– Ты за какими вопросами явился? По делу? Или так, по работе?
– По делу, – Парахин оживился пуще прежнего. – На меня теперь пропаганду возложили по всей Кубани. Буду хфильм про Льва Толстого сымать. Крупнобюджетный, со спецэффектами. Надо культуру какую-никакую пропагандировать нашему народу. У меня теперь, кум, наверное, в культуре окажется заглавный смысл жизни.
– Не каждый смысл жизни имеет право на существование. Я считаю, некоторые смыслы проще душить в зародыше, поскольку от них больше беспокойства, чем практического результату для собственной пользы… От меня-то какого чёрта тебе надобно?
– Да хочу пройтись по камерам в твоём изоляторе, шоб среди подследственного контингенту отобрать похожую внешность для заглавного героя.
– Отберём, – заверил полковник, хоть и без особенного интереса в голосе. – У нас на этих классиков вже шконок не хватает: по очереди в три смены спят.
– Только нужен человек, шоб умел обращаться с нунчаками, – добавил Парахин. – Не обязательно по-мастерски, но всё-таки должен более-менее правдоподобно вертеть струментом… или оружием… тьфу ты, бес их разберёт, к какой категории эти нунчаки отнесть! Ну, главное, шо ты меня понял.
– Я-то понял в общих чертах, только не до конца. Не бредишь ли часом? Об каких нунчаках речь?
– Об самых наипростейше-обыкновенных, без лишних вытребенек. Ты ж меня знаешь, я человек не закидонистый, хоть и знаменитый. Можно деревянные нунчаки на верёвке, а можно, на лихой конец, и железные, соединённые промежду собой цепью. В общем, мне без особенной разницы, лишь бы они присутствовали в кадре.
– Да зачем же нунчаки могут быть нужные Льву Толстому?
– А затем, шо теперь настало самое такое время.
– Не темнись загадками, друже, – поплыл глазами Скрыбочкин. – Не до того мне нынче, голова и без твоих ребусов забита проблемами по самый дымоход. Какое это время – такое? Што изменилося? Новый закон приняли или ещё какая незадача, об которой я знать не знаю и слыхом не слыхивал?
– Да время изменилось, динамическое оно теперь, нетерпёжное! – пояснительно встряхнул руками Парахин. – Хочешь не хочешь, а ндравы у людей по сравнению с прошлым перекривились, если не сказать вывернулись наизнанку. Потому нихто не пойдёт глядеть картину без драки, ёфель-трюфель. Ить взгляд должон к чему-то притягиваться, верно? Вот пусть и притягивается к нунчакам. И ко всему остальному, шо будет крутиться и махать кулаками вокруг нунчак без пустопорожней говорильни.
– Ха! В подобном ракурсе глянуть на это дело мне как-то не прорисовалось. Правильно соображаешь, на пустую говорильню я б тоже, наверное, не пошёл.
При этих словах Скрыбочкин поднялся со своего места, снял с книжной полки свёрток с копчёными свиными ушами, приблизился к сейфу за очередной бутылкой, открыл тяжёлую металлическую дверцу – и обмер. Внутри темнела пустота.
Он хранил в сейфе два ящика водки «Хлебный дар» и папку с секретными документами, подавляющая часть которых состояла из переписки с бывшим израильским резидентом, а с недавних пор – шефом разведки Моссад полковником Порнухером. Это была давняя история. Соломон Вольфрамович Порнухер требовал сотрудничества и предлагал шекели. Скрыбочкин каждый раз соглашался, деньги принимал, после чего его сношения с конкурирующей спецслужбой замирали на неопределённой ноте. Хотя письменные свидетельства он сохранял в сейфе для последующего шантажа и перевербовки Порнухера… А теперь папка с секретными бумагами пропала.
За такое дело могли и погоны с плеч оборвать
– Шо встряслось? – затревожился Парахин. – Ты прямо на глазах с лица спал.
– Уничтожили меня гады. Без ножа подрезали, – взгляд полковника Скрыбочкина заметался по кабинету и застыл на майоре Мостыре. Укрытый галстуком, тот вторые сутки спал в углу, безуспешно двигая босыми ногами в попытке придвинуться к отопительной батарее.
– Игде водяра? – Скрыбочкин схватил подчинённого за грудки и принялся угрожающе встряхивать его над подоконником. – Хто совался в сейф, говори! Хде документы?!
– Вот же оне, – майор захихикал с закрытыми глазами, взбрыкнул ржавыми пятками и, достав из внутреннего кармана краснокожее удостоверение, прохрипел привычным голосом:
– Не тр-р-рожь рос-с-сийс-с-скую безопас-с-сть!
– Курица незрячая, – проговорил полковник потемневшими от обиды губами. – Пустить бы из тебя юшку ноздрями, да што толку: к завтрему всё одно ничего вспомнить не успособишься.
Бессильно опустив руки, он уронил Мостыру на пол. Шагнул к столу, выпил полстакана «Перцовки», чтобы проясниться рассудком. А потом выскочил за дверь – и забегал по длинному, тускло освещённому коридору Управления, роняя повсюду скользкие от времени свиные уши:
– Я знайду тут притаившегося гадину подколодного! В какой бы должности он ни прятался, под какими звёздочками бы ни укрывался – всё одно отыщу и выведу на чистую воду вражью душу! А уж потом покуражусь: буду бить до умертвия, штоб другим оказалось неповадно! Или вообще срублю под корень: пусть не поганит своим присутствием наши органы!
Полковник широко перебирал ногами по ковровой дорожке и не чуял собственного веса, подобно легкокрылой тени позабытого всеми божества, стремительно скользящего между пространствами в поисках подходящего отверстия для перехода в свой новый материальный образ.
– Та шо случилося, скажи наконец! – не отставал от него Парахин. – Может, казаков заради такого дела позвать, шоб с изменой разобралися? Ты ж нашего брата знаешь: враг в штаны свистит когда казацкая сабля блестит…
– Разберёмся, – Скрыбочкин остановился посреди нервного шага. И, отстранив депутата решительной рукой, оборотился в сумрак коридора:
– Скрючьев! Кончай с финансовым вопросом! Объявляю боевую тревогу!
***
Агент германской БНД Адольф Штраух восьмой час лакомился мороженым подле киоска на улице Красноармейской, что напротив Управления безопасности. Вдруг из здания стали выскакивать сотрудники с сумасшедшими выражениями – и, набившись в автомобили, умчались как на пожар. Вскоре появился и сам начальник екатеринодарской безопасности полковник Скрыбочкин, а с ним – господин при депутатском значке: переругиваясь о гражданском долге и судьбах России, они скрылись в подъезде ближайшего борделя.
И тогда Штраух понял, что сегодня удача не должна его обмануть. Вдобавок он давно измучился естественной надобностью. Поэтому теперь стремительным шагом внедрился в Управление: в ответ на требование дежурного при входе предъявить документ брызнул ему под нос из нейтрализующего баллончика и не стал дожидаться, пока тот уснёт, – ринулся вперёд через пустой прохладный вестибюль, едва касаясь ногами пола, а затем в несколько прыжков взлетел по лестнице на второй этаж.
Штраух не знал внутренней обстановки. Но по счастливой случайности остался жив после трёх выстрелов, произведённых по нему старлеем Агнессой Шкуркиной – и, на голом испуге прорвавшись в сортир, затворился в одной из кабинок… Вопрос заключался в том, что старший лейтенант Шкуркина на прошлой неделе обронила в унитаз ключи от общего отдела. Ей самой достать их не хватало обеих рук, а позволить сделать это кому-то чуждому она не имела права. Отчего круглосуточно дежурила подле отхожего места, отпугивая выстрелами всех подряд (чтобы сотрудники ходили на улицу, пока не прибудет из Москвы сантехник с соответствующим допуском). Шкуркина не испытывала потребности в экономии патронов и могла бы очень просто не останавливать стрельбу, дабы прострелить нарушителя через лёгкую фанерную дверь. Однако она решила вспомнить о своём женском гуманизме и поступила по-иному.
– Не вздумай высовываться, – предупредила она новоприбывшего острым голосом, способным процарапать до середины любое, даже самое броневое сердце. – Больше не промахнусь, можешь не сомневаться.
– Сколько же мне тут сидеть? – вяло поинтересовался Штраух. Которому было уже всё равно, ибо он понял: ловушка захлопнулась.
– Не знаю. Может, неделю. Но учти: унитаз не должен эксплуатироваться ни при каких обстоятельствах. Если хоть раз по звуку определю, что пользуешься – вся обойма будет твоя. Ферштейн?
– Ферштейн.
Сказав это, Адольф Штраух придвинулся к стене. Окружающая среда сопротивлялась наружному движению мыслей агента БНД, а внутри головы им было чересчур тесно, темно и печально. Мозг отказывался справляться с ситуацией, будто среди перепутавшихся извилин что-то крепко заклинило.
Перед отправкой в Россию его предупреждали, что в случае плена обязательно будут пытать. Однако подобных зверств он не мог предсказать себе даже в самых страшных снах.
Что оставалось делать посреди свалившейся на него катастрофы? Ничего. Он был совершенно бессилен.
Адольф Штраух медленно сполз по стене на пол, уткнулся лицом в ладони и заплакал щедрыми мужскими слезами, погружаясь всё глубже в двойное страдание никому не нужного человека
***
В описываемое время невидимый фронт закипал и вспучивался непривычными обстоятельствами не только в Екатеринодаре. Коснулось дело и Москвы.
Никто не видел, как двумя днями ранее человек средних лет в увешанной орденами и медалями генеральской форме перебрался через кремлёвскую стену.
Это был известный екатеринодарский умалишённый Тормоз, сбежавший недавно из городской психиатрической больницы. Проникнув на дачу отставного генерала Отоваренникова, он сменил ветхую больничную пижаму на генеральский мундир и в таком виде пробрался через котельную в здание краевого Управления безопасности. Где прожил трое суток в кабинете полковника Скрыбочкина (потому что не так просто оказалось употребить внутрь два ящика водки), а затем, прихватив на всякий случай подвернувшееся под руку секретное досье, поехал в Москву жаловаться на недостаточную жизнь и просить каких-нибудь наград.
В Кремле Тормоз всю ночь прождал президента, блуждая среди многочисленных комнат с высокими потолками. Но предъявить свои претензии так и не сумел, поскольку утром проснувшиеся офицеры охраны от испуга надавали ему по голове старинной табуреткой из красного дерева. Однако задерживать не стали, дабы не получить взыскания за проникновение на объект посторонней личности во время своих сладких снов – а лишь спросили домашний адрес у невнятного придурка в генеральской форме и выставили его вон, посоветовав:
– Здесь больше не появляйся. Чтобы духу твоего не видели! Лучше отправляйся по месту жительства и своё – екатеринодарское – Управление проверяй.
Тормоз уже проверил. Но досье на Скрыбочкина предъявлять не стал, раз ему вместо ордена чуть не вышибли мозги – а следующей ночью несколько часов кряду заполошно бегал по городу, точно тщился отыскать укрывище от властно засасывавшего его мысли холода. Улицы столицы не утешали Тормоза разнообразием встречных лиц и казались ему приблизительным образом каменной пустыни, населённой никудышными микроорганизмами. Зато изгибистые проулки его собственной души были битком набиты прохожими – случайными и неслучайными, молчаливыми и говорунами, медленными и скорыми. Неудивительно, что из-за такой тесноты разновеликие персонажи прошлого, настоящего и будущего регулярно принимались драться между собой – тогда Тормозу становилось совсем худо, и он задирал лицо к редкозвёздному городскому небу, чтобы глядеть сквозь слёзы в пространство свободного космоса и орать дрожащим горлом огорчительные буквы. Правда, от этого не становилось легче. Казалось, даже звёзды светили неохотно, вполсилы, разделяя пренебрежение человеческого общества к его неприкаянной персоне.
Сколь бы тягостным и неправильным ни представлялось настоящее, Тормоз считал своей священной обязанностью прожить его без остатка, дабы добраться до справедливого будущего, в котором ему должно воздаться за всё долготерпение сразу, по максимальному тарифу – так, чтоб уже никогда мало не показалось.
Но нельзя же до бесконечности находиться неизвестно где. Тем более что Тормоз опасался чрезмерно утомиться метаниями на холостом ходу. Потому он после короткого колебания решил переменить направление своих действий – и проник на Лубянку, вскарабкавшись по стене в кабинет генерал-лейтенанта Залубясова. Где прожил ещё двое суток: пил кофе, смотрел телевизор и вырывал страницы из обнаруженных на столе порнографических журналов. Когда его арестовали, то снова не стали слушать, а от души повозили лицевой частью по полу. «Хватает и без тебя общественных проверяльщиков да разногадостных комиссий, – заключили напоследок. – Подумаешь, генера-а-ал! Езжай в Екатеринодар – своих проверять. Не то в „Матросской тишине“ места для тебя не пожалеем!»
В дурдоме было, пожалуй, не лучше, чем в «Матросской тишине». Но Тормоз хотел орден и ради этого не жалел стараний. Он отправился к британскому посольству. И когда размахнулся, чтобы перебросить досье через ограду, посольская охрана, боявшаяся бомбы, принялась отстреливаться от невообразимого незнакомца со сдвинутыми к переносице глазами и не вмещавшимся в рот языком.
