А что непонятного? Ведь тут, посреди домов, для ВСЕХ людей, а там, по лесам и полям – для БОЛЬШИХ Людей! И кто после этого стал бы считать ее умной?!
По-человечески, Манька понимала Ее Величество. Государством тоже кому-то надо управлять. Столько народу, и всем внять нужно, а мнение у всех разное, и, если кто-то думает «казнить, нельзя помиловать», ему тут же тыкать начнут, что запятую не туда поставил.
Ей, например, казалось, что дорогу лучше сначала в деревне проложить, чтобы люди по ней ходили, но кто-то ведь и так думает: «Вот настроим дороги по полям и лесам, и будут БОЛЬШИЕ люди строить дачи в экологически чистых районах, и если повезет, свой Благодетель появится…»
И тоже были правы.
По улице, на которой она жила, трактор боялся ездить, а через две, где стоял дом кузнеца господина Упыреева, имевшего входы и выходы на БОЛЬШИХ людей, улицу сразу объявили Центральной, дорогу выложили гранитными плитами, и во всю дорогу крупными буквами красовалась надпись: «Низкий поклон вам, дорогой вы Наш Господи… Упыреев!»
Так получилось, что на букву «н» не хватило камня. А, может, денег на камень. Когда посчитали, дорогу-то, оказалось, строили из чистого золота.
И все бы Манька стерпела, НО…
Невзлюбила ее Благодетельница, да так, что хоть в петлю лезь. Только где какой ропот, мол, опять не дождались, как Ее Величество всю ответственность на нее перекладывает. Непонятно как, как-то тайно, но всем доступно.
Каждому в уме покажет на кузнеца господина Упыреева:
– Вот человек: и дом – полная чаша, и дорога у него скатертью, и дети по заграницам – не ропщет, а имеет! – а после обязательно приплетет Маньку, ткнув в нее пальцем: – А если вы по этой себя меряете, вот вам и объяснение! – и строго так вопрошает: – Доколе будем терпеть?
И смотрят на нее, как на общенациональную бедственность – алчная, завидущая, загребущая. И отвечают, когда зарплату Христа ради вымаливает:
– Эка ты хватила, так ежели всем платить, по миру пойдешь! У нас жизнь тоже не сахар, то конкуренты, то кредиты, то налоги, а такие, как ты, так и норовят на шею сесть, – и уже ее совестят: – В стране кризис. Мы ли виноваты, что у тебя покупательский спрос упал? Что ж ты так, Маня? Да и зачем она тебе, копеечка? Ведь у тебя и хозяйства-то нет. А если ты нашу считать собралась, так это самая зависть и есть!
И уходила Манька домой, не солоно хлебавши.
Замуж было собралась, а не берут. Женихам такую невесту подавай, чтобы приданное под стать заморским царевнам, коса пшеничная ниже пояса, ноги длиннее верхней части туловища. А как, если телом уродилась как все, а приданное круглой сироте никто не собирал и само оно не копилось? И вроде рядом не красавицы писанные, не владычицы морские, а деток мал мала меньше, мужик молоточком тюк-тюк-тюк, корова во дворе мычит.
Огород вспашут – иная дорога мягче покажется, крышу перекроют – первым ураганом снесет, дрова напилят – поленья в печь не лезут.
Будто специально добро изводят, просто напасть какая-то…
Закроется она в избе, сядет на лавку и задумается: почему же людям горе ее в радость, а радость в горе? Ведь работает без устали, мозоли, как бородавки, а живет перекати-полем.
Что бы ни планировала, Государственная Жена обязательно угрозу себе углядит. И закрутится, и завертится государственная махина, сминая мечту ее в прах.
Например, решила железного коня купить, чуть-чуть остается, одна зарплата до мечты, а тут Указ: «госпошлину поднять в пять раз!», ибо: «нужно поддержать отечественного производителя!» Манька о заграничном и не мечтала, да только и свои, отечественные, в пять раз цену ломят.
Вздохнет она тяжело, посидит и надумает: построю-ка дом, продам, и еще один построю, для себя уже, земля в цене, дома в цене, ни за что не прогадаю. И начинает строить. Не дом, а дворец, люди на него заглядываются. Но словно бес в производителя строительных материалов вселяется, в пять раз цену поднимает, кирпич стоит, как буханка хлеба, будто глину для него не из земли берут, а со дна моря-океана, в самом глубоком месте.
Снова посидит, посчитает: ну, раз цены растут, подзанять, так и окупится. И достраивает, продать остается – но тут вдруг берет государство растущие цены в свои руки и объявляет: «Не дадим народ обманывать, которому где-то надо жить!» – и падают цены…
Странно, да? Не на кирпич, а на дом, как будто она его из глины с огорода строила, а не из кирпича, который со дна моря-океана…
А за государством грянули кредиторы.
И вернулась Манька в вросший в землю по окна домишко, подсчитывая убытки. Все-то у нее через пень-колоду. Насадила бы картошки, и было бы зимой не голодно, а теперь что? Пять лет на Благодетеля работать.
А мечта была так близко – руку только протяни.
И ладно бы она одна, бывало, хуже жили. Один тело покупает, чтобы к себе пришить, другой по частям себя продает, кто-то людей в живом весе на мясо сдает, кто-то мать с дитями на улицу выставляет, а то стариков живьем сожгут. И пить-то зеленую начинали, и семьи разваливались, и уголовниками становились, и дома подъедали термиты земноморские.
В обычное время такие насекомые в стране не водились, тепла им не хватало, специально прилетали из-за моря-океана, чтобы наказать недостойного…
И, вместо того, чтобы прозреть, люди осознавали: какой могущественный стоит над ними Человечище!
Одна она с годами не умнела.
То ли глаза у нее были задом наперед, то ли то место, в котором она жила, было проклятым, не получалось у нее славить Благодетелей, от которых добра ни себе, ни людям не видела, и когда шикали на нее, в очередной раз убеждалась, что народу даже нравится, когда из него веревки вьют и этими веревками душат.
Кризисы, деноминации, девальвации, инфляции портили Благодетелей. Они вдруг самым непредсказуемым образом понимали, что из всего этого можно извлечь огромную прибыль, если с Маньками не считаться, нужно лишь деньги в валюте той страны держать, у которой этих четырех слов нет. В государстве даже статья такая была – на инфляцию: ровно столько, сколько Маньки могли накопить или отложить на черный день. А если инфляции не случилась, то у государства как бы разорение, и оно тут же объявляло повышение акцизов, таможенных пошлин, повышало стоимость энергоресурсов, печатало денежную массу, чтобы самые богатые Благодетели, которым деньги выдавались, скупали у народа имущество. И успокаивалось, когда Маньки снова сидели в сараюшках и думали, как с голоду не помереть.
Так и повелось в государстве: как в казне кризис, казна за Благодетелей, Благодетели за Маньку. Тянут-потянут – и вытянули государство. А ей тянуть было не у кого – низшее звено в пищевой цепи финансовых структур.
И вдвое горше Маньке становилось: ну разве ж она не народ?!
Необъяснимое явление Радиоведущей являло собой неоспоримое чудо. Люди боготворили Царствующую Особу, делая вывод, что раз все про всех знает, значит, глазами зрит и в нужды каждого в отдельности вникает. И спроваживали Маньку наставлениями Идеальной Женщины, как самую что ни наесть искательницу чужого добра, мужей и знамение бедности. Те, кто по неопытности и недомыслию в чем-то помогали, после, когда гонения начинались, обижались. А ведь она даже просила поплевать на нее, чтобы угодить Идеальной Женщине, подставляя то один глаз, то другой. И все-то Благодетельница о ней знает, и только послабление выйдет, как Радиоведущая тут как тут, настраивает человека: «Девка совсем от рук отбилась, того и гляди, козни начнет строить! – и стращает: – Спохватитесь, да поздно будет, потому как честному люду везде оскомина от Манькиной прибыльной жизни!»
И ладно бы смотрели на Царственную Жену глазами, а то вроде как безымянная она.
Как-то тайно…
Вроде нет ее, а тут она, как Дух Святый – с каждым в уме его. И ведь сутками Радиоведущая не молчит, таких работящих еще поискать! У нее так не получалось, иногда она спала крепким богатырским сном.
То ли к счастью, то ли к несчастью, Манька была одна из тех немногих, кто радио слышал, как звон в ухе, да только ей от этого одна беда, впору ворам и убийцам завидовать. У тех и трехразовое питание, и крыша над головой, а если много украл – почет и уважение. Самым успешным казнокрадам даже медали давали, закрепляя славу народного героя.
Но кое-чему все же научилась за свою недолгую трудную жизнь: говорила Идеальная Женщина о себе с неопределенной грустью, не уставая напоминать, как тяжела работа на благо государства. И жалели ее, сочувствовали, каждый мечтал внести вклад на отдых Великому Человеку, чтобы не изнемог, думая о народе, и думал бы, что народ о нем тоже думает, а после отдыха придумал наконец, как сделать так, чтобы всем жилось хорошо.
Подметив такую особенность, Манька тоже перестала раздражать Благодетелей своей прытью. Ей, конечно, никто облегчение дать не мечтал, не заикались даже, но стало у нее появляться свободное время…
А свободное время, как известно, до добра не доводит…
Как-то незаметно отвлеченные мысли стали вплетаться в конкретные и становиться очевидными и предметными. Например, как главное лицо государства посчитало ее врагом, накладывая крест во все места. Она бы и знать не знала о существовании Радиоведущей, не напоминай та о ней каждодневно, точно соперницу в ней видела – другого объяснения Манька просто не находила. И чем дольше об этом думала, тем крепче становилась уверенность: говорит Благодетельница о какой-то другой Маньке, а имя одинаковое, и вот все Маньки на одно лицо.
И закралась в ее сердце крамольная мысль: а что, если найти ту самую Радиоведущую и объяснить, что не след всех Манек дегтем мазать? Делов то, думала она, указать точный адрес и дать не размытое, а конкретное описание. Если бы Справедливая Женщина знала ее, разве ж стала бы чернить? И представляла, как тепло, по-подружески, расскажет о своем житье-бытье, поведает, как трудно говорить с людьми, когда кто-то жужжит у них в уме, а когда разберет Замечательная Женщина ее дело, непременно научит быть правильной. Скажет ей Благодетельница: «Вижу, Маня, добрая ты и скромная. Мучила я тебя напрасно, а ты не хаяла, пришла и доказала, что я не права. Все, бывает, ошибаются, но не каждый готов понять и простить. Знать, любишь меня, и не еретик – и я тебя полюбила!» – и обнимет, и покормит с дороги, и расспросит, как оно на другом краю государства. И, может, надеялась Манька, покажет она Благодетельнице, как надо управлять государством, чтобы простой человек мог любить ее той самой беззаветной любовью, о которой так радела Идеальная Женщина.
Надежда ее крепла день ото дня…
Бывало такое, редко, правда, что поначалу не понравилась она человеку, а поговорят, и поняли друг друга. Только, зябко поеживаясь, скажет, что, мол, Манька, ты по началу страшная показалась, будто вампир из тебя глядит, а вот не злая, и не дура. Но опять же примечала, если человек мнение не изменил, дела у него обязательно разладятся. Радиоведущая изгаживала сочувствующих по всем правилам тайного и явного искусства, то через подсознание, то прибегая к помощи разных посыльных. И начинали человека сторониться, отказывая там и тут, осуждали за порочащие связи, просили одуматься. И получалось: опять права была Благодетельница, когда предупреждала не потакать недругам – но ведь и это от нее самой шло!
Как ни крути, а получалось: надо идти, а иначе ложись в гроб и помирай!
Глава 2. Железная дорога
Сказано – сделано, засобиралась Манька в дальний путь.
И как только решилась, ее тут же обозвали Манькой-дурой. Но она не расстроилась. Не каждому дано понять ее затею, особенно, если человек не особо вникал, правду ли радио говорит.
А вот пускай потом скажут, когда Ее Величество во всеуслышание признает, что неправа была, очистив ее доброе имя. Вот уж удивятся!
