Шурин – владелец цементного завода.
Брат – председатель муниципального банка.
Племянник – …
Нечаев чуть не подпрыгнул от восторга. Его сердце забилось в такт идеи, которая лихорадочно стучала в его голове.
Вот оно! Есть! Племянник – владелец животноводческой фермы, специализирующейся на выращивании свиней.
Так-так! А если историю с фермером Теременко преподнести следующим образом?
Племянник новосибирского губернатора хочет установить монополию на региональном мясном рынке. Дядя-губернатор решает ему в этом помочь. Он подписывает постановление об истреблении свиней в частных фермерских хозяйствах (разумеется, кроме хозяйства своего племянника), ибо свиньи, якобы, заражены смертельно опасной для человека болезнью – африканской чумой. Но на самом деле никакой африканской чумы в Новосибирской области нет. Все доказательства её присутствия сфабрикованы. А истинной целью губернаторского постановления является намерение устранить конкурентов своего родственника. Беспредел новосибирского губернатора доводит людей до петли!..
О, даже заголовок пришёл на ум: «Свиноцид губернатора Авдеева»…
5
Москва встретила меня трескучими морозами. После знойного, солнечного Гонолулу было, конечно, некомфортно таскать на себе кучу всякой стесняющей тело одежды: пуховик, шапку-ушанку, рукавицы, меховые сапоги. Но ничего не попишешь – климат есть климат.
Нет, снег и мороз не были для меня в диковинку. В нашем Нью-Джерси зимы тоже были морозными, так что я к холодам привык. Просто неприятен был сам перепад, как таковой. Ещё совсем недавно – пляж, тёплая вода, песок, и вдруг вместо этого – снег и сугробы. Кому такое понравится?
– Ты, главное, иди по накатанной, – напутствовал меня шеф. – Психология людей везде одна – что в Америке, что в Африке, что в Европе. Все стремятся урвать. Жажда наживы присуща всем: и негру, и арабу, и славянину, – и этим нужно пользоваться. Основная двигательная пружина в жизни человека – это самолюбие. Все люди – дети. Вовлеки их в игру, в которой они смогут играть желанные роли – и они твои. Они послушно пойдут за тобой. Некоторые, правда, считают, что здесь нужно учитывать и особенности национального темперамента. Но национальный темперамент здесь совершенно не причём. Все люди одинаковые. Просто говорят на разных языках. При желании можно организовать революцию и во флегматичной Финляндии. Но только Финляндия нам не нужна.
– А Россия нужна? – простодушно спросил я.
– Россия нужна, – кивнул Миллер. – Нужна, и даже очень. Всё, что ты делал до этого, по своиму значению для национальных интересов Америки – это детский «автограф» на пелёнке.
– А как насчёт загадочной русской души, о которой столько говорится в их литературе? – скорее в шутку, чем всерьёз поинтересовался я. – Она идти по этой накатанной не помешает?
Но Миллер не понял моего юмора.
– Не помешает, – заверил меня он. – Загадочная русская душа безвозвратно испарилась, и русские сейчас такие же, как и все. А раньше – да, раньше они действительно отличались от остальных. Когда я изучал психологию в институте заграничной службы Госдепартамента в Арлингтоне, в том курсе даже присутствовал специальный раздел: «Психология советского человека». Она, кстати, хорошо видна по их старым кинофильмам. Советский человек… в смысле, правильный советский человек… не представлял свою жизнь вне государства. Такая, вот, была там государственная система. Государство давало человеку всё: образование, работу, жильё, социальную защиту, – и всё это совершенно бесплатно. Государство охватывало все стороны существования человека. В Советском Союзе культивировалась атмосфера коллективизма. «Ячество» (от слова «я») предавалось анафеме. Высшими ценностями были: сердечность, открытость, верность традициям, взаимопомощь, патриотизм, вера властям. Но всё это исчезло с крушением Советского Союза, и русским, как и всем остальным, стал присущ горизонтальный индивидуализм. Русские сейчас разобщены, их жизнь протекает в атмосфере соперничества, в насаждении преймущества личного над общественным, они полны недоверия к властям. Так что работать в России можно. Современная Россия – это уже не тот монстр, каким некогда был Советский Союз. Советский Союз был империей. Но любая империя существует лишь до тех пор, пока она может расширяться. Если эта возможность исчезнет, она развалится. После Второй мировой войны Советам удалось сформировать вокруг себя плотное кольцо в виде так называемых социалистических государств. Но благодаря неудачной экономической модели, – неудачной для мирного времени, – недостатки которой были нами использованы с лихвой, это кольцо разрушилось, и Россия превратилась в ошмёток. Пусть крупный, но всё же ошмёток. Ты едешь не на пустое место. Фундамент для проведения операции там есть. «Анаконда» готовилась много лет. Мы вложили в неё уйму усилий и денег. Мы создали и обучили необходимую агентуру. Мы заимели агентов влияния на самом «верху», и теперь настала пора вводить в игру уже приобретённые нами козыри.
– Главное, чтобы эти козыри не оказались краплёными, – заметил я.
– Опасаешься, что их взяла под «колпак» ФСБ? Вряд ли, – поставил под сомнение мой пессимизм Миллер. – Все эти годы российские спецслужбы были заняты в основном крышеванием крупного бизнеса, но никак не решением своих непосредственных задач. Во всяком случае, у меня нет информации, что из наших агентов там кто-то провалился… Короче, – подытожил шеф, – все условия созданы, все комбинации определены, партию требуется только грамотно разыграть. Вот это и будет твоей задачей. Кстати, нашим резидентом в Москве является один твой давний знакомый.
– Кто? – вскинул брови я.
– Ван Комп. Насколько я знаю, он, в некотором роде, является твоим крёстным отцом. Значит, сработаться вам будет несложно…
Дин Ван Комп!
Услышав это имя, мне не пришлось рыться в пыльных закоулках своей памяти. И Миллер нисколько не лукавил, когда говорил, что этот человек является моим «крёстным отцом». Ван Комп действительно принял немалое участие в моей судьбе. Ведь это именно благодаря ему, я и попал на эту службу.
Наше с ним знакомство состоялось в Ираке, где я служил наёмником в «Чёрном ястребе»[6 - «Чёрный ястреб» – крупная частная военная компания. Являлась одним из главных партнёров министерства обороны США по обучению армейских кадров, насчитывала в своих рядах порядка 2,5 тысяч человек, принимала участие в военных операциях в Афганистане и Ираке.]…
Как давно это было! Тогда я был ещё совсем зелёный пацан!
Наш отряд базировался в Багдаде.
Привыкнуть к Багдаду оказалось нелегко. Это был уже не тот цветущий город, каким знали его те, кому посчастливилось побывать в нём до войны. От одного из самых красивых городов на Ближнем Востоке практически ничего не осталось. Это было хаотичное вместилище руин, канализационных миазмов, повальной нищеты и сети мощных бетонных противоударных стен, разделяющих стихийно образованные анклавы.
Гнетущее впечатление от послевоенного Багдада усиливал и климат. Если зимой там было ещё хоть как-то более-менее терпимо, то летом начинался не иначе как сущий ад: палящее солнце, томительный зной, раскалённая земля! Чувствуешь себя как грешник на сковородке. Мы ведь ходили там не в пляжном одеянии. Мы были упакованы, что называется, ого-го! Такие уж были там требования безопасности: камуфляж, бронежилет, каска, карабин, вещмешок. Пот катил с нас градом. Он лил по лицу, стекал за шиворот, струился бурным ручьём между лопатками. Жестокая головная боль клещами выворачивала мозги. Ходишь вот так весь день и чувствуешь себя куском дерьма в выгребной яме, ибо воняло от всех немилосердно, а помыться удавалось далеко не всегда.
Наш отряд был призван заниматься охраной: мы гоняли на бронированных «Хаммерах», сопровождая конвой; катались в затонированных «Паджерах», перемещая какого-нибудь опасающегося за сохранность своей задницы чина; несли дежурство у стратегических объектов; патрулировали улицы. Но, помимо этого, нас время от времени бросали ещё в какую-нибудь грязь. Официально это называлось «зачисткой территории». Мы приезжали в назначенное место, прочёсывали его сплошняком и уничтожали там всё, что попадалось нам на глаза. Убивали мы без разбору. Женщина или мужчина, взрослый или ребёнок – нам это было всё равно, мы не испытывали при этом никаких угрызений совести. Та мера человеческих чувств и поступков, которая свойственна людям в обычной жизни, была здесь неприменима. Наши души были заключены в железный панцирь. Здесь шла война, в которой нас тоже могли убить. Мы просто выполняли свою работу. Мы убивали, а нам за это платили. Так же, как платят трактористу за то, что он вспахал землю. Так же, как платят строителю за то, что он построил дом.
Зачисткам подвергались, в основном, те районы, которые проявляли свою нелояльность к новым властям. Тем, что воцарились с нашей подачи после свержения Саддама Хусейна.
Насаженную нами власть в Ираке приняли далеко не все. Как ни жесток был Саддам, как ни деспотичны были его замашки, а его авторитет в стране был всё же высок. То, что прощается диктатору-соотечественнику, не сойдёт с рук ставленнику оккупантов. Ирак походил на кипящий котёл, который периодически приходилось охлаждать.
Вот после одной из таких «зачисток» и произошло моё знакомство с Ван Компом.
Как-то нас послали в Эр-Рамади, – есть такой городок на западе Ирака, в ста километрах от Багдада, в провинции Анбар, – и поставили задачу – уничтожить человека по имени Мохаммед Аба-Муса. Это был один из лидеров повстанцев, которые доставляли нам очень много хлопот. Нам раздали его фотографии, очертили квадрат, где его можно было найти. Ну а точное его местонахождение мы должны были установить уже сами.
Мы стали думать, как это можно сделать, и в моей голове созрел хитрый план.
– Боб, – сказал я командиру нашего отряда Бобу Шрамму… Кстати, пренеприятнейший был тип: наглая физиономия, циничная улыбка, стеклянные, какие-то безжизненные, глаза. В мрачном настроении, – ему обычно сопуствовало похмелье, – он походил на немецкую овчарку, которую держали на удушающе коротком поводке. – А почему бы нам не проделать вот такую штуку – давай задействуем для этого дела нашу актрисулю. Дадим ей возможность по достоинству проявить свой талант.
Я говорил о Ханае, молодой бабёнке, которая уже давно крутилась в нашем отряде. Это была броская особа с сияющими, жгучими глазами, способными кого угодно сразить наповал. Актриса. Играла до войны в каком-то театре. Чтобы выжить, приблудилась к нам. Оказывала определённые услуги по, так называемой, «школе верховой езды».
– Представь себе такую картину. Сидит на улице окровавленая девушка, в её руках – грудной ребёнок… Будет лучше, если это будет мёртвый ребёнок… Сидит и льёт горючие слёзы. Вокруг неё, естественно, собирается народ. «Меня изнасиловали, искалечили, моего ребёнка убили, а сделал это высокий бородатый человек. А вот, кстати, и его фотокарточка». Народ, само собой, начинает негодовать, и, как знать, может в толпе найдётся какой-нибудь сердоболец, который опознает нашего «клиента» и сгоряча сболтнёт, где он живёт. Ну, а остальное – дело техники.
Шрамму моё предложение понравилось.
– А что, ничего, – осклабился он.
Моя задумка удалась на славу. Ханаа сыграла великолепно, она была без комплексов во всём. Уговорить её не составило никакого труда. Две стодолларовые бумажки – и она без раздумий согласилась.
Как сейчас помню, день тогда был очень жаркий. Дышалось с трудом, пыль обжигала лицо.
Мы въехали в город, вытолкнули Ханаю из машины на площади возле рынка. Она подождала, пока мы скроемся, и начала причитать…
Обо всём, что произошло потом, я сужу по рассказу Фатиха, этнического турка, служившего в нашем отряде. Мы заблаговременно отправили его на место предстоящего спектакля в качестве «дирижёра». Восточная внешность и местная одежда делали его ничем не отличимым от тех, кто проживал в тамошних краях.
…Ханаа подняла такой вой, что на него сбежался почти весь рынок. Как я и предполагал, вид избитой, окровавленной девушки с трупом младенца на руках никого не оставил равнодушным. Это было само горе. С неё можно было хоть скульптуру лепить: «Отчаяние и страх»…
Да, кстати, насчёт трупа младенца. Мы добыли его в одном мелком селении по пути в Эр-Рамади. Попалась нам там на глаза одна особа. Мы её пристрелили, ребёнка проткнули штыком, и таким вот образом получили нужный реквизит.
…Дождавшись, пока возле неё соберётся внушительная толпа, Ханаа сквозь слёзы поведала обо всех «пережитых ею муках» и предъявила на всеобщее обозрение облик своего «обидчика».
– Этого зверя нужно во что бы то ни стало найти! – разогревал народ Фатих. Драматичные модуляции его голоса зажигали кровь и побуждали к буйному проявлению праведного гнева. – Убийство младенца прощать нельзя! Кто-нибудь его знает? Кто-нибудь может сказать, где он живёт?
– Я его знаю! – выкрикнула какая-то пышущая негодованием старуха. – Он живёт на шестидесятой улице в доме номер пять.
Эта информация была тут же передана нам Фатихом по мобильной связи, и не успела часовая стрелка обежать круг, как «обидчик» Ханаи был уже мёртв. Наш налёт произошёл настолько стремительно, что ни он, ни его охрана не успели сделать ни единого выстрела.
Армейское руководство было нами довольно, и через несколько дней меня внезапно вызвали в штаб.
