Пауза. Затем, сделав глубокий вдох и выпрямив плечи, он твердым голосом спросил:
– Скажите мне, а где здесь заправка?
Уже с десяток человек, некоторые из которых были в состоянии не намного лучшем, чем он, объяснили ему, что колесо и машина больше не соединены между собой никакой физической связью.
– Надо сдать назад, – через какое-то мгновение предположил он. – Включить на ней задний ход.
– Так ведь колеса нет!
Он задумался.
– Попытаться не помешает, – сказал он.
Пронзительный рев клаксонов достиг крещендо, и я повернулся и пошел напрямик через газон к дому. Я оглянулся еще раз. Вафля луны сияла над домом Гэтсби, придавая, как и прежде, красоту ночи и оставаясь самым стойким свидетелем смеха и шума его все еще пылающего огнями сада. Какая-то неожиданная пустота, казалось, исходила теперь от этих окон и больших дверей, окутывая собой и погружая в полную изоляцию фигуру хозяина, который стоял на крыльце с поднятой рукой в формальной позе прощания.
Перечитывая то, что я до сих пор написал, я вижу, что создал у читателя впечатление, будто события этих трех вечеров, разделенных между собой несколькими неделями – все, чем я жил в то время. На самом же деле все наоборот: это были не более, чем случайные эпизоды насыщенного делами лета, и до какого-то момента, который наступил гораздо позже, они занимали меня бесконечно меньше, чем мои личные дела.
Большую часть времени я работал. По утрам раннее солнце отбрасывало мою тень на запад, когда я спешил по белым каньонам улиц нижнего Нью-Йорка в сторону «Пробити Треста». Я знал по именам других клерков и молодых торговцев облигациями, часто обедал с ними в темных, переполненных ресторанах маленькими свиными сосисками с пюре и кофе. Я даже закрутил короткий роман с одной девушкой из Джерси-сити, работавшей в бухгалтерии, но ее брат начал бросать косые взгляды в мою сторону, так что когда она ушла в отпуск в июле, я тихо спустил все это на тормозах.
Обедал я обычно в Йель-клубе (по какой-то причине это всегда было самым скучным временем за весь мой рабочий день), после чего поднимался по лестнице в библиотеку и добросовестно в течение целого часа изучал там теорию инвестиций и ценных бумаг. Обычно всегда находилось несколько нарушителей тишины вокруг, но они никогда не заходили в библиотеку, поэтому здесь было хорошее место для того, чтобы поработать. После работы, если вечер выдавался тихим и приятным, я возвращался домой пешком по Мэдисон Авеню мимо старой гостиницы «Мюррей Хилл», далее по 33-й улице до Пенсильванского вокзала.
Мне начинал нравиться Нью-Йорк, его оживленный, тянущий на приключения ритм по вечерам и то удовлетворение, которое сообщает беспокойному глазу постоянное мельтешение людей и машин. Мне нравилось ходить по Пятой Авеню, присматривать себе в толпе романтического вида женщин и представлять в своем воображении, что через несколько минут я войду в их жизнь, и никто никогда об этом не узнает и не выскажет свое неодобрение. Иногда я мысленно провожал их до их квартир на углах неведомых улиц, и они оборачивались и улыбались мне, прежде чем просочиться через дверь и раствориться в теплой темноте квартиры. В завораживающих столичных сумерках меня иногда преследовало чувство одиночества, и я ощущал его в других: в бедных молодых клерках, слоняющихся без дела под окнами, ожидая, когда наступит время одинокого обеда в ресторане, молодых клерках, впустую проводящих сумерки – самые романтические мгновения вечера и жизни.
И опять в восемь часов, когда темные полосы пяти подряд сороковых улиц были забиты такси, тянущимися в направлении театра, я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Фигурки наклонялись друг к другу в такси во время стояния в пробке, слышались пение и смех от неразличимых шуток, а огоньки сигарет описывали в воздухе траектории непонятных жестов. Представив и себя вместе с ними спешащим к веселой жизни и разделяя их внутренний восторг, я пожелал им хорошо провести время.
На какое-то время я потерял из виду Джордан Бейкер, но затем, в середине лета, я снова отыскал ее. Поначалу мне было лестно ходить с ней по разным местам, поскольку она была чемпионкой по гольфу, и имя ее было известно всякому. Потом в душе моей возникло нечто большее. Нет, это не была любовь, это было что-то вроде благосклонного любопытства. Скучающе-надменное лицо, которое она обращала к миру, скрывало что-то под собой, – большинство наигранных манер в конечном счете скрывают под собой что-то, даже если вначале это и не так, – и вот однажды я увидел, что именно. Однажды мы были вместе на одной дачной вечеринке в Уорвике; она оставила взятую напрокат машину под дождем, не натянув крышу, и потом солгала об этом, – и тут я вспомнил один случай с ней, о котором я услышал в доме Дэйзи, но как-то не обратил на него внимания тогда. На ее первом большом турнире по гольфу разгорелся один скандал, который чуть не достиг газетных полос: будто бы она сдвинула свой мяч из плохой позиции в полуфинале. Шум вокруг этого доходил уже до размеров скандала, но потом утих. Мальчик, подносящий клюшки, отказался от своих слов, а единственный второй свидетель признал, что мог ошибиться. Этот инцидент остался в моей памяти связанным с ее именем.
Джордан Бейкер инстинктивно избегала умных, проницательных мужчин, и теперь я понял, почему: она чувствовала себя безопаснее с безупречной репутацией «леди», для которой любое отклонение от каких-либо законов морали считалось бы немыслимым. Она была неизлечимо нечестной. Она была неспособна выдержать несоответствие этой репутации и, учитывая это нежелание иметь дело с такими мужчинами, я думаю, она уже с самого раннего возраста начала прибегать к разным уверткам, чтобы сохранять эту свою холодную, дерзкую улыбку, обращенную к миру, и при этом удовлетворять потребности своего сексуального, энергичного тела.
Для меня это не имело значения. Нечестность в женщине – черта, за которую ее никогда нельзя осуждать всерьез, и я, немного посожалев, потом забыл об этом. Тогда же, на той дачной вечеринке у нас состоялся любопытный диалог на тему вождения автомобиля. Он начался из-за того, что она проехала настолько близко к группе рабочих, что боковиной нашего капота оторвало пуговицу на пиджаке одного из них.
– Ты никудышный водитель, – возмущенно заявил я. – Тебе следует или быть осторожнее, или вообще не садиться за руль.
– Я осторожна.
– Нет, не осторожна.
– Ну, так другие осторожны, – сказала она легкомысленно.
– Причем тут другие?
– Они будут держаться подальше от меня, – настаивала она. – Для аварии нужны двое.
– А если бы тебе попался такой же неосторожный, как ты: что тогда?
– Я надеюсь, этого никогда не случится, – ответила она. – Я ненавижу беспечных людей. Именно поэтому мне нравишься ты.
Ее серые прищуренные от солнца глаза смотрели прямо перед собой, однако она нарочно сдвинула с мертвой точки наши отношения, и на какое-то мгновение мне показалось, что я люблю ее. Однако я никогда не поддаюсь горячке и полон внутренних правил, которые действуют, как тормоза на мои желания, и я знал, что прежде мне нужно определенно вырваться из тех пут, которыми я был повязан еще дома. Раз в неделю я писал письма, заканчивая их словами: «С любовью, Ник», и все, о чем я мог думать при этом, было то, как на верхней губе этой девушки проступала полоска пота, похожая на тонкие усы, когда она играла в теннис. Тем не менее, в этих отношениях присутствовало какое-то неуловимое взаимопонимание, которое должно было быть тактично прекращено, прежде чем я буду свободен от них.
Каждый подозревает в себе присутствие по крайней мере одной из главных добродетелей, и у меня она следующая: я один из тех немногих честных людей, каких я когда-либо знал.
ГЛАВА 4
Утром в воскресенье, когда доносился звон церковных колоколов из прибрежных деревень, мир и его хозяйка вернулись в дом Гэтсби и весело поблескивали на его газоне.
– Он бутлеггер, – говорили молодые леди, сидя где-то между его коктейлями и его цветами. – Однажды он убил человека, который раскопал, что он племянник фон Гинденбурга и кузен самому дьяволу. – Подай мне вон ту розу, дорогая, и налей последнюю каплю вон в тот хрустальный бокал.
Когда-то я записывал на пустых строках расписания поездов имена тех, кто приходил в дом Гэтсби тем летом. Сейчас это расписание уже пожелтело, рвется на складках; вверху написано: «Расписание поездов на 5 июля 1922 г.», но я все еще могу прочесть на ней потускневшие имена; они дадут вам лучшее, чем мои общие описания, представление о тех, кто воспользовался гостеприимством Гэтсби и отдал ему утонченную дань незнания о нем ничего.
Итак, от Ист-Эгга приходили Честер Беккерс и семейство Лич, а также человек по фамилии Бунзен, которого я знаю еще с Йейля, а также доктор Вебстер Сивет, которого утопили прошлым летом в Мэне. А также семейство Хорнбим, Вилли Вольтэрс, а также целый клан по фамилии Блэкбак, члены которого всегда держались кучкой в углу и задирали свои носы, как козлы, на всех, кто приближался к ним. Также приходили семейства Измэй и Кристи (или же Хуберт Ауэрбах и жена мистера Кристи), Эдгар Бивер, волосы которого, как говорят, стали вдруг белыми, как снег, одним зимним вечером без какой-либо видимой причины.
Клэренс Эндайв был из Ист-Эгга, насколько я помню. Он появился всего один раз, в белых бриджах, и подрался в саду с одним приживальщиком по имени Этти. Из более дальних мест Лонг-Айленда приезжали супруги Чидл и О.Р.П. Шредеры, а также Стоунволл Джексон Абрамс из Джорджии и супруги Фишгард и Рипли Снелл. Снелл был здесь за три дня до того, как отправился в тюрьму; он лежал на щебне аллеи пьяный до такой степени, что автомобиль миссис Улисс Светт переехал ему правую руку. Приходили также супруги Дэнси, и С. Б. Уайтбейт, которому уже далеко за шестьдесят, Морис А. Флинк, Хаммерхедс, импортер табака Белуга и его девочки.
Из Уэст-Эгга приходили семейства Поул и Малреди, а также Сесиль Роубак, Сесиль Шон, сенатор штата Гуликк, а также Ньютон Орчид, управляющий кинокомпанией «Films Par Excellence», Экгауст, Клайд Коэн и Дон С. Шварце (сын) и Артур Маккарти, – все, имеющие так или иначе отношение к киноиндустрии. Также бывали здесь супруги Кэтлип и Бемберги, а также Дж. Эрл Мальдун, брат того Мальдуна, который впоследствии задушил свою жену. Приходили сюда промоутер Да Фонтано, Эд Легрос и Джеймс Б. Феррет (по кличке «Ротгат»[4 - Незаконно добытое спиртное во времена сухого закона в Америке – прим. перев.]), а также Де Джонгс и Эрнест Лилли, – все они приходили, чтобы поиграть в карты, и когда Феррет направлялся в сад, это означало, что он разгрузился, и теперь компания «Associated Traction» будет осуществялть свои перевозки с прибылью весь следующий день.
Один человек по фамилии Клипспрингер бывал здесь так часто и так подолгу, что его прозвали «постояльцем», и я не уверен, есть ли у него вообще другой дом. Из театралов здесь бывали Гас Уэйз и Гораций Одонаван, Лестер Майер, Джордж Даквид и Фрэнсис Булл. Также из Нью-Йорка бывали здесь чета Кроум, чета Бэкхиссон, чета Денниккер, Рассел Бетти, Корригэны, Келлехеры, Дьюэры, Скалли, а также С. В. Белчер, чета Смэрк и молодожены Куинны, которые теперь в разводе, а также Генри Л. Пальметто, который покончил с собой, бросившись под поезд метро на площади Таймс-Сквер.
Бенни Маккленахен приезжал всегда с четырьмя девушками. Физически они, конечно же, отличались друг от друга, но по манерам и внешнему виду они настолько были похожи между собой, что неизбежно возникало впечатление, что раньше они уже здесь бывали. Я забыл их имена: одну, кажется, звали Жаклин, вторую Консуэла, потом Глория, потом Джуди, или Джун, а их фамилии звучали либо как мелодичные названия цветов и месяцев, либо как более строгие для слуха фамилии больших американских капиталистов, кузинами которых они бы себя признали, если их хорошенько допросить.
Кроме всех этих, я помню, точно приезжала еще Фаустина О’Брайен, а также девушки Бэдекер и молодой Бруэр, которому отстрелили на войне нос, и мистер Альбруксбургер со своей невестой мисс Хааг, а также Ардита Фитц-Петерс и мистер П. Джуэтт, в прошлом глава Американского Легиона, мисс Клавдия Хип с мужчиной, которого называли ее шофером, а также принц чего-то там, которого мы называли Герцог, чье настоящее имя я забыл, если вообще когда-либо знал.
Все эти люди приходили в дом Гэтсби этим летом.
Однажды в конце июля, в девять часов утра, роскошный автомобиль Гэтсби подкатил по каменистой аллее к двери моего дома и посигналил мелодией из своего трехнотного рожка. Это был первый раз, когда он пожаловал ко мне, хотя до этого я побывал уже на двух его вечеринках, катался вместе с ним на его гидроплане и по его настоятельной просьбе часто пользовался его пляжем.
– Доброе утро, старик. Сегодня ты обедаешь у меня, и я подумал, что было бы неплохо вместе прокатиться.
Он балансировал на приборной панели своего автомобиля, с той ловкостью в движениях, которая так характерна для американца и которую, я думаю, он приобретает благодаря тому, что в юности не поднимает тяжестей и не сидит на стуле с жесткой спинкой, но еще более благодаря щадящей физической нагрузке наших игр с их длинными паузами, наполненными напряженным ожиданием действия. Это качество постоянно прорывалось сквозь фасад его церемонной манеры держать себя в виде беспокойности. Он никогда не мог сидеть спокойно на месте: всегда то ногой стучит обо что-то, то от нетерпения сжимает и разжимает кулак.
Он заметил, что я смотрю с восхищением на его автомобиль.
– Красивая вещь, не так ли, старик? – Он спрыгнул с подножки, чтобы дать мне лучший обзор. – Неужели ты ее никогда раньше не видел?
Я видел ее раньше. Все уже видели ее. Это был автомобиль темно-кремового цвета, сверкающий никелем, с округлыми выпуклостями по всей своей огромной длине, со сногсшибательными отсеками для шляп, для свертков с ужином и для инструментов, с лабиринтом из ветровых стекол, отражавших с десяток солнц. Сев в нее и оказавшись за несколькими слоями стекла в чем-то наподобие оранжереи из сыромятной кожи, мы двинулись по направлению к городу.
Я беседовал с ним, наверно, уже раз шесть за прошедший месяц и обнаружил, к своему разочарованию, что с ним почти не о чем говорить. Таким образом, мое первое впечатление о нем как о человеке, обладающем каким-то влиянием неясного происхождения, постепенно улетучилось, и он превратился в простого собственника роскошной придорожной закусочной по соседству.
И потом случилась вот эта поездка, которая меня привела просто в замешательство. Мы еще даже не доехали до поселка Уэст-Эгг, когда Гэтсби начал оставлять свои элегантные фразы незаконченными и в нерешительности хлопать себя по колену в своем карамельного цвета костюме.
– Вот скажи мне, старик, – неожиданно сказал он, – что ты, все-таки, думаешь обо мне, а?
Немного ошарашенный таким вопросом, я начал говорить общие уклончивые фразы, которые такой вопрос заслуживает.
– Что ж, я тебе сейчас расскажу кое-что о моей жизни, – прервал меня он. – Я не хочу, чтобы у тебя сложилось неверное представление обо мне из всех этих историй, какие ты слышишь.
Он, оказывается, был в курсе всех тех странных обвинений, которые придавали пикантность разговорам в его апартаментах.
– Я расскажу тебе сейчас чистую правду, как пред Богом. – Его правая рука сделала властный жест, будто повелев божественному возмездию стать рядом. – Я сын богатых родителей со Среднего Запада: никого из них сейчас уже нет в живых. Я рос в Америке, но учился в Оксфорде, потому что все мои предки учились там много лет. Это семейная традиция.
