудь раковины Каури. Не тут-то было… К уже имеющимся в салоне паре тысячам пассажиров, добавилось еще несколько сотен жителей далекой и таинственной земли, Гвинея-Биссау. Или Верхней Вольты? Ну, простите, забыл я – откуда родом. Вы бы так замерзли… Когда я, после двухчасового вишения,(или висения?) между телами папуасов прибыл таки в Федоровку и отворил дверь в бочку, где как Диоген, в одиночестве, обитал Андрей Бобин, то он, от такого явления, потерял дар речи и неделю только икал и ел, приготовленные мною, блины. А вы думали, откуда появились на нашей планете чернокожие граждане? Оттуда вот и появились. С Федоровки… Короче, Андрей поикал, поикал, а деваться некуда. Надо отмывать и обустраивать. А поскольку Андрей в станице уважением не пользовался, то само-собой получилось, что и здесь, на Северах, он тоже никаким уважением не пользовался. Привел он меня в одну шарашку, потом в другую и всё нигде, и никому я был совершенно не нужен. Мало того, у меня сложилось впечатление, что и сам Андрей тоже был особо никому не нужен. Получил свою «шестеру», чего между ног болтаться? Понял я, что спасение утопающих, дело рук самих утопающих. И взял на себя благородное дело собственного трудоустройства. И определился в строительно-монтажное управление за каким-то, забытым мною, порядковым номером, какого-то сургутостроительного треста. Электриком. А также дали мне крышу над головой, в зеленом, сборно-щитовом общежитии в поселке Барсово. Куда я и приехал из конторы, порядком уставший и голодный. К моему искреннему удивлению, продуктов на этой разрекламированной всеми средствами массового гипноза, комсомольской стройке не было вообще. То есть, никаких, по определению. Все, повторяю, все полки в магазинах были забиты стеклянными банками с маринованными овощами венгерской фирмы «Глобус». Жрать их, именно жрать, а не есть, было невозможно, поскольку основным ингредиентом этой консервации был уксус. Булка черствого хлеба в сочетании с болгаро-венгерским перцем могла обрадовать только узника Освенцима. Мой же пустой желудок мгновенно взбунтовался и потребовал отвести организм куда-нибудь, поближе к местам общего пользования. Каковых в общежитии не оказалось. А нужно было одеваться и тащиться, примерно за километр, в теплый туалет. На пять тысяч населения поселка, подобных заведений оказалось всего три. Вот такая занимательная арифметика. Почему занимательная? А потому, что в разгар зимы, когда столбик термометра завалился за отметку в минус сорок шесть градусов, туалеты эти вышли из строя. Отопление, видите ли, в них перемерзло. Соответственно, и вода тоже. Вкупе с канализацией. А народу, как я уже сказал, пять тыщ… Человек же так устроен, что когда места эти, стыдливо называемые отхожими, имеются в наличии и легко доступны, то сколько раз ты их посещаешь, в течение дня, особого значения не имеет. Иногда, может быть, и один раз всего. А что? Экономно выходит. А вот, когда места эти, по щучьему велению, по чьему-то хотению, вдруг стали недоступны, то оцените ситуацию. Утром, спозаранку, встал по звонку будильника на работу. Куда, в первую очередь? Ну, курильщики, понятное дело, за сигаретой. Влюбленные, очень даже может статься, что и за любовью. Алкоголики, мучимые жаждой, рюмочку опрокинуть. Остальной народ, не охваченный этими явлениями, куда попрется? Да туда… Куда же ещё. В места общего пользования. Да и те три категории – подоспеют невдалеке. А их, мест этих, повторяюсь, нет. А мороз трещит такой, что задницу свою из штанов доставать неохота, а приходится. И пять тысяч человек, пометавшись между тремя, неработающими туалетами и представляя собой весьма разнополую толпу, сделали все свои дела, где придется, не таясь друг от дружки. И загадили всё окружающее пространство. Благо, мороз на улице все сразу в камень превратил. Народ, весьма озадаченный случившимся обстоятельством, на работу, кое-как, разъехался. Начальство думу подумало и приказало плотникам соорудить дощатые туалеты, наподобие дачных, в минимально необходимом количестве, полагая устранить проблему в короткие сроки. А чтобы подстраховаться, хоть немного, от нашего всегдашнего «авось», строения эти сделали от земли на максимальную высоту, увеличив тем самым, полезный объем сооружения. Не учли, как водится, самой, что ни на есть, малости.
Морозов.
Все твердые отходы человеческой жизнедеятельности замерзали еще на лету, не собираясь, естественно, равномерно распределяться по полезному объему ватерклозета. Получалась своеобразная пирамида из экскрементов, быстренько выпершая наружу из толчка. Двери в заведение перестали закрываться и, вскоре, сама надобность в них отпала. Представьте себе дощатый туалет с открытыми дверями и смерзшейся горой из некоего материала, в котором поутру вырубались ступени. К каждому такому заведению стояла очередь из сотни, полторы страждущих людей, счастливчик вскарабкивался по ступеням под потолок туалета, раскорячивался там и делал свое дело. Затем, при попытке спрятать сокровенное обратно в одежду, терял остойчивость и скатывался, на голом заду по ступенькам, под оглушительный хохот толпы. Катание с горок – национальная русская забава, едри её в корень. Стоит добавить, что у каждого общежития, примыкая к одной из стенок, выросла, до крыши, горка желто-зеленого цвета. И из чего она образовалась? Вот ведь вопрос. Туалеты, конечно, отремонтировали, куда же без них деться? Впечатления остались. А последствий этой эпопеи, по весне, я уже не застал. Не вынесла душа поэта. Уехал я.
Ну, и к чему это я?
А, да…
Пока народ с работы ещё не вернулся, как мог, обустроился я на новом месте. С комендантшей, симпатичной, молодой женщиной, познакомился. Матрац, простыни получил, кровать занял. Инструкцию мне прочитали, о правилах поведения в общежитиях советского типа. Из этой инструкции следовало, что водку пить строжайше возбранялось, сигареты курить: ни-ни, женщин легкого, а также среднего и тяжелого поведения не приводить ни под каким предлогом. Сорить, готовить пищу, отправлять естественные надобности в ванную, установленную в умывальной комнате, тоже было нельзя. На душе моей значительно прояснилось и полегчало. Приятно, все-таки, что ни говори, жить в культурной, не захламленной всякими дурными привычками, человеческой среде. В седьмом часу вечера, хлопая входными дверями, в общежитие потянулся рабочий народ. Появились и обитатели комнаты, в которой мне предстояло вжиться в статус бывалого северянина. Длинный, белобрысый Колек, работавший сварщиком на основном направлении трубопровода Уренгой-Помары-Ужгород, и башкир Мунир, со сломанной рукой, которую он, по пьяному делу, засунул, ненароком, в изолировочную машину. Пока познакомились, да поговорили о том, о сем, время подоспело к одиннадцати часам, и мы засобирались отбиваться. Ведь завтра первый рабочий день на новом месте. Что-то там он принесет, и как-то там нас примут? Потушили свет, и я уснул сном праведника, намаявшись за день от всевозможных треволнений.
Спи, моя радость, усни…
В доме погасли огни…
Спи, моя радость, усни…
Проснулся я оттого, что кто-то включил свет и сел на мою кровать. Тут же визгливо заиграла гармонь, и пьяный, фальшивящий голос начал горланить какие-то разухабистые частушки. Оторопело продрав глаза, я обнаружил за столом весьма живописную компанию. Человек пять, или шесть, кто с голым торсом, кто в одних майках, расписанные татуировками по всему живому пространству тела, уже под изрядным шафе, играли в картишки и, по всей видимости, на деньги. По центру стола высилась бутыль с неизвестной жидкостью, которую, время от времени, разливал по стаканам гармонист с черной, густой бородой. Разговор шел о том, кто, где, когда и в каком статусе, обретался на зоне.
– Я был козырный – Бия себя в могучую грудь, орал гундосо человек, одного взгляда на которого хватило бы, чтобы довести до инфаркта среднестатистического, советского человека.
– Чё ты пургу гонишь? Козырный… Это, что за масть такая? – Возражал ему огромный детина, держа в исколотом перстнями кулачище малюсенький, граненый стаканчик.
– Говорю тебе, козырный… Чё, не врубаешься?
– Да я то врубаюсь… Может это ты с малолеткой попутал? А, Гнус?
– Да ты сам рамсы попутал… Говорю тебе, козырный…
– Ну, ну… Ещё скажи, в джокерах ходил. Мы маляву на зону кинем, пробьем, в каких ты козырных ходил.
– Это кто меня пробивать будет? Уж не ты ли?
Признаюсь, хотя я и не робкого десятка, подобная обстановка меня шокировала. Сна, как не бывало. Отвернувшись к стене, я лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь в разговор, смысловой нагрузки которого я не понимал и наполовину. Не знаю, сколько времени длилась эта вакханалия и когда, в котором часу ночи они разошлись, но проснулся я наутро, напрочь разбитый.
– И как часто у вас такое повторяется? – Задал я вопрос Муниру, имевшему тоже, далеко не блестящий вид.
