Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках
Внутри все сжалось от ледяного страха.
Она зажмурилась, прочла «Отче Наш», открыла глаза. Кабинет с двумя Дьяволами исчез, но незнакомец остался. Она видела сквозь него стволы деревьев, кусты, даже небо, но, когда она смотрела на него, все становилось смазанным, а когда на предметы, эфемерным казался уже он, точно муть на стеклах очков.
Но нет, не призрак, она ни разу не слышала, чтобы призраки могли показывать что-то иное, кроме себя…
Дьявол, не Дьявол, а за демона вполне мог сойти…
Тогда почему он с нею вообще разговаривает? Обычно, одержимые страшно ругались, бились в падучей, изо рта шла пена. Даже людей иногда убивали. И никто самих демонов или Дьявола не видел, хватало того, что они с человеком творят. А этот вежливый, умный, обходительный, по виду, одерживать ею не собирался, да еще предстал лицом, не хоронясь.
Что же он задумал?
– Если вы – Дьявол, значит, это вы Святых Отцов поносите матерными словами из одержимых людей? – напрямую спросила она.
– Бесы, – с улыбкой ответил незнакомец. – Но они не всегда ругаются, некоторые только радуют – ни один батюшка худое слово про них не скажет… А может, Дьявола нет? – собеседник ее с ехидцей прищурился. – Спаситель Йеся одержал верх, всех сделал счастливыми, ушла неправда с земли… Вот ты, оскотинилась, и перестал любить: ни денег, ни счастья, ни судов праведных, а была бы человеком…
Манька почувствовала, что незнакомец задел за живое.
– Он почему-то меня еще в детстве невзлюбил, – раздосадовано пожаловалась она, пожимая плечом. – Наш кузнец… Господин Упыреев, говорит, я грешить не умею… Осознанно. А разве так бывает? Человек сам должен строить свою жизнь, Спаситель только показал, что счастье есть. И мне казалось, я правильно его понимаю, а как послушать дядьку Упыря… и вроде права я, а как посмотришь по сторонам, что-то не сходится.
– Интересная версия, – задумался незнакомец. – А сам-то он был счастлив?
– Наверное. Был бы не счастливый, не стал бы людей спасать.
– Значит, ты от счастья подбирала брошенных собак?
– Откуда у меня счастье? Жалко. А так сидим вечером, не одна, и про себя забыла. Только не жили они у меня долго, то потравят, то уведут, – этого она простить односельчанам не могла.
– Значит, это из жалости Спаситель покусился на веру людей и храмы, чтобы завладеть десятиной и сокровищами?
Манька вскинулась, с прищуром взглянув на Дьявола – это он на что намекает? Что она из зависти к Благодетельнице собралась? Да какая же это зависть? Много чувств сошлись на том, что пора тирании положить конец.
– Вы… ты… такие вопросы задаете… – она вдруг поймала себя на мысли, что не меньше других боится уличения в порочащей связи. Да он же толкает ее на кощунство! – Вы, безусловно, не можете быть Дьяволом! – сделала она еще одну попытку образумить незнакомца.
Он ей понравился, не часто к ней относились по-человечески, обращался к ней запросто, на равных, а с ним даже кузнец Упыреев вряд ли рискнул бы говорить пренебрежительно. Но что-то он путает, никто Дьявола Богом не считал, наоборот, пытались объявить преступником – виновником всех человеческих бед. От Дьявола открещивались, одержимые им становились объектом пристального изучения, а тех, кто якшался с ним, еще недавно сжигали заживо. Мало ли других великих людей и богов, на которых можно с гордостью равняться?
– Дьявол – нечистый и жестокий, вы на него ничуть не похожи.
– На себя посмотри! Ногти грязные, волосы войлоком скатались, сама темная, любой бомж смотрелся бы рядом краше, – обличил ее незнакомец.
Манька украдкой взглядом проверила его ногти. Чистенькие. Обточенные и покрытые лаком. И не успела подумать, как его красивые ухоженные руки оказались в дорогих черных перчатках с золотыми пряжками, а в руках невесть откуда вновь появилась лакированная трость из красного дерева, про которую она как-то забыла.
– Это гребешок у меня сломался… – покраснела она. – Там всего два зуба осталось. Крайний левый и крайний правый… – лицо ее пошло стыдливыми виноватыми пятнами. – Ну, не знаю… – неуверенно протянула она, уже начав сомневаться и в том, что Дьявол существует, и в том, что не существует, и что в Аду, и что на земле. Может, и правда не виноват, что люди сходят с ума и бьются в конвульсиях, про нее тоже всякое говорят – людей послушать, так страшнее нее человека не сыщешь.
Но чтобы сам Дьявол….
Заметив ее сомнения, Дьявол щелкнул пальцами. Внезапно сверкнула яркая мощная молния, соединив небо и землю, высветив поле и деревню на краю синим светом, а потом грянул раскатистый железный гром, и на окраине, недалеко от того места, где стояла ее избушка, вспыхнуло и занялось огнем одинокое сухое дерево. Мгновенно! Как пучок сухого мха! От корней до верхушки! А спустя минуту завыли собаки, закричали петухи, и кто-то забил в набат, созывая жителей.
Тишину над полем нарушили встревоженные крики, засветились одно за другим окна домов, рядом с горящим деревом в свете огня заметались тени. Их возгласы прокатывались над полем многократным эхом, и Манька даже узнавала голоса соседей.
– Видела? – довольный собой, спросил незнакомец. – Бесы так не умеют.
Манька утвердительно кивнула, рассмотрев свой домишко. Во взгляде ее промелькнула надежда: может быть, там, в избушке, что-то еще осталось из нужных вещей. Перед уходом она сложила все самое ценное в мешок, а мешок спрятала в каморку под лестницей, и только она знала, что там есть маленькая дверца. По крайне мере, незнакомец мог бы увидеть ее другую, но заметив мечущихся людей, тяжело вздохнула и поникла, отказавшись от мысли заскочить домой.
Лучше бы гребешок подарил… Или ножницы…
И, будто прочитав ее мысли, незнакомец позвал:
– Если уж рядом, отчего родной дом не проведать? Дорога долгая, снимется с тебя не одно платье. Может быть, ложку для меня отыщем. Я на долгое путешествие не рассчитывал.
– Увидят, – Манька опасливо поежилась.
– Эка невидаль! – проворчал незнакомец. – Может, сначала им докажешь, что молиться надо на тебя, а не на Благодетельницу? – он ткнул ладонью в сторону пожарища. – Кого-то в расход, кому-то красного петуха, а еще неплохо парочку колодцев отравить. Замолятся, поверь. Ну, пока не поймают.
Манька представила картину и прыснула в кулак, мысль была интересной. Может, просто не боялись ее? Прислушалась к себе: нет, она любила деревню, уважала односельчан, не желая им зла, часто вспоминая с грустью. Ей хотелось, чтоб и они ее уважали – для того и отправилась она в путь.
– Ладно, не парься, – Дьявол подбадривающе хлопнул по спине. – В конце концов, добро побеждает зло, – он обернулся. – Идешь? – и зашагал прямиком к дому через поле с многолетней травой, на котором трава еще не успела отрасти.
– Иду, – кивнула она, взвалив на себя котомку. Про нее, наверное, забыли давно, а одежда ей нужна, ее-то совсем обветшала и износилась.
Жители, убедившись, что огонь не угрожает домам, быстро разошлись. С утра выгонять скотину, еще не привыкшую пастись на пастбище, собирать детей в школу, ехать на работу. К тому времени, как они оказались на краю деревни, возле догорающего дерева было пусто.
Прибавила шаг, обогнав Дьявола.
– Надо успеть до восхода, не хочу никого видеть, – поторопила она.
– Ну, Маня, не ожидал, что так не захочешь здесь жить, – удивился Дьявол. – Приятная деревенька, бывают хуже. Не били, не пытали, не гнали – святые люди!
– Жить-то я хочу, – призналась она, – но… хочу, чтобы относились ко мне по-другому, как к человеку.
– Они железом не тяготятся, Благодетелей всуе не поминают – вряд ли они изменятся, – с сомнением проворчал Дьявол, открывая ей повалившуюся калитку в огород, пропустив вперед. – А между собой они другие? Не доказано! Горбатых разве что могила исправит.
Глава 4. Начало нечистой мудрости
Выбитые окна избы слепо щерились. Молодые яблоньки и крыжовник выкопали и унесли, зато малина разрослась. Там, где раньше росли картофель и овощи, все затянул осот и сорняки, которые всходили дружно. Манька с жалостью повздыхала: не успела вернуться в срок, теперь придется забыть про огород еще на лето. Зато приветливо встречала цветущая черемуха, роняя белые хлопья лепестков и источая сладкий приторный аромат.
Воры, сняв с петель дверь и забрав инвентарь и инструменты, оставили избу – брать в доме больше было нечего. В горнице развлекалась молодежь или грелись бомжи. На кровати лежали чужие одеяла, на полу и на лавке разбросаны пустые бутылки из-под крепкого вина. Нетопленная печь за зиму просела и обвалилась, и знакомо скрипнули под ногами половицы…
Манька достала из тайника мешки с одеждой и другими вещами, которые копила и на приданное, и для жизни. К счастью, со спрятанным добром ничего не случилось, все лежало на месте, не поеденное мышами. Наверное, никому и в голову не пришло искать в ее доме что-то стоящее. Три пачки мыла, зубная паста, новое полотенце… Теплую зимнюю куртку одела на себя: теперь она знала – зима наступит быстро, не успеешь оглянуться. Дьявол поторопил, заметив, что в некоторых избах растапливают печь. Но это было лишним, Манька уже собрала в кучу то, что ей нужно: платья, брюки, свитера, постельное белье, теплое одеяло…
И с ужасом поняла, что вещей больше, чем сможет поднять.
– Так, – произнес Дьявол, заметив ее растерянность. – Может, избу с собой заберем?
Он вытряхнул содержимое котомки на пол.
– Одну пару наденешь, а эти две положим в рюкзак, – протянул ей железные башмаки. – И караваи туда же, – один каравай отложил в сторону. Два посоха и топорик связал по концам, закутал в теплую зимнюю куртку, попросив ее снять, приделал лямку из брюк. Привязал сверху два котелка, вложенные один в другой, скрепленные защелкой. Их Манька купила в походном магазине в дороге – незаменимая вещь: один для каши, второй для кипятка, чтобы попить чаю и помыться. Вязанку отставил в сторону, занявшись укладкой скарба в рюкзак. На дно, в порядке нужды, сложил завернутые в теплый свитер и брюки караваи и башмаки, заполнив свободное между ними пространство носками, нижним бельем и прочей мелочью. Запасной кусок хозяйственного мыла, зубную пасту, зимнюю теплую вязанную шапку. Все это заняло больше половины рюкзака, но места еще оставалось.
Пощупал рюкзак, помяв пальцами.
– Спину мозолить не должно.
Те вещи, которыми она часто пользовалась: белье, зубную пасту, щетку, мыло, расческу и зеркальце уложил в боковой карман. Туда же спрятал несколько коробков спичек, соль и перец в пластмассовых баночках. В другой боковой карман сунул наполовину заполненную двухлитровую бутыль с водой и ножи. В карман посередине уместились пара железных тарелок, две кружки и две ложки. Потом сверху доложил запасные рубахи, пару теплых брюк, полотенце и отложенный каравай.
– Кажется, ничего не забыли, – удовлетворенно проговорил он.
Манька с тоской взирала на красивые платья, на теплые свитера, на зимнюю шубку и шерстяное одеяло. Куча добра осталась лежать на полу – все, нажитое непосильным трудом. В дороге ей много чего не хватало, и выглядеть хотелось прилично.
– Я думал, мы от железа избавляться идем, или красоту показывать? – съязвил Дьявол, взваливая на нее котомку и вязанку; двумя косынками закрепил лямки, чтобы не съезжали. Манька согнулась, но отметила, что теперь, когда один комплект железа был на ней, стало легче.
Но разве легко тащить три лома и шесть пудовых гирь?
Порой она удивлялась, как поднимает свою неподъемную ношу. И однажды поняла, что она с железом, как полный человек. Обычно, полные люди не вспоминали о жировых отложениях, пока болезни не дали о себе знать. Железо, в которое заковал ее дядька Упырь, имело странные свойства: не так тяжело его тащить, как побороть тяжесть и немощь обремененного им тела.
Заметив, что она собирается уложить в мешок и спрятать оставшиеся вещи, Дьявол остановил:
– Маня, когда вернемся, это все выйдет из моды! Да за твои муки Благодетельница должна тебя так отблагодарить, что для добра придется караван заказывать!
Облившись кровью, Манька еще раз взглянула на свое имущество. Смешно, но больше у нее ничего и не было – все лежало здесь. Сколько она трудилась, чтобы позволить себе ту или иную вещь. Но если получится встретиться с Благодетельницей, она себе сотню таких платьев купит – и то правда, и, уже не раздумывая, переступила через разбросанную одежду и шагнула за дверь.
Ногам было непривычно больно.
Зря, наверное, оставили нормальную обувь, надо было хоть кроссовки взять.
Солнце уже поднялось из-за горизонта, деревня утопала в черемуховом благоухании. Больше всего на свете Манька любила этот запах. В такие дни уходила боль, уходила накопленная за зиму усталость. Пусть четыре месяца, но ей не придется мерзнуть, не придется копать дорожку в снегу до самой реки, чтобы наносить воды. На колодец она так и не накопила. Но когда взгляд наткнулся на кузню и высокий дом господина Упыреева, лицо ее исказилось мукой.
Она кивнула в сторону дома и остановилась.
– Это он мне сковал железо, которое нельзя снять, – горестно поделилась она.
– На правое дело, – ответил Дьявол, не удостоив вниманием красивый дом с башенками.
Заметив слезы на щеках, нахмурился:
– Так, мы уже передумали соскочить с костра и согласны на геенну?
– Я найду Благодетельницу, а вдруг железо к тому времени не сумею сносить? – засомневалась Манька. – У меня теперь две беды вместо одной: и жизнь, и железо.
– Надеешься, что раньше времени во дворец пустят? – с сарказмом подколол Дьявол.
– Бог ты или не Бог? – возмутилась она. – Мог бы и помочь!
– Я не твой Бог, – напомнил Дьявол. – Твой гораздо ближе. Тот же господин Упыреев, от которого милости ждешь, а не жертвы. Или, может быть, Помазанница ждет от тебя милости? – Дьявол тоже остановился и обернулся. – Нет, Маня, нас вполне устраивает твоя жизнь. И жертвенное блеяние заколотой овцы приму от Благодетелей твоих. И заначка у меня найдется, чтобы воздать им за вкусное блюдо. Они своей души не пожалели, возненавидели ее при жизни, а ты? Ты смогла бы так?
– Что значит, не пожалели? Это как?
– А так, отказались от нее, заложили Дьяволу… То есть мне. А еще договор скрепили кровью. Только, чтобы понять это, нужно иметь тайные знания, а они только избранным доступны. Шагай давай, не отлынивай.
– Иду же! – насупилась Манька. – А Упыреев мне не Бог.
– Что ж, посмотрим, – Дьявол пожал плечами. – Но пока ты – мерзость, в то время как Помазанники – свет, исполненные верой и силой духа. И твое смирение – наипервейшее условие угодить богочеловекам. Встала на путь сомнения – осудишься. Ну, это тебе и господи… Упыреев говорил. В противном случае, грехи свои надо знать и свидетелей, чтобы доказать, что клевещут и не святые.
– Кровопивец-то этот? – Манька передернулась. – Ну и иди к Помазанникам, если они такие знающие и верующие, – огрызнулась она. – Я не просила за мной следить.
Она злилась. Назло Упырееву, а теперь Дьяволу, она достанет Благодетельницу, чтобы Упырееву досталось за то, что интриги плел, а Дьяволу стало стыдно Упыреевым потакать.
Дьявол рассмеялся, как будто прочитал ее мысли.
– Зачем Умной Женщине менять мыло на шило? Помазанница опирается на крепкую мышцу Господи Упыреева, который умеет доверенную ему паству пасти жезлом железным. Знаком на челе обличены они властью над многими: мужественные, исполненные внутренней силой и красотой, грамотные, гордые. А у тебя какая мышца? Разве не развратится с тобою народ? А если Маньки станут Благодетелями, кто работать будет?
– Значит, кому-то в десять рыл, а кому-то по зубам?
– По-другому – коммунизм. Он доказал свою нежизнеспособность. Всегда найдутся работящие и ленивые, умные и бестолковые, воры и честные, злые и добрые, как ты и Благодетели. Они не обязаны с тобой делиться. Если Благодетели уйдут с лица земли – мир изменится, а ты уйдешь – никто и не заметит, так что, все справедливо.
– Да где же справедливо? Без таких, как я, у Упыреева коровы в навозе утонут и с голоду опухнут. Он не сам на ферме работает, только прибыль считает, и забирает ее всю.
– Вот-вот, без Упыреева и коров не останется, а без коров – ни мяса, ни молока. А без колбасы жизни нет! История доказала: без Благодетелей народ с голоду пухнет, а туалетная бумага для него становится предметом роскоши.
– Люди не перестанут скотину держать, если Упыреева не станет, – уверено заявила Манька.
– Нет, Маня, когда у человека не десять рыл, имея крышу над головой и добрых соседей, он успокаивается и работает только для поддержания своего состояния, в стране начинается регресс. Меньше сена, меньше туалетной бумаги. И машина одна, лишь бы перемещала тело с места на место. Чтобы Маньки производили, их должно держать в черном теле, без крыши над головой, на голодном пайке, чтобы смотрели и завидовали тем, у кого десять рыл, и работали лучше.
Манька возмутилась до глубины.
– Но это… беспредел!
– Это прогресс, а потому достойные пастухи Упыреевы у стада в почете.
– А я, по-твоему, не человек?
– Как же поверить на слово? Все хотят, но умеют немногие. Докажи, что человек, тогда и поговорим.
– Как доказать, если вы уже решили?
– В том-то и дело! Упыреев за тебя решить может, а ты за него нет. А когда Господи Упыреев пытался растолковать тебе, что дано единицам, ты рога выставила. Мне ли не знать, кто сколько стоит, и кто на что способен? Мы, вон, те холмы не перейдем, а ты будешь молить о смерти, – протянул он руку, указывая на сокрытые туманом, на самом горизонте раскинувшихся с высокого холма просторов, возвышения ландшафта.
Дьявол продолжил путь, рассуждая вслух, хороша или плоха та овца, которая на жертвеннике повела себя примерно и лежит тихо, пока ее жарят вкрутую и делят мясо между собой. С одной стороны, получалось хорошо, но не со стороны овцы – ей смерть. Съедят, и спасибо за смирение и покорность никто не скажет. Сопротивление могло бы овечке помочь. Хозяева, конечно, разозлятся, и вместо нее умрет другая – овец холят и лелеют исключительно ради еды, ничего с этим не поделаешь, но как потом выжить среди хищных зверей, не нарастив хищные зубы? Так что, и там ее ждет только смерть, поэтому судьбу овцы не изменить, если сама она не изменится.
Конечно, Дьявол имел в виду ее. Нет у нее зубов, и удачи упыреевской нет. Свалилась на дом куча дерьма, а он лучше прежнего себе построил. Вся деревня приходила помогать, как пострадавшему от форс-мажора. А у нее не форс-мажор? Дом-то ее завалило, который кредиторы продали за бесценок.
Но овцы без пастуха пропадут, а ей Упыреев даром не нужен.
– Я не овца, я человек! – разозлилась Манька.
– Именно на сей недостоверный факт мне любопытно посмотреть, – нарушил Дьявол свое внутреннее уединение. – С чего ты взяла, что не овца? И тебе нужен пастух, только добрый. Чтобы колокольчик на шею, ночевать – в дом, и вегетарианец – овец не кушал, сеном давился. Маня, они живут хорошо, потому что знают, как правильно. А для правильной жизни надо такую голову иметь – стальную, а ты не умеешь так-то…
– Я не молиться, я объяснить, – с жаром вспылила Манька. – И голова у меня, слава богу, на месте. По-вашему, только воры и убийцы людьми могут считаться, а все остальные нелюди?
– Кроссовки там, в лесу, не жали? – не поверил Дьявол. – Была бы голова, разве позволила бы себе удобную обувь, зная, что железо не сношено? Тот же кузнец Упыреев вверху, и поэтому пастух, а ты внизу, значит, овца – и собираешься призвать его к ответу? Поучить жизни? К какому ответу? Какой жизни? Чтобы сам себе глаз вырвал?
Манька промолчала. Она и сама понимала, что потеряла год. Еще и ушла не в ту сторону. Полдня с Дьяволом и, наверное, она впервые почувствовала ужас своей ноши. Спина стала каменной, рука отнялась, ноги от земли не отрывались. Но главная правда – обидная правда – была в том, что против Благодетелей она была беспомощна. Им все давалось легко, особенно сживать человека со свету. И ведь каждый раз думаешь, что совесть, наверное, их мучает, в то время, как они про тебя давно забыли.
Хорошо, она сносит это проклятое железо…
Деревня скрылась из виду, но до холмов было так же далеко. Манька взглянула на Дьявола, который шагал с отрешенным видом, и уже без злости прибавила шаг, пристраиваясь сбоку.
– А хочешь, я тебе помолюсь, – заискивающе предложила она. – Если ты Бог, обязательно должен что-то сделать.
– Интересно, что? Голову тебе оторвать? – равнодушно, не взглянув на нее, поинтересовался он. – Она тебе все равно без пользы.
– Когда молятся, Бог должен сделать что-то хорошее, – рассудила она. – Или плохое. Но заметно плохое! Если меня обидишь, никто не заметит, а если Благодетельницу, все поймут, что ты Бог.
С потрясенным видом, Дьявол резко остановился и развернулся, пылая гневом.
– Да если б я был кому-то должен, был бы я Богом? Я – Бог Нечисти, а ты мне предлагаешь сделать что-то хорошее? Хуже, плохое! Я слуга что ли?! Я – Свидетель! Помазанники кормят меня досыта кровью овец, курят благовонными кострами день и ночь, а что можешь предложить ты?! Я тебе не раб! Пока головой в меня не упрешься и ужасами не завалишь, с места не сдвинусь! – он начал успокаиваться, пошагал дальше, оскорбленно возмущаясь. – Это ж надо такое ляпнуть! Сделай плохое, сделай хорошее… Мне, Сознанию Вселенной, который Абсолютного Бога уложил на лопатки! И эта горстка праха решила, что она достойнее Помазанников! Где ум?
Манька молча плелась за Дьяволом, сгорая от стыда.
– Не сердись, – виновато попросила она, когда он перестал бухтеть.
– Я не умею сердиться, – ответил Дьявол чуть мягче. – Полезно и бесполезно – вот критерий моего отношения к вам. Нечисть – мое Благо: и санитар, и новые владения – двойная выгода. Горжусь человеком – имя мое в нем, но, когда человек! А ты разве человек? Ты труп, доедаемый червями: глухая, слепая, немая – калека, одним словом.
– А как же животные, они тоже бесполезные? – скрывая раздражение, миролюбиво спросила Манька, переводя тему в нейтральное русло. – Кузнец Упыреев сказал, что они, как я, грешить не умеют и греха не ведают, но ведь Бог о них заботится, дает и пищу, и теплую шкуру.
– Разум животных обречен существовать со мной в едином пространстве, и мыслят они не образами, а опытом накопленных ощущений. Их сознание, лишенное личностного качества, неподсудно. Муравей не рассуждает о гусенице, которую тащит на спине. Они принадлежат мне по праву земли. Тогда как ты – горсть земли, и эта горсть имеет территориальную автономную, независимую, пространственную единицу измерения. Ты, Маня, абстрактно мыслящее существо, и своим внутренним пространством занимаешь в моем пространстве определенное место. Твоя земля дана тебе в собственность на время, и станет прахом, когда уйдешь насовсем, а сознание – дар человеку. Твое сознание я не заберу, но подло изгоню к Богу, который примет вас всех. Он, Маня, удивительно неразборчив! Вот там сколько угодно можешь якать, если сумеешь.
Раздражение Маньки сменилось удивлением: Интернациональный Спаситель животным не благоволил. Украл маленького ослика, на которого еще даже детей не садили, чтобы в город на нем въехать, хозяйских хрюшек заразил бесовскими тварями и ни за что утопил в море, обвинил птиц в тунеядстве, будто червячки и семечки на них манною с неба сыплются… А она животных любила и считала: Бог творил их с большой любовью, ведь каждая тварь украшала этот мир. И сейчас Дьявол доходчиво подтвердил ее мысли: есть абстрактное мышление – человек, нет его – божья тварь. Не как Святой Отец или господин Упыреев – наплетут мути, не поймешь, что имели в виду.
Значит, плохой или хороший, она – человек, чтобы там кузнец про нее не думал.
Какое-то время шли молча. Манька углубилась в размышления о Боге. Она много раз пыталась понять, что такое Бог, чтобы наладить с Ним отношения, но они не складывались. Наверное, основания ее не любить у Него были. Когда она читала писание, в ее голову все время лезли сомнения, рождая внутренний протест. Нет, она любила и Йесю, и Отца его, но не могла понять, что бы ей еще такое сделать, чтобы они ее тоже заметили и полюбили.
Да как с ними можно наладить отношения? Если верить Спасителю и его притчам, Отец Йеси был до крайности жаден, за копейку готов удавить: давал одну, а назад требовал десять, а если не давали, бросал в гноильные ямы.
Даже кредиторы требовали меньше…
И жестокий: сначала хватал людей с улицы будто бы накормить-напоить, а потом, опять же, бросал в темницу только за то, что не понравилось, как человек одет.
А если человек на работу шел или с работы? Откуда праздничная одежда?
И несправедливый: кому захочется работать, если тот, кто работал целый день, получал наравне с теми, который отработал час? Когда с ней так поступали, было и обидно, и унизительно, и смеялись над нею, проработавшие час.