Он посмотрел на меня искоса, и я сразу понял, почему Джордан Бейкер считала, что он врет об Оксфорде. Слова «учился в Оксфорде» он произнес очень быстро, скорее, проглотил их, или, точнее будет сказать, подавился ими, как будто это было то, что доставляло ему много беспокойства в прошлом. И вместе с этим сомнением правдоподобность этого его утверждения рассыпалась в прах, так что я даже начал подозревать в нем какую-то нечестность.
– Из какого региона Среднего Запада? – поинтересовался я без задней мысли.
– Сан-Франциско.
– А, ну да.
– Все мои близкие умерли, и мне досталась по наследству большая сумма денег.
Голос его звучал скорбно, будто память об этом внезапном вымирании целого клана еще была жива в нем. В какое-то мгновение у меня возникло подозрение, что он дурачит меня, однако, взглянув на него, я убедился в обратном.
– После этого я жил, как молодой раджа во всех столицах Европы: Париже, Вене, Риме; коллекционировал драгоценные камни, в основном рубины, охотился на крупных животных, малость рисовал – только для себя, все это время пытаясь заглушить память об одном очень грустном событии, которое произошло со мной много лет назад.
Мне стоило немалого усилия сдержать мой скептический смех. Сами фразы, которыми он говорил, были настолько избитые, что они не вызывали в моем воображении ничего другого, кроме образа некоего древнего раджи в тюрбане, настолько древнего, что из него изо всех дыр сыплется песок, когда он гоняется за тигром по Булонскому лесу.
– Потом пришла война, старик. Это стало большим облегчением для меня, и я усиленно пытался умереть, однако, как оказалось, жизнь вцепилась в меня очень прочно. Я записался в армию первым лейтенантом, когда она началась. В Аргоннском лесу я настолько продвинулся вперед с двумя пулеметными расчетами, что на обоих наших флангах образовалась брешь в полмили, которую наша пехота не могла долго закрыть. Мы продержались на наших позициях два дня и две ночи – сто тридцать человек с шестнадцатью ручными пулеметами Льюиса, и когда подошла, наконец, пехота, посреди горы трупов они нашли эмблемы трех немецких дивизий. Меня повысили до майора, и главы всех государств-союзников лично вручили мне каждый свою награду, даже глава Черногории, этой маленькой страны Черногории на Адриатическом море!
Маленькой Черногории! Он произнес эти слова высоким голосом и кивнул в подтверждение, улыбнувшись своей особенной улыбкой. Улыбка эта заключала в себе понимание мятежной истории страны Черногории и сочувствие черногорскому народу в его отважной борьбе. Она выражала полное понимание его вклада в народно-освободительную борьбу, который пробудил такую благодарность в маленьком теплом сердце Черногории. Теперь мой скептицизм захлестнула волна очарования; у меня было такое чувство, будто я бегло ознакомился с десятком журналов.
Он засунул руку в карман, и кусок металла на ленточке упал мне в ладонь.
– Это медаль от Черногории.
К моему удивлению, вещь выглядела как подлинник. На ней по кругу была выбита надпись: «Orderi de Danilo, Montenegro, Nicolas Rex».
– Переверни ее.
– «Майору Джею Гэтсби», – прочитал я вслух, – «За Отвагу».
– Вот еще одна вещь, которую я всегда ношу при себе. Сувенир со времен Оксфорда. Фотография была сделана в Тринити-колледже: человек слева от меня – это теперь герцог Доркастерский.
На этой фотографии полдюжины молодых людей в спортивных пиджаках вальяжно прохаживались в арочном проходе, за которым виднелась группа шпилей. Среди них был Гэтсби, по виду не намного моложе их, с битой для крикета в руке.
Тогда все было правдой. Я видел пламенеющие шкуры тигров в его дворце на Большом Канале; я видел, как он открывает сундук с рубинами, чтобы созерцанием их темно-красных глубин облегчить терзания своего разбитого сердца.
– Я собираюсь попросить тебя сегодня об одном большом одолжении, – сказал он, с удовлетворением кладя свои сувениры обратно к себе в карман. – И поэтому я подумал, что ты должен узнать кое-что обо мне. Я не хотел, чтобы ты думал обо мне, что я один из тех, имя которых «никто». Дело в том, что я часто нахожусь в обществе незнакомых мне людей, потому что я переезжаю с места на место, стараясь забыть о том горе, которое случилось со мной. – Он задумался. – Ты узнаешь о нем сегодня вечером.
– За обедом?
– Нет, вечером. Я случайно узнал, что ты придешь с мисс Бейкер на чай.
– Ты хочешь сказать, что ты влюблен в мисс Бейкер?
– Нет, старик. Просто мисс Бейкер любезно согласилась поговорить с тобой об этом деле.
Я не имел ни малейшего представления, о каком таком «деле» идет речь, и меня это больше раздражало, чем вызывало во мне интерес. Не для того я пригласил Джордан на чай, чтобы обсуждать с ней мистера Джэя Гэтсби. Я был уверен, что просьба эта будет какой-то совершенно фантастической, и на какой-то миг даже пожалел, что вообще ступил на его перенаселенный газон.
Больше он не сказал ни слова. Маска корректности опустилась на его лицо, когда мы приблизились к городу. Мы проехали Порт Рузвельт, где стояли впечатляющего вида океанские лайнеры с красной полосой, и помчались по булыжной мостовой через трущобный квартал с его мрачными, потускневшими, но далеко не пустыми барами девятисотых годов постройки по обеим сторонам. Затем долина угольной золы открылась перед нащими глазами по обе стороны, и я увидел миссис Уилсон, которая с пыхтящей жизненностью усердно качала насос гаражной бензоколонки, когда мы проезжали мимо.
С поднятыми, будто крылья, боковинами капота мы пролетели половину Астории, – но только половину, так как, когда мы виляли между столбами надземки, я услышал знакомое «чух-чух-тьфу!» мотоцикла и увидел рядом с нами разъяренного полицейского.
– Не переживай, старик, – крикнул Гэтсби. Мы притормозили. Вынув белую карточку из своего бумажника, он помахал ею перед глазами полицейского.
– Все верно, – согласился полицейский, взяв под козырек. – Буду знать вас в следующий раз, мистер Гэтсби. Извините меня!
– Что ты ему показал? – поинтересовался я. – Фотографию из Оксфорда?
– У меня была возможность однажды оказать услугу комиссару полиции, и он присылает мне теперь каждый год рождественскую открытку.
По ту сторону большого моста, между балками которого проникает солнечный свет и, отражаясь от движущихся машин, постоянно сверкает, за рекой высится громада большого города в виде белых скоплений домов, похожих на куски сахара, каждый из которых построен по желанию его владельца на чистые, тогда еще не пахшие грязью деньги. Город, который открывается с моста Квинсборо, – это всегда тот город, который открывается перед прибывающим в него впервые в своем первом сногсшибательном обещании всей тайны и прелести мира.
Мертвец проследовал мимо нас в катафалке, обсыпанном цветами, за которым следовали две кареты с опущенными шторами и за ними – более яркие кареты для друзей. Друзья умершего, увидев нас, выглянули из своей кареты, проводив нас своими скорбными глазами и с закушенной верхней губой по обычаю юго-восточной Европы, и я был рад тому, что шикарная машина Гэтсби попала в поле их зрения в этот мрачный для них выходной день. Когда мы проезжали остров Блэкуэлл, нас обогнал лимузин, которым управлял белый шофер, а в салоне сидели три модно одетых негра: два парня и девушка. Я громко рассмеялся, когда желтки их белых глазных яблок медленно и надменно переместились в нашу сторону – в сторону своих конкурентов.
«Что угодно возможно сейчас, когда мы перелетели через этот мост, – подумал я про себя, – все абсолютно…».
И даже Гэтсби возможен, и это не вызовет какого-либо особенного удивления.
Ревущий полдень. В хорошо проветриваемом подвальчике на Сорок второй улице меня уже ждал Гэтсби на обед. Моргая ослепленными от залитой ярким солнечным светом улицы глазами, я различил его темный профиль в передней и увидел, что он с кем-то беседует.
– Мистер Каррауэй, это мой друг мистер Вольфсхайм.
Маленький, с приплюснутым носом еврей поднял свою большую голову и навел на меня два своих густых пучка волос, колосящихся в обеих его ноздрях. Через мгновение из полутьмы показались его маленькие глазки.
– И я посмотрел ему в глаза, – сказал мистер Вольфсхайм, усердно пожимая мне руку. – И что, как вы думаете, я сделал?
– Что же? – спросил я вежливо.
Но этот вопрос, очевидно, был адресован не мне, потому что он бросил мою руку и покрыл Гэтсби своим выразительным носом.
– Я вручил деньги первому встречному и сказал ему: «Не давай этому ни пенса, пока он не закроет рот». И он тут же закрыл свой рот.
Гэтсби взял каждого из нас за руку и повел в зал ресторана, и мистер Вольфсхайм проглотил новую фразу, которую начинал говорить, и тут же погрузился в сомнамбулическую задумчивость.
– Виски с содовой и льдом? – спросил метрдотель.
– Миленький здесь ресторанчик, – сказал мистер Вольфсхайм, глядя на пресвитерианских нимф на потолке. – Но мне больше нравится тот, что напротив!
– Да, виски с содовой и льдом, – согласился Гэтсби, потом в сторону мистера Вольфсхайма:
– Там очень жарко.
– Да, там жарко и тесно, – сказал мистер Вольфсхайм, – зато сколько воспоминаний!
– Что за ресторан? – спросил я.
– Старый Метрополь.
– Старый Метрополь, – грустно растягивая слова, сказал задумчиво мистер Вольфсхайм. – Полный лиц, уже умерших и ушедших. Полный врагов, теперь уже исчезнувших навсегда. Никогда не забуду, сколько буду жить, ту ночь, когда там убили Рози Розенталя. Нас было шестеро за столом, и Рози много ел и пил всю ночь. Уже перед самым утром официант с веселым видом подошел к нему и сказал, что кто-то хочет поговорить с ним на улице. – Хорошо, – говорит Рози и начинает вставать, а я тяну его за руку, чтоб он сел на свой стул.
