Покушение в Варшаве

Глава 5. Персидские письма

Петербург. Начало апреля

Тот явился на другой день, как условлено. С целой папкой аттестатов и похвальных листов сына. Готовый упирать на успеваемость и желание парня корпеть над языками.

– Почему не в Министерство иностранных дел? – осведомился Александр Христофорович. Он принимал в кабинете и быстро просматривал документы, которые подавал ему на подпись изящный щеголеватый адъютант. – Так п-почему не министерство Нессельроде?[38] – Александр Христофорович поднял на посетителя бледно-голубые глаза и разом все понял. Засекин-младший, может быть, и пошел бы по министерской стезе. Но для его родителя, генерала, отдать сына, уже готового офицера, штатским, в недра чиновничьей канцелярии – выше сил. Это такое унижение для дворянина, какого и снести нельзя!

Бенкендорф хотел сказать, что понимает и даже в глубине души разделяет подобную логику: кто раз надел мундир, забудь о фраке. Но, на беду, погода сегодня менялась. Ветра. Рваное небо. Голову сплющивало. Контузия напоминала о себе. А значит, кроме головной боли будет и заикание.

– Д-давайте с-с-сюда. – Бенкендорф было протянул руку к принесенной просителем папке.

Но тот вдруг побагровел, усы у него встали едва не горизонтально, глубоко посаженные глаза засверкали.

– Ч-чего вы д-дразнитесь?! – вскричал генерал. – Р-раз я п-п-пришел х-х-х… хода-т-тайствовать…

Бенкендорф подивился, какое собеседнику далось длинное слово!

– …т-так можно и-и-издеваться?

И в мыслях не было. Какой вспыльчивый!

Засекин с искренним оскорблением захлопнул папку и поднялся, намереваясь идти.

– Ч-честь имею.

Застывший у стола адъютант вытаращил глаза. Он впервые видел, чтобы кто-то едва не кричал на его шефа.

Александр Христофорович спохватился первым. Оторвал от листка угол и карандашом написал: «Лейпциг». Догнал рассерженного просителя у двери и сунул прямо в нос.

Засекин прочел и аж обмяк.

– А вас где? – выдавил Бенкендорф.

– М-мало… М-м-мало…

«Ярославец». Они вернулись к столу. Александр Христофорович указал на бумагу и дал перо. Потом забрал папку с аттестатами и начал их внимательно просматривать, пока генерал, пыхтя, сочинял прошение.

– Но в-вы должны з-знать, – предупредил Бенкендорф. – Офицеры К-корпуса жандармов могут быть п-посланы на самые опасные п-предприятия. В-ведь вы и в-ваша супруга с-сознаете это? Я не могу н-нести ответственность за безопасность д-детей.

Он хотел сказать: «наших детей», вспомнив о Жорже, но посчитал это неуместным.

– М-мой сын с-солдат, – кивнул Засекин. – Я лишь хотел для него возможности п-продвижения.

«И достойного жалованья», – закончил Александр Христофорович.

– Ф-фа-арси? – Его глаза вдруг уткнулись в графу о дополнительно изученных кадетами языках. – Самостоятельно. И каковы успехи?

– О-о-отменно, – выдавил отец. – Так г-говорят. Я-то сам не з-з-знаток.

«Вот и проверим», – кивнул своим мыслям Бенкендорф.

– П-пусть явится з-завтра сюда, захватив с-словари и тетради с выписками, – сообщил шеф жандармов. – Будет нужен п-перевод. Если справится, в-возьму к себе. – У него созрел коварный план, деталями которого он не собирался делиться ни с кем.

Ночью из-за головной боли Бенкендорф часто вставал пить. Лизавета Андревна не просыпалась, а лишь перекатывала на его сторону свое большое роскошное тело. И начинала сонной рукой, как крылом, охватывать еще теплое, пустое место.

Муж глянул на ее лицо и аж скривился – оно по-прежнему сохраняло следы тревоги. Где его жар-птица? Шурка тотчас понял, о чем она кручинится. Катя. Это и его мучило. Но где, когда им самим суждено снова соединить руки, не оглядываясь на заботы? Или уж нигде? Для чего люди женятся? Чтобы упиться друг другом досыта? Или чтобы вдвоем противостоять жизненным невзгодам? У них выходило последнее. А может, и у всех? Молчи. Терпи. Неси. И очень изредка отпускай душу. Вот она семья.

В это время женщина потянулась, и на мужа пахнуло таким сонным теплом, таким родным, общим для обоих духом, что даже голова на мгновение отпустила. И он не удержался. «Ну-ка, мать, ты можешь даже не просыпаться. Я так пристроюсь».

Не открывая глаз и, видно, не покидая грез, она целовала его и обнимала, как прежде, в те дни, когда мешок забот не висел у обоих на шее. А потом расслабилась, и Шурка пронаблюдал, как выражение заботы исчезает на ее лице, заменяясь сладким глубоким покоем тридевятого царства.

Жена вздохнула и, удерживая его за плечо белой рукой царевны-лебедя, прошептала: «Я тебя люблю». «Я тебя тоже», – дохнул он в горячее разоспанное ухо.

Боль возвращалась в голову. Аж до черноты в глазах. Не помогали ни вода, ни взятая из комода свежая холодная подушка. «Пойти поработать», – решил Бенкендорф и, тихо встав, прошлепал к кабинету. А хорошо бы сейчас в Фаль, хоть на денек. И хочется в рай, да дела не пускают. Его не пускали именно дела. В том числе те, которые он наваливал на других.

Как ни хотелось избежать визита к министру иностранных дел, пришлось идти. Карл Васильевич Нессельроде, благополучно сохранивший свой пост с прошлого царствования, внешне поддерживал с главой III отделения самые любезные отношения. В юности они участвовали в одном посольстве в Париж и с тех пор терпеть друг друга не могли. Но улыбались в ожидании подходящего случая подставить ножку или окончательно спихнуть соперника в волчью яму.

Пока же…

– Дражайший Александр Христофорович! Какая приятная неожиданность! – Нессельроде весь лучился, изображая удовольствие, а сам прикидывал, что привело любимца государя на порог его кабинета. – Чем я обязан чести принимать ваше высокопревосходительство? – лебезил он.

Маленького роста, в круглых очках, министр походил на окуня с выпученными глазками. Колоссальный крючковатый носище делил его физиономию ровно надвое. Чтобы хорошенько видеть собеседника, Нессельроде приходилось поворачиваться к нему одним боком. В случае с долговязым Бенкендорфом еще и задирать голову.

– Меня, как и многих, заботит гибель нашей миссии в Тегеране, – проговорил Александр Христофорович.

Нессельроде заметно скис. Ему совсем не хотелось обсуждать щекотливую тему. Как министр он подгреб все документы под себя. Но шила в мешке не утаить. III отделение обязано быть в курсе, и, хотя у них свои источники, в экстраординарных случаях следует делиться информацией.

– Чего именно вы хотите? – спросил хозяин.

– Для начала ответа. – Бенкендорф буднично пожал плечами. – По возможности вразумительного. Почему сразу после убийства посла и почти всех его сопровождавших персидское правительство первым делом написало не нам, а англичанам?

– Мы не можем отвечать за действия персиян, – развел руками министр. – Или им что-то предписывать. Возможно, они потеряли голову. Потому и кинулись за помощью к английскому послу. Просили совета.

Александр Христофорович хмыкнул.

– Но это неуважение к нам, согласитесь. Британскому послу писал сам шахиншах и два его главных визиря. Мы же получили официальный фирман и кучу устной дипломатической чуши. Помимо вопиющего нарушения международного права – убийства посла – они еще и не умели как следует извиниться.

– Вы ругаете меня за персов? – удивился Нессельроде. – Возможно, англичане посоветовали им действовать именно так. И еще больнее нас обидеть.

Вот это уже похоже на правду. Не только нанести несмываемое оскорбление, но и при попытке соблюсти дипломатический этикет действовать как слон в посудной лавке. Воистину, для них дверь в Европу ведет только через английское посольство. Говорят, британцы и с нами пытались так действовать во времена Петра. Хуже – Екатерины Великой. Мы оказались неожиданно сильны, вырвались из-под опеки. Чем она грозит персиянам – их дело. Они начинали с армией в 60 тысяч, после войны с нами, которую англичане же им и присоветовали, осталось две. Поздравляем.

– Хорошие у них советчики. Ладно, – Бенкендорф глянул в сторону секретера, раскрытого прямо недрами на стол Нессельроде. – Мне нужны копии этих персидских писем британскому послу.

Министр послушно растворил один из ящиков и извлек тонкую папку.

– Как вы и сказали, их всего три.

– Не на русском. – Александр Христофорович не принял бумаг. – Отдайте первоначальный вариант копий на персидском, который добыли наши эриваньские умельцы. У Паскевича дельные люди в охотниках[39] ходят, умеют взять, что надо, – он усмехнулся в усы. – Отдайте то, что получили.

Нессельроде надломил густейшие черные брови.

– Вы сумеете прочесть?

– Нет нужды. У нас есть переводчики.

Карл Васильевич чуть не вспылил: ну и доставали бы документы сами! С минуту поколебавшись, он все-таки извлек из секретера другую папку. Но не смог не съехидничать:

– Может, вы все-таки предпочтете хоть французский перевод.

– Французский мною уже прочитан, – решил добить министра Бенкендорф. – Мы перехватили вашу отсылку Меттерниху. Все снабжаете его по старой памяти секретными сведениями?

Карл Васильевич взвился.

– Его величество не отменял приказа своего покойного брата. Мы с Австрией все еще союзники.

«Мало ли с кем мы называемся союзниками!»

– Табачок бы надо врозь, – вслух сказал Александр Христофорович, беря вторую папку. – О вашей странной откровенности я, конечно, доложу государю. Не имею права таить.

Крайне довольный собой, Бенкендорф вышел на улицу. У него имелись персидский, французский и русский варианты писем. Любопытно будет сравнить.

Дело казалось такой важности, что прибывший утром кадет Засекин работал с переводами не в здании III Отделения, а дома у главы ведомства, в его кабинете.

Александр Христофорович усадил парнишку даже не в отдельную комнату, под замок, а у себя на глазах, за особый стол-бобик, чуть в отдалении у окна, и велел немедленно, не смущаясь, оповещать, если что. Ну, там чернил еще, обедать, выйти куда следует. Даже до клозета парня водили два здоровенных молодца в голубых мундирах.

Молодой Засекин сначала оробел, но, начав работать, расслабился, забыл о внешнем мире и погрузился в дешифровку непонятных Бенкендорфу персидских червячков. Аж затылок взмок от усердия.

– Ага! – удивленно сказал кадет через час труда.

– Что такое? – встрепенулся шеф жандармов.

– Есть кусочки, выпущенные в русском переводе, – отозвался юноша. – Тогда как во французском они сохранены.

– Отметь прямо в своем тексте. Особо, – попросил Бенкендорф. – Хочешь, чернилась[40], хочешь вставкой.

– Могу готическим шрифтом, – сообщил Засекин-младший. – Как в книжках. Я учился. Любопытно повторять почерка…

«Да ты и правда нам нужен», – Александр Христофорович не сказал этого вслух, но взял на заметку.

Всего работа заняла пять часов и к обеду была готова.

– Ступай вниз, – приказал Бенкендорф. – В столовую. Там вся семья. Ты же нам родственник. Вот и отобедай. От меня передай: не могу, занят, пусть пришлют наверх. – А сам с нетерпением схватился за переводы. – Или лучше пусть вообще не мешают. Ну иди, иди.

Кадет Засекин повиновался, понимая, что грозный родственник будет сыт тем, что сейчас узнает.

Александр Христофорович и правда развернул перед собой листы переводов и, сдерживая желание немедленно накинуться на них, приступил к делу с видом истинного гурмана. Слева от него лежал персидский текст. Справа русский перевод Нессельроде. Еще дальше – французский вариант. А прямо перед главой III отделения – еще непросохшие листки Засекина, щедро посыпанные речным песком, – не золотой же давать неизвестно кому!

Но, вчитавшись, Бенкендорф пожалел, что не золото. Такое следует представить высочайшим очам. Особенно с выпущенными министром иностранных дел кусками.

Итак, первое письмо шахиншаха Фехт-Али-хана[41] к британскому послу сэру Джону Макдональду.

«Да будет вам известно, досточтимый друг, что у нас нет сомнений: Вы уже осведомлены о происшествии с генералом Грибоедовым. Случилось поистине необычайное!

Вы сами свидетель тому, с каким почетом и вниманием было принято его превосходительство в Тегеране. Я приказал своим министрам предупреждать его малейшие желания. Но неуступчивость господина Грибоедова, его стремление добиться выдачи всех армян, ставших некогда пленниками Каджарской династии[42] и даже очутившихся в наших гаремах евнухами и наложницами, возбудили жителей столицы против него.

Предначертания Неба неотвратимы, никому не дано избежать своей судьбы. Посланник преступил черту благоразумия, укрыв у себя евнуха нашего гарема Хаджу Мирзу, который желал возвратиться на родину. Здесь он жил в почете и богатстве, давно отрекшись и от своего народа, и от своей веры. Что ждало его в Эривани? Но мы руководствовались всегда уважением к великой державе, которую представлял генерал Грибоедов. Ни один из пашей не выказал посланнику ни малейшего неуважения. Все мы терпеливо сносили глумление освобожденных армян над магометанской верой, столь частое в их речах и поступках. Причиной беды были жители города, оказавшиеся не в состоянии владеть собою. В шестой день месяца шаабана они ворвались в дом, где жил посланник, и убили его.

Несчастье, постигшее нас, не имеет иного корня, кроме стечения ужасных обстоятельств. При всех трудностях британский двор давал нам наилучшие советы. Мы уповаем на вашу мудрость и просим вас наставить наших дипломатов, что теперь следует делать, чтобы меч великой державы не обрушился бы на наши головы и государство, без того шаткое, не было сокрушено новым ударом».

Александр Христофорович задумался. Смысл сказанного как будто ясен. Мы ни в чем не виноваты. Посланник сам своей непреклонностью дразнил горожан. И додразнился. Спасите нас советом, если еще что-то можно сделать.

Примерно это же было написано русскому двору. Но едва не месяц спустя. Советовались, значит. Мы бы раньше узнали о случившемся от тех же англичан, если бы Паскевич через границу не перехватил слух благодаря лазутчикам и не послал в Петербург гонца, добавив от себя, что на всех базарах люди говорят об эмиссарах белых шайтанов-инглизов и винят во всем случившемся Иблиса – дьявола по-ихнему. Значит, убийство для самих персов – большая загадка.

Что же выпущено в письме? Переводчик сделал сноску, выделив красивым, почти печатным шрифтом, да не под готику, а под арабскую вязь. «Нет, молодец парень, мы его точно возьмем».

«Единственное наше упование – на помощь британского посольства. Мы делали все, что сказал нам господин Уиллок через живущего во дворце моего личного медика доктора Макнила. А теперь вы упрекаете нас в нарушении международного права и грозите неизбежными карами! Если вы оставите нас один на один с разгневанными русскими, участь державы Каджаров незавидна. В конце прошлой войны Тебриз был взят, а путь на Тегеран открыт. Только чудо спасло нас! Мы приписываем умеренность России только вашему дипломатическому вмешательству. Спасите нас и на этот раз. Ведь мы поступили так не по своему желанию. Наша вина только в том, что отправленные нами на помощь послу вооруженные отряды не дошли вовремя».

Вот это уже ближе к истине. Александр Христофорович растер лицо ладонями. «Не по своему желанию… А по чьему?» Грибоедов жаловался Паскевичу на высокомерие персов. Что-то не видно. Не письмо – ковер-Хорасан. Испугались?

Он бы мог многое сказать об умиротворяющем влиянии англичан на аппетиты России на переговорах в Туркманчае. Паскевич писал. И почему все уверены, будто мы спим и видим, как посадить себе на шею кучу голодных оборванцев, расселившихся по неудобопроходимой земле?

В кабинете Бенкендорфа помимо дежурного портрета государя над столом – за спиной у хозяина, лицом к посетителям – висел еще и портрет покойной вдовствующей императрицы Марии Федоровны[43]. Совсем молодой. Шурка ее такой и не помнил. С высокой прической пудреных волос, перьями в алмазном эгрете и с большим зеленым бантом на груди розово-бурого платья. Неожиданные в прошлом веке случались сочетания цветов!

Круглолицая в круглой же раме царица взирала на воспитанника с неизменным благоволением. Сколько она для него сделала! Скольким он ей обязан! Вот даже Фалем. Именно ее старания подняли сына покойной подруги на генеральскую высоту. Она навешала на его грудь половину наград. И вот теперь ушла. Скучал ли Бенкендорф по ней? Да, безусловно. Давно потеряв мать, привык видеть в покровительнице ее замену. Когда-то Мария Федоровна твердо сказала, что он будет государственным человеком. Шурка не поверил. Теперь задавался вопросом: не она ли по собственному желанию закинула его так высоко? А что если он не годится?

От складывавшегося на глазах политического пасьянса голова болела – стоит контузии. Александр Христофорович постоянно боялся что-то выпустить из виду, не учесть, не обратить внимания, замешкаться, забыть… Он обычный человек, разбирающийся в межправительственной каше только по навыку, в силу многолетнего опыта.

Вон господин Грибоедов уж на что был талантлив. Куда ни кинь: и языки, и музыка, и писал отменно, и договор какой заключил![44] На тебе – растерзали. Да еще какие ужасные подробности! Голову прямо в очках выставили в лавке мясника. Можно ли такое простить? Забыть? Да не двинул ли уже Паскевич полки к границе? Ведь посланник – ему зять.

Бенкендорф подошел к портрету Марии Федоровны. Прислонился к нижнему краю лбом, как прикладываются к иконе, и прошептал: «Мадам, помогите мне. Я очень мало смыслю».

Никому другому Александр Христофорович такого бы не сказал. Даже государю. Везде ждут от него помощи, защиты, ума, изворотливости, знания дела. Иначе зачем он нужен? А что если он вовсе не тот, за кого они его принимают? «Мадам, – снова взмолился воспитанник, глядя на портрет вдовствующей императрицы. – Вы сами приставили меня к своим детям. Так помогите!»

Мария Федоровна продолжала смотреть на него, сложив лаковые губы в напряженной улыбке: «Не подведи, мальчик».

Александр Христофорович снова вернулся к письменному столу, где лежали остальные бумаги. Следующая из них – письмо визиря Моатемид-эд-даулэ – не выговорить – премьер-министра, опять-таки английскому послу.

«Вы выражаете резкий протест против событий 6 шаабана и говорите, что никогда ни в одном государстве не случалось подобного. Аллах дал нам разум, чтобы усомниться. Но мы привыкли доверять вам, пусть так и будет».

«Да он дерзит!» – изумился Бенкендорф.

«Дружба, связывающая наши народы уже тридцать лет, покоится на прочном основании».

Фундамент хоть куда: выплаты всем членам шахского дивана, женам, любимым евнухам. Нам негде и вклиниться.

«Минувшая война вспыхнула раньше, чем наши войска были в полной мере готовы. Они сначала были двинуты к Ширвану, Гяндже и Талышу. Русские переправились через Аракс и заняли Тебриз. Вся наша страна попала в руки врагов. Мы не могли продолжать войну и уже не надеялись вернуть потерянные земли. Если бы русские, взяв Тебриз, пошли бы дальше, Персия перестала бы существовать. Но их царь поступил с нами справедливо и сдержанно. Они позволили нам вести долгие переговоры, дали нам оправиться от удара. А теперь посланник русских мертв, и они винят нас».

Похоже на упрек. Зачем перечислять все несчастья персов в минувшую войну? Словно визирь винит в них не собственных полководцев, а того, к кому обращается.

И что же из этого письма было выпущено? Еще более жестокие упреки.

«Всякий здравомыслящий человек, если подумает, поймет, насколько мы невиновны в случившемся. Если бы наше государство было вероломным, мы бы разорвали мир в самый благоприятный момент, когда денежная контрибуция в размере 8 куруров туманов[45] еще не была выплачена. А теперь, когда принц Аббас-Мирза готовился к визиту в Петербург, а их посол был принят с таким почетом…»

У Александра Христофоровича широко открылись глаза. К нам собирался наследник престола? А мы почему не знали? Паскевич почему не писал? Или он тоже ни сном ни духом? В Тегеране только между собой решали: ехать – не ехать? Или спросили разрешения у англичан?

В прошлом Персия поддерживала отношения с Турцией, с Россией, в начале века – с Францией при Наполеоне. Очень, надо сказать, опасный для нас был альянс. А потом их под свою опеку взяли англичане и… закрыли страну. Они торговали на Среднем Востоке, доставляли оружие, предложили дипломатическую помощь и присылку офицеров для обучения войск. Сейчас почти все контакты иранцев с внешним миром шли через англичан. Европейцы не имели права проехать дальше Тебриза, где их встречал наследник Аббас-Мирза. А до Тегерана еще 10 дней пути на ишаке…

Проиграв войну и утратив, как видно, глубокое доверие к британцам, принц искал выход из заколдованного круга и хотел вступить в прямые сношения с соседями.

И вот накануне такого визита – его ж еще надо готовить, полгода бы ушло на согласования – убирают нашего посла. Скандал. Ни о каком приезде наследника – второго, если не первого, человека в нынешней Персии – теперь и речи быть не может. Кому такой оборот на руку? Вот на что намекал визирь Моатемид, прося тех же британцев – больше-то некого – вымирить их, несчастных, с разгневанной Россией.

Поставили волка овец стеречь! Впрочем, в этой игре овец не было. Одни волки.

Наконец, третье письмо от министра иностранных дел Мирзы Абдул-Хасан-хана, тоже с клятвами британскому послу в непричастности шахского двора. Оно и само по себе содержало любопытные сведения. А уж с приписками-то…

«Никакой необходимости в грозных упреках с вашей стороны нет. События в столице и без того запятнали позором наши несчастные головы. Но чернь настолько разбушевалась, что мы вынуждены были затворить ворота цитадели, чтобы не пропустить горожан к шахскому дворцу. Отправленные на помощь послу отряды принцев Зилли-эс-Салтанэ и Иман-Верди-Мирзы не смогли пробиться через толпу, такой плотной стеной она стояла. Вы требуете наказать виновных. Но нельзя же схватить и казнить весь город. Многие мятежники пришли из караван-сараев, из соседних селений. Никто не ведает их лиц!»

Тщетные оправдания. Что же опущено?

«Господин посол знает сам, что мы опирались на советы мистера Уиллока, вашего секретаря, которые передавал нам доктор Макнил. Мы затворили ворота крепости и выслали отряды для разгона толпы. Но так как воины вовсе не хотели идти спасать гяуров, с которыми только что воевали, их никто и не понукал, как упрямого осла. Все совершилось мгновенно, как удар молнии, и русским, по совести, некого винить, кроме своего посланника, зачем так очевидно становиться на сторону армян и пренебрегать потомками древнего народа, которым правил еще Искандер Великий?»

После того как Искандер их завоевал, усмехнулся Александр Христофорович. Уиллок – знакомое имя. Не его ли сэр Макдональд буквально выслал из Персии в Англию, а ему вернули опального подчиненного, едва не перевязанного алой ленточкой?

Бенкендорф пошел-порылся в дальнем секретере и достал донесения полуторагодовалой давности. Так и есть. Посол Макдональд[46], аккредитованный в Тебризе, кстати не Лондоном, а Ост-Индской компанией, с первых дней невзлюбил склочного, склонного всех со всеми ссорить секретаря и отправил его в сопровождении – вот сюрприз! – полковника Александера домой. Но по дороге Джордж Уиллок останавливался в Константинополе и в Вене, где вел какие-то переговоры. В Австрии был допущен к Меттерниху. А в Лондоне?

Прием у премьер-министра Веллингтона, у лорда-хранителя тайной печати Элленборо, у министра иностранных дел лорда Абердина… Наших заклятых друзей.

А возвращается Уиллок в Персию через Петербург. Вот почему фамилия знакомая! Получает аудиенцию у Нессельроде и представляется поверенным в делах королевского правительства Великобритании. А Макдональд кто? Только представитель Ост-Индской компании? Так секретарь копал под шефа?