Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках
– Его обвинили в том, что он собирался разрушить Храм. Только он имел в виду храм человеческий, а не тот, на ступенях которого они сидели.
– Так за человеческий его и судили, – рассмеялся Дьявол. – «И се увидите, гряду на облаках ваших…» В человеке связь с Богом изначально заложена, а когда вместо Бога воссел Царь, человек уже не хозяин себе, а заключенный. Тьма твоей памяти – разве не темница? А невинной кровью человек не обольется, если разрушить его Храм? Пилат – и тот ужаснулся, когда понял, чем занимался Йеся.
– Тогда почему я чувствую себя Иудой? – всхлипнула Манька.
– Хм, а чем тебе Иуда не угодил?
– Ну как…
– Человек увидел, как на глазах свершилось преступление, сообщил куда следует, что в этом плохого? Разве сейчас не зовут стражей порядка, увидев преступление? Может, он сам вершил правосудие? Люди судятся между собой с незапамятных времен. Почему только Йеся и ученики его, не рискнувшие не то, что выступить в защиту Учителя, но и признать, что были с ним, боялись этого суда? Почему никто не рискнул заступиться за Мессию? Значит, было чего боятся.
– Но Иуда не по совести сдал Учителя, за деньги!
– А сейчас разве не дают вознаграждение за опасных преступников?
– Спаситель только просил людей любить друг друга, прощать…
– А еще возненавидеть душу и принять его в качестве Бога. Человека, который не смог заставить плодоносить смоковницу. Крестил огнем. А как можно дух человеческий крестить другим духом, пусть даже с большой буквы, и оставить дух не поврежденным в уме? Дух человека – сознание. Если наложить сверху другое, останется ли человек в своем уме? Не так-то просто раскрыть преступление, когда человек снаружи цел, а внутри мертвец.
– Но ведь Иуда вернул награду! И повесился!
– А еще он слезно молил отпустить Йесю и принародно отказался от показаний, а после бил себя в грудь и оправдывался перед апостолами!
– Этого не было. Он просто повесился.
– Милая моя, он убивал невинных людей, и ему было стыдно смотреть им в глаза. Он приговорил себя к смерти, когда ни о каком приговоре Спасителю речь не шла, еще до того, как Пилат вынес решение. Он не мог знать, что Йесю казнят. И не зря первосвященники купили землю для погребения на те деньги, которые он вернул: человек, дух которого заключен в темницу, нежилец.
– Тогда почему его считают предателем?
– А когда люди помнили добро? И кто из ныне живущих попытался понять уклад народа, который внезапно был объявлен врагом? Разве апостолы обвиняли народ, что нет заботы о сиротах и вдовах? Или, может быть, кто-то упрекнул власть в несправедливости и жестокости? Их принимали, кормили, позволяли праздно шататься. Даже отрубленное ухо не поставили им в вину. А кто из них хоть раз высказал уважение человеку, добывающему хлеб трудом? Бандиты назвали предателем честного человека – и весь мир согласился, потому что весь мир стал как эти апостолы и Йеся. Так нужны ли миру честные люди?
– Ты думаешь, меня обвинят?
– А кого еще? Маня, нечисть всегда найдет себе оправдание, и найдется та, которой оно покажется убедительным. Имея перед собой учение трусов и мертвецов, людям свойственно поступать так же. Кто станет свидетельствовать о твоей невиновности, понимая, что ему в этой деревне жить? Да и есть ли у тебя свидетели? Увы, Маня, я не смогу, я не от мира сего, меня в природе не существует.
– Но почему мне так тошно? – Манька снова всхлипнула.
– Потому что Мертвец гонится за тобой – и чем дальше ты уходишь, тем меньше оставляешь ему шансов спасти свою шкуру, – Дьявол решительно поднял Маньку, поставил на дорогу. – Оставь ловцам человека погребение живых, а нас ждут менее значимые дела – мы будем улавливать в сеть мертвецов. И первая рыбка уже заплыла! – Дьявол жестом указал на гору позади. – На твою поимку отрядили лучших оборотней деревни.
Холм и в самом деле подозрительно пестрел людьми, а ветер доносил гневные возгласы. Манька испугалась: столь скорые поиски как-то не вязались с утренним деревенским покоем. Девочка была большая: ну, решила за первоцветами сбегать, у подружки засиделась, в укромном уголке книжкой зачиталась…– вряд ли бы ее хватились до вечера.
Что бывает с человеком, когда на него возвели напраслину и выслушать некому, Манка знала не понаслышке. Она быстро подобрала котомку, посохи и, петляя вокруг прогалин, рысью бросилась в сторону леса.
– Интересно, что подвигло убийцу на такое ужасное преступление… – задыхаясь, спросила она. Дьявол скользил над землей, будто и не бежал.
– Мало причин рыть яму соседу? – он поплыл рядом. – Забор переставил, жену увел, собаку съел, калекой сделал… Кто не мечтает отомстить? Но много ли будет радости, если не сможет наблюдать за горем соседа? Сдается мне, нас вчера слышали. Помнишь, ты обещала показать приют, в который тебя не то рыбаки, не то охотники сдали. Только так могли узнать, в какую сторону мы направляемся.
– Нас еще видели – вся деревня, – на выдохе, выпалила Манька. – Нарисуют портрет, раздадут стражникам. От всей страны не убежишь, уж лучше самой сдаться.
– Чтобы учинить расправу, достаточно наличие подозреваемой, а объявить государственный розыск, потребуются предъявить более существенные улики и доказательства. Следов мы не оставили, и не на что натравить собак. Так что, вперед!
– Ты ведь знал, что так будет!
– Скажем так, видел, как мужик тащил мешок.
– А чего ж не разбудил?! – на ходу упрекнула Манька.
– И что бы ты сказала? «У вас подозрительный мужик подозрительно рано отправился в лес с подозрительным мешком»? Да и спала ты там, откуда не могла его видеть.
– Девочку жалко!
Имея средства быстрого передвижения, погоня двигалась намного быстрее, но мелколесье из березовой поросли с нежно-зеленой листвой надежно закрывало ее от погони. Свернув с дороги, пересекли еще один открытый участок, используя для прикрытия насыпь, а после снова бежали со всех ног. До лесного массива оставалась совсем немного. Голоса, собачий лай, топот лошадиных копыт слышались почти за спиной. Оглядываясь, Манька с ужасом понимала, что ее вот-вот схватят. И не понятно откуда у нее взялись силы, чтобы так быстро бежать, будто ее несла какая-то потусторонняя сила.
Наконец, достигли края густого леса, Манька нырнула под сень разлапистых елей, чуть сбавив шаг. Выйти на дорогу не рискнули, засаду вполне могли организовать с другой стороны, если преследователи догадались воспользоваться средствами быстрой связи. Да это и не требовалось: та часть погони, которая двигалась по дороге, прочесывая придорожные опушки, уже обогнала ее.
К счастью, лес оказался недолгим, он внезапно оборвался, и Манька оказалась на опушке открытого пространства. Она снова увидела мутную Безымянную реку, раскинувшийся на обеих берегах городок со множеством богатых усадеб, высоких и низких домов, с магазинами и портовым рынком, дымящими заводскими трубами и угольными насыпями. Недалеко от нее, через небольшое поле, в обход городка, отделяя жилые постройки от лесного массива, вела широкая дорога. По дороге размеренно катились кареты с богатыми путешественниками, тянулись уставшие, груженные товаром караваны и обозы, неспешно куда-то шли по своим делам нарядно одетые люди.
Стараясь не привлекать внимание, вышли на дорогу, пристроились к обозу, а после смешались с толпой пеших людей. Никому из них не было до нее дела.
Из церкви, наверное, возвращаются, догадалась она, увидев на пригорке позади большую церковь с золотыми куполами, служба закончилась.
Разъярённые преследователи выскочили из леса почти одновременно с нею. Часть погони осталась стоять на месте, опрашивая людей, часть ринулась в противоположную сторону, часть, куда направлялась она. Маньке хотелось бежать как можно быстрее и дальше, ее трясло от страха и зуб на зуб не попадал, но Дьявол свернул на обочину, заприметив ярко-желтую от одуванчиков поляну с кустами ивы и вербы.
– Давай-ка, передохнем и перекусим, – предложил он.
Дьявол совершенно успокоился, как будто не было ничего.
– А ну, как поймают? – забеспокоилась она, воровато оглядываясь.
– Если будем в толпе, кто-то, может, и вспомнит, что ты вышла из леса. А так, не поймут, о ком речь. У тебя в деревне волосы были длинные, а сейчас короткие, рост твой никто не замерял, да и лица твоего никто близко не видел, а когда все видевшие тебя разойдутся, перейдем на ту сторону моста.
Место оказалось замечательное, она никому не мозолила глаза, зато дорога просматривалась в обе стороны. В логу, в конце полянки, обнаружили родник и чистый ручей. На поляне в изобилии росла сныть, щавель, нашлась и смородина для чая. Пока Дьявол сооружал из посохов треножник и готовил костерок, она набрала в котелки воду, помылась, переоделась, постирала грязную одежду. За это время Дьявол приготовил суп из зелени с крупой и вскипятил кипяток. В чай добавил отмытые и толченые корни солодки, чтобы он отдавал сладостью.
Люди, искавшие ее, очевидно, вернулась – на дороге она их больше не видела, и Манька расслабилась, растянувшись на траве. С возвышенности городок просматривался, как на ладони. Поговаривали, что Их Величества родом из этих мест, но ей не верилось. Она заприметила место, где раньше находился приют, но теперь там стояло новое каменное здание, от приюта осталась только часть парка. Впрочем, она плохо его помнила, старуха-опекунша забрала ее, когда ей было года три, а бывала она в райцентре редко.
Она огорчилась: показывать Дьяволу оказалось нечего.
– Почему ты мне помогаешь? – спросила она, рассудив, что он спас ее от неминуемой гибели.
– Я? – Дьявол вытаращил на нее изумленные глаза и трижды открестился. – Свят! Свят! Свят!.. Мне, право, неловко, что ты расценила мой поступок. Я не враг Мудрейшей Моей Помазаннице. Дело вовсе не в тебе.
– Тогда как тебя понимать?
Дьявол устремил взгляд на дорогу.
– Поймали тебя, казнили, разошлись по домам, а что делать мне тем же вечером? – пожал он плечами. – Твоя скорая смерть на виселице займет пару минут, или день-другой на колу … Я каждый день вижу, как люди обрекают друг друга на страдания. То ли дело, когда железо медленно пожирает плоть… Недели, месяцы, годы, – не стал он скрывать. – А добровольцев, которые бы сами взвалили на себя такую муку, могу в веках по пальцам пересчитать. Я – Дьявол, человеческие страдания для меня в удовольствие, а уж о том, когда человек ведет с железом неравный бой, обрекая себя на изощренные, я бы сказал, соленые муки, можно только мечтать!
– Годы? – ужаснулась Манька.
– Ну, одного железного года у тебя как не бывало, – напомнил ей Дьявол. – И пока счет в пользу железа. Но и это не было решающим фактором. Я – Бог Нечисти, покровитель и благодетель нечисти. Если бы оба, убийца и отец девочки желали твоей смерти, отдал бы на растерзание оборотням, не раздумывая. Но один просил наказать истинного убийцу, а второй струсил, не рискнув напасть, пока ты была там, рядом с трупом, испугался, что он себя выдаст. И оба потеряли право на мою благосклонность.
– И ты бросил бы меня на съедение этим кровожадным людям?! – ужаснулась Манька.
– Оставил бы, предоставив самой себе, – уточнил Дьявол. – Но кто, как не я, может извлечь на свет ту тварь, которая произнесет в ум нечисти нужное слово?
Больше об этом случае с Дьяволом она не заговаривала. Во-первых, не поняла, что Дьявол хотел сказать, во-вторых, обиделась. Она уже два дня с ним, а он все еще не изменил о ней своего мнения. Поверить, что спутник ее сам Дьявол, она уже могла. Он сразу сообразил, что будет дальше, если она подойдет к убиенной. Об этом она долго думала и в тот день, и после. Перекошенное от боли лицо не выходило из головы, и не укладывались чувства, с которыми человек мог убить другого человека. А еще не давала покоя мысль, что она бросила труп, но обвинение в убийстве, которое еще два часа назад представлялось невероятным, сейчас казалось и возможным, и логичным. Люди ее не знают, а тут она, в крови, да еще с топориком и ножом в рюкзаке. И как бы она оправдалась, не имея свидетелей? Но что с того, что Дьявол рядом, если слушал не ее молитвы? Он их вообще не слушал, оказывается, надо было просто быть нечистью.
А почему ее желания не исполнялись?
И почему он обзывает людей то нечистью, то оборотнями?
Но спасибо и на том, что выбрал для нее меньшее из зол.
Да, жалко девочку…
А с другой стороны, зачем было убивать соседскую собаку? Манька вспомнила Дружка, Шарика, Жулика, Бобика. Их тоже уводили и убивали – неизвестно кто, неизвестно за что, просто, чтобы насолить, ведь не трогали соседских собак. А она потом долго переживала, болела, пока какая-нибудь бездомная дворняга не приблудится. Пока она не поняла, что для животных – это верная смерть. И теперь ее чувства сострадания склонялись к убийце, оправдывая и его. Ей тоже хотелось убить. Убийца направил удар в самое сердце обидчика: дитя за дитя – для нее собаки тоже были, как маленькие дети.
Дьявол ко всему случившемуся отнесся спокойно:
– Это потому, что ты стала свидетелем. Тебя ж не пугает то, что ты не видишь. Она, можно сказать, и не мучилась, а тебя пытали бы до смерти – каленым железом, плетьми, дыбой! Нет предела совершенству пыточных приспособлений. И были бы две невинные жертвы, а твои палачи невольно стали бы пособниками и убийства, и убийцами.
После его признания, Манька не то, чтобы успокоилась, но думать об этом вслух перестала.
Слава Богу, что по той деревне она шла не одна…
Глава 5. Дьявольские происки
Через две недели пути Безымянная Река круто свернула в места дикие и опасные. По словам знающих людей, дальше, на сотни верст, не было ни одного селения. Волей-неволей Маньке пришлось выйти на большую дорогу.
И начались ее мытарства…
Время шло, а она попадала то в одно место, то в другое. О Посреднице, которая жила где-то на берегу Безымянной реки, никто ничего не знал, а стоило заикнуться, что собирается встретится с Ее Величеством, к костру ее переставали пускать. Люди даже мысленно боялись не угодить Благодетелям.
Переходам не было конца…
Дьявол злился, что не имеет в очах такую муку, которая не походила бы на обычную, всякому доступную. Он считал, что гонения от людей – мука недостаточная, ибо где-то там люди друг друга убивали, резали, дрались, выгоняли на улицу, поджигали или издевались над животиной, что в общем-то и мукой не считалось. Он был уверен, что знает людей, как облупленных, и уверял, что половина из тех, с кем она ехала, точит на кого-то зуб, половина боится, что окажется на ее месте, вне зоны теплого костра, что для других предел мечтаний жить, как сосед слева или справа. В ее железных страданиях ему нравилось то, что мучила она себя добровольно, да еще таким необычным способом, и раздражался, когда больные люди, коими он считал всех, кто не числился у него в помазанниках, низводили ее благородные самоистязания до своих низменных обывательских потребностей.
Конечно, не согласиться с Дьяволом Манька не могла. Ей и самой не нравилось, что получалось все не так, как она задумала. Оставив реку, она ни на шаг не приблизилась к Посреднице, но у людей она могла и дорогу спросить, и заработать на пропитание, а когда следующее селение было далеко, пристроится к обозу, чтобы было не так страшно в неизвестных местах, которые большей частью вели через леса. Чтобы идти рядом, а если повезет, проехаться в обозе, приходилось платить немалые деньги, но бывало, если караванщик или старший по обозу попадал сердобольный или жадный до денег – она соглашалась работать и за еду – ее нанимали вместо сторожа или грузчика.
С людьми Дьяволу становилось скучно, он старался держаться в стороне, а уж если слышал от нее в ответ, будто специально заманивает в лес, чтобы скормить зверям, обижался и надолго оставлял одну. Дьявол имел какое-то свое, особенное мировоззрение, и свою истину, в которой Большие и Совершенные Люди были светочами во тьме. Переделать его оказалось невозможно, добиться уважения – тем более, он по-прежнему не упускал случая выявить ее невежество, доказывая преимущество умственного потенциала Совершенной Женщины. И поначалу Манька обижалась, не зная, что хуже: люди, с их злобой, или Дьявол, с его вывернутой праведностью.
– Да на что оно мне – ваше государство? – ставила она вопрос ребром, когда у нее заканчивалось терпение слышать упреки. – Хоть бы совсем его не было, а жил бы человек, как вольная птица. Я б тогда сразу в теплые края подалась: дров не надо, фрукты круглый год, – мечтала она и тяжело вздыхала. Денег у нее на переезд не было, а на юге бездомных и безземельных тоже не жаловали, и земля там была дорогая.
Но без Дьявола становилось совсем худо. Люди зверели, железо делалось булатным, нужная съестная трава не находилась, и кто-то обязательно умудрялся обмануть или обокрасть – и она смирилась, напоминая себе, что Дьявол лишь свидетель полноты ее страданий.
Оглядываясь назад, она не могла не признать, что Дьявол каким-то образом умудрялся извлечь из нее скрытый потенциал, заставляя двигаться дальше, без него она не преодолела бы и десятую часть пройденного пути, или чего похуже, давно нажила бы на себя руки. А сколькому научилась: и в травах разбиралась, и спортивно подтянулась, и унынию не поддалась. Бывало, хочется лечь и умереть, а он про звезды, про жизнь на других планетах, про мировые страсти – заслушается и про болячки забудет.
Но рассчитывать на Дьявола не приходилось, наоборот, его стоило опасаться. Он частенько заманивал в какую-нибудь беду, из которой, слава богу, он же и вытаскивал, стоило уверовать, что все беды позади. Ему ничего не стоило спустить с цепи нечисть, в смысле, плохих людей, когда она начинала верить людям. Притупляя осторожность, елейными речами, иной раз так расхваливал человека, который яму вырыл, что она сама в эту яму прыгала.
И не ей одной доставалось. В присутствии Дьявола люди становились как камень – невозможно переубедить или достучаться. Он легко мог подставить любого человека, если вздумалось поиграть с огнем, да так, чтобы земля под ногами горела. Взять тех же не поладивших соседей: началось с собаки, а кончилось смертоубийством – что, как не геенна огненная? И кончилось ли, можно ведь еще дома друг у друга спалить, руки и ноги друг дружке переломать.
Потом, когда минует беда, Дьявол, конечно, юлил, выставлял себя пострадавшей стороной, или говорил, что опыт – сын ошибок трудных, чтобы его приобрести, нужно пройти огонь, воду и медные трубы, так что долго сердиться на Дьявола у нее не получалось. Да и как не простишь: в друзья не набивался, от любопытства за ней тащился, а если не друг, так и не слушай.
С другой стороны, если совет дельный, не пропускать же мимо ушей.
По Дьяволу выходило, что каждый человек сам в себе дьявол, но при этом, не обладая полнотой таких же полномочий и возможностей, заслуживает того, чтобы его били головой об стену. В глазах Дьявола это выглядело так: он прописывает на своей территории бедного родственника, а тот садится на шею и начинает не совсем умной головой прописывать свои уставы, а ведь нет у человека ничего своего – ни имущества, ни тела, одно сознание с ограниченным «я», которое давалось ему как дар божий. Вот и приходится указывать ему на его место и ставить над ним пастуха, чтобы не слишком распоясался.
А жалоблив был – еще поискать!
– Ой, Маня, как мы по дорогам неухоженным да разбитым? Голодные, железом обремененные, ветром гнет, с корнем рвет! – бывало, сетовал он, смахивая слезу и хлюпая носом. – Кто мы такие, чтобы Благодетелей пугать? – и чудится ей, будто он ее передразнивает, и так противно на саму себя станет, за слабость, за малодушие, за уязвимость – и непонятно откуда силы берутся, чтобы встать и дальше идти.
Противиться Дьяволу для нее стало привычным делом, тем более, при любом удобном случае он не упускал возможность напомнить:
– Я бы в раз доставил к Помазаннице, если бы корчила тебя мысль подол ее облобызать. Только вижу, в помыслах у тебя в глазик плюнуть. Как не было смирения и покорности, так и нет, ведь жизни учить собираешься, а не голову склонить, – корил он ее. – Так что, это твоя дорога! Вот и терпи!
Иногда Манька думала, что именно за этим идет, но Дьявол на хитрость не ловился.
– Проехаться на мне собралась? Меня, Бога Нечисти – использовать перевозочным транспортом? Да что ты о себе возомнила? – и до того осерчает, что схватит трость свою из красного дерева и начнет ее гонять по поляне и дубасить, так что Манька едва успевает от ударов увертываться и посохом отбиваться. Больно, но не настолько, чтобы боятся его. – Ах ты, мерзавка бесхребетная, ах ты, поганка мухоморная! – и под ее хохот бьет, пока семь потов не вышибет. А после прослезится в умилении, вспоминая белы рученьки Помазанницы, открывая коварный замысел:
– Хочу я, Маня, чтобы к встрече вашей ни сил, ни плоти у тебя от железа не осталось, а раньше тебя во дворец никто не пустит, не мечтай – это железное правило.
Наконец, Манька поняла: ничего из того, о чем Дьявол говорил, он просто не мог сделать. Или не хотел, что одно и то же. Она видела, возможностей у него было много, он частенько доказывал, как легко управляется с природой, с нечистью, но переиначить свою нечисть, сделать другой, доброй – это было выше его сил. Никто из людей ему не молился, никто не вспоминал, ни одной нечисти не приходило в голову за свои «подвиги» винить Дьявола. А ему оставалось только эти «подвиги» приписывать себе.
В общем, Дьявол оказался не подарком. Но в редких случаях от него все же была польза: иногда он забегал вперед, разведывая обстановку, и чаще врал, но порой разными намеками говорил правду, что, мол, Маня, стучится в твою дверь неожиданность. И тут она ухо навострит, глазами по сторонам зыркнет. А неожиданности случались разные. Много в царстве-государстве оказалось невиданных, удивительных, загадочных чудес, и много хороших, но чаще плохих. Но ничего другого она не ждала – не в сказке жила.
Первое время, как и в предыдущий год, Манька ходила от дома к дому, от селения к селению. Долгие переходы стали для нее сущим адом. Видя ее беззубый рот и незаживающие язвы, люди отворачивались, брезгливо тыкали пальцем. Боялись подцепить заразу. И как только она оказывалась в стороне от костра, страх проникал во все внутренности. Чудилось ей, как подбираются к ней звери, как течет из пасти слюна, и даже люди поблизости, на которых смотрела с завистью и обидой, не придавали смелости. Она часто думала, как бы отнеслись к ней, если бы Благодетельница не настраивала их против нее, были бы такими же злыми? Ведь была ничем не хуже остальных, и помогала чем могла. Однажды в деревне сгорел дом, хозяева едва успели выскочить на улицу, так она первая подала рубаху. И совсем бы потеряла веру в людей, но, редко, правда, иной мог пожалеть и поделиться куском хлеба, который она тут же съедала, откладывая железный каравай на потом. Только это помогало ей сохранять надежду, что все может измениться в одночасье, и что те, которые гонят ее сегодня, однажды повернутся лицом, и она будет среди них как они, счастливая, желанная, обеспеченная, удачливая.
На теле от железа не осталось живого места, оно гнило, как будто она уже умерла, и давно запросила бы смерти, но однажды вдруг заметила, что от каравая убыло, посох стал короче, а башмаки потеряли прежний вид.
Значит, можно от него избавиться!
С того дня она перестала себя жалеть, но нет-нет, пока Дьявола не было рядом, горько плакала, рассматривая раны и прикладывая к язвам лекарства.
Лекарства против заговоренного железа оказались бессильны. Стоило подлечить рану, как железо тут же становилось таким железным, будто булатное, и на следующий день язвило еще глубже. К слову сказать, была у таких язв одна особенность: гноились, чернели, грубели и будто сами становились железными, но редко поражались инфекцией. А когда становилось совсем невмоготу, Дьявол пристраивался рядом и призывал ее образумиться, намекая на праведность Благодетельницы, которая тайным голосом умеет заставить человека исполнять свою волю даже здесь, в лесу, а после, когда Манька в очередной раз объясняла ему, что жизни с железом нет и не будет, что железо само по себе, рассказывал ей удивительные истории из жизни разных людей, которые находились поблизости. И поначалу она верила, подходила, приставала с расспросами, но потом, когда оказывалось, что Дьявол снова наврал от первого до последнего слова, в очередной раз злилась и клялась себе, никогда Дьявола не слушать.
А убеждать Дьявол умел – просто кладезь мудрости и обаяния. Говорит так, будто по сердцу пишет, елей сочится в каждом слове. Да только пообещает: впереди масло масляное – черная полоса началась, напугает до смерти – а на деле удача впереди нее побежала.
Наверное, доброе в Дьяволе было только то, что, когда она угождала в неприятность, он поучал ее: «Вот, Маня беда не пришла бы…» – и дальше следовали примеры размышлений, которые она должна была перебрать в уме.