Вот и с Безымянной Рекой она разобралась не сразу. Следуя совету, шла она против течения, а когда вышла на широкий берег, ужаснулась: буйные ветры рвали свинцовые тучи и завывали под жуткий шум прибоя, волны, широкие и высокие, огромными крутыми валами набегали и разбивались о непреступные серые скалы, и тьма стояла, что страшно становилось. Где-то там, в глубине этой тьмы, рождались образы и наполнялись неощутимой пространственной плотью, и тянулись к ней, как воинство нечистое, чтобы пытать и казнить – и были они еще гуще и страшнее, чем тьма.
Манька расстроилась: Благодетельница жила на другом конце государства. Так долго и мучительно добиралась, и все напрасно – теперь она была от нее еще дальше, чем, когда отправилась в путь.
Но разве такое бывает, чтобы река брала начало в море-океане?
Делать нечего, поворотила она назад.
К счастью, дорога в обратную сторону оказалась не сложной. Она знала, к кому попроситься на постой, кого надобно остерегаться, а кто пожалеет и накормит. Люди узнавали ее и пускали в дом без боязни. Иногда она задерживалась: голод и холод не тетка, правдами и неправдами Манька оправдывала себя, когда на неделю-другую забывала о железных караваях, если вдруг сердобольная старушка привечала ее за наколотые дрова, за вымытую избу, за убранный с крыши снег, или оставалась на постоялом дворе, чтобы залечить свои раны.
И ровно через год, после того, как отправилась в путь, она снова увидела родные места.
Внезапно предстала перед нею родная деревня…
Не полностью вспаханные поля, ребятишки, шныряющие по угорам и собирающие съестную траву, отощавшие за зиму коровы и свиньи, жадно собирающие едва зазеленевшую траву, стаи грачей и воронья, собирающие червей из-под плуга. Наступила весна, люди готовились к посевной. Только это радовало, что впереди четыре теплых месяца.
Манька остановилась и присела на пенек, не решаясь идти дальше.
Ничем она не могла похвалиться, воротившись с позором. Получалось, что она как бы крутилась вокруг да около деревни, не испытав своего дела – именно такой конец ей прочили односельчане, высмеивая ее безнадежную затею. Деньги закончились, одежда обветшала и износилась, она надсадно кашляла, кровь шла горлом, седые пряди состарили ее на два десятка лет. Холодная зима отрезвила ее самонадеянность, былое добродушие сменила озлобленность. Она уже догадывалась, отчего помолодел кузнец господин Упыреев, только не могла объяснить себе, как такое возможно.
Но она пока не сдалась: голова на месте, руки-ноги целы. Даже просить научилась. Мир не без добрых людей. Но только не здесь, в своей деревне, где ее знала каждая собака. Каждый хоть раз да напомнил о сиротской доле, попрекнул куском хлеба.
Крадучись, проскользнула она мимо деревни и, петляя по лесу и хоронясь от взглядов, обошла все места, в которых могла бы встретить знакомого человека. Мысли одолевали мрачные, шла она, не разбирая дороги. И незаметно для себя углубилась в глухие места…
Опускался вечер. Тени деревьев расползались, образуя сумрак. Голые стволы упирались вершинами в хмурое небо, под стать настроению, смыкаясь над головой густой кроной. Ни один знакомый человеческий шум не доносился до ее уха. Лес о чем-то шептался, выдавая диким зверям ее присутствие.
Манька вдруг спохватилась, что становится темно.
Она остановилась и оглянулась, вспоминая, с какой стороны пришла. Двинулась влево, через полчаса свернула вправо, но лес становился только гуще, а сумрак темнее.
С земли, фыркая, с глухими хлопками крыльев поднялась и расселась на нижних ветвях стая черных крупных глухарей, пристально наблюдая за ней. Где-то в глубине леса, недалеко от нее, раздалось тявканье лисицы или волчьего выводка. Раздался треск. Мимо, ломая сухостой, с вальяжным неспешным видом проплыл огромный лось. Заметив ее, остановился, повернув королевскую голову, сверкнул миндалинами влажных глаз, раздувая ноздри, и, не увидев опасности, скрылся за стволами. Звери ее не боялись. Они будто чего-то ждали, удивляясь наивным помыслам человека, который рискнул забраться так далеко, один и без оружия – все животное царство люто ненавидело человека за свое вымирание.
Манька замерла, облившись холодной испариной.
Заблудилась!
Ни живая, ни мертвая от страха, она пожалела, что не осталась в деревне.
Ну, посмешила бы людей…
И так обидно ей стало, что села она под елью и горько заплакала.
Трудно дался ей этот год. И хотела бы отказаться от задумки, но как открыть тайну железа? Как мельничные жернова молотило оно ее силу и, стоило забыть о нем, три пары железных башмаков разом оказывались на ногах, три посоха в руке, два железных каравая к животу прилипли, а один голову придавил. «Ну почему? За что?» – думала она, вспоминая теплый голос, который когда-то убаюкивал на сон грядущий, обещая, что все в ее руках, что все еще наладится, стоит только захотеть изменить свою жизнь.
На ту пору Дьявол, отвлекшись от дел своих, заметил Маньку и удивленно почесал затылок. Шутка ли, самая богатая Праведница государства, на которую без умиления взглянуть не мог даже он, потеряла из виду своего вола, который раздражал уже тем, что не имел уважения к хозяйке…
Он противно выругался, захлопнул книгу, где записывал имена избегших мучительной смерти во второй раз (коя, впрочем, последние пару тысяч лет была ему без особой надобности), собрался с мест космической долготы и ширины в одной точке, вкрадчиво заглядывая болезной в глаза, будто не надеялся, что она его увидит и услышит.
– Что плачешь, красная девица? С дуру в лес пошла, али имеешь на сей счет какое-то представление?
Услышав над собой голос, похожий на тот, о котором только что вспоминала, Манька вздрогнула, а заметив нависшую над собой фигуру в плаще, опирающуюся на красную трость, невольно вжалась в ствол ели, отпрянув назад. В голове пронесся спутанный рой мыслей.
Охотник? Рыбак? Маньяк?
Прислушалась к себе и с удивлением обнаружила, что страха нет – ни в сердце, ни в голове, мозги как будто помыли, хотя перепугаться она должна была до смерти. Спустя мгновение, она даже обрадовалась: все же в лесу она теперь была не одна. Заметив нематериальную основу незнакомца, глаза ее округлились, а брови удивленно поползли вверх.
Да человек ли?!
И что делает здесь?
Незнакомец выглядел более чем странно: лицо какое-то смазанное, черты лишь угадывались, точно она видела отражение в зеркале через искажающее видимость марево. Черные волосы развивались словно бы от ветра, которого не было и в помине; взгляд скользил по волосам и внезапно упирался во что-нибудь, так и не узрев концы. Лишь глаза были здесь – живые, пристально ее рассматривающие, а в них такая бездонная тьма, что сумрак леса перестал бы пугать любого. И одет он был необычно, но очень респектабельно: черный плащ с откинутым капюшоном, из мягкой струящейся и, наверное, очень дорогой ткани; он шлейфом волочился за ним, но тоже не заканчивался, обращаясь в пространство, когда взгляд натыкался на материальный объект. На груди висела тяжелая массивная золотая цепь с огромный золотой бляхой, с выгравированным символом в виде размашистой перевернутой буквой не то «А», не то «Д», в очерченном двойном круге, больше смахивающей на огромную печать. Прочая одежда незнакомца: рубашка, брюки, и даже его тело – были словно сотканы из пространства другого измерения.
Но голос у него был мягкий, доброжелательный, даже сочувствующий.
Потрясенно разглядывая собеседника, Манька вскочила, на всякий случай крепко сжимая посох. Заговорить она смогла не сразу, а незнакомец ждал, склонив голову и рассматривая ее в ответ.
– И вы туда же! – расстроенно проговорила она. – И вовсе не с дуру… Я по делу.
– М-да? И по какому? – незнакомец оглянулся, ища причину.
– Я хотела показать себя нашей Благодетельнице, чтобы не искала мне беды, и вот, нате, заблудилась! – Манька вздохнула и поджала губы, продолжая пялиться на незнакомца.
– А зачем показывать? Думаешь, не налюбовалась тобой? – доброжелательность его в миг пропала. Выразив крайнее удивление, незнакомец сменил тон на отстраненно-интересующийся, взгляд стал испытующе-неприязненным. Снял черные, вышитые золотом перчатки, спрятал руки с тростью за спину.
Манька почувствовала себя неловко.
Ясно, из богатых. Держался уверенно и важно. Тогда почему заговорил с ней, не прошел мимо? Ох, не к добру это… Сердце тревожно сжалось, но слабая надежда оправдаться перед знатным господином еще теплилась в глубине сердца, хотя он сразу дал понять, что не позволит порочить Благодетельницу.
Ну, конечно, вид у нее не располагает, любой поступил бы так же. Но кто на ее месте смотрелся бы краше?
– Откуда?! – воскликнула она с горьким раздражением. – Она не имеет обо мне не малейшего представления! Люди ее наслушаются, и как оборотни, так и норовят укусить. У меня даже в мыслях не было строить людям козни, а она в чем только меня не подозревает. Я не знаю, почему она меня невзлюбила, и, главное, как люди ее слышат, – Манька покачала в раздумье головой. – Мы даже не знакомы. Думаю, она меня с кем-то спутала, или господин Упыреев небылиц порассказал, – внезапно осенила ее догадка, которая почему-то раньше не приходила в голову. – Он-то частенько в столицу наведывается, а уж как в уши умеет петь – чисто соловей. Неверное, поэтому мою жалобу вернули, не поверили мне.
– Ну, здрасте! – покривился незнакомец. – Твоя быль растрогала бы меня, если бы не наблюдал за тобой сверху. Ну или… снизу, – он самодовольно и бессовестно ухмыльнулся, будто подглядывание было благовидным делом. – Ты себя хвали да не захваливай, о себе сказать можно, что угодно, да только внутренне содержание, знаешь ли, на стол не положишь и не пощупаешь, для всех оно – мутный омут с чертями, а из мерила, которым люди друг друга меряют, у тебя ни имущества, ни рожи с кожей. Человек за добром пришел, за материальной выгодой, а ты ему про справедливое распределение, про то, что завтра будет лучше, чем вчера. Следовательно, правильно она о тебе говорит.
Манька обреченно понурилась.
Значит, слышит он радио…
И к Благодетельнице относится, как другие.
И все же, внутренне запротестовала: чужое ей не надо, и пусть бы Идеальная Женщина не приставала и языком не молола. Ведь не пришла, не посмотрела, не поговорила.
Ее присутствие Манька угадывала кожей, как будто Радиоведущая время рядом, все время зудит в мозгах, но слов не слышно, только присутствие в чувствах, и забыть о ней не получается, а уж если навалилось предчувствие беды, будто где-то готовят козни, непременно так и произойдет.
Незнакомец смягчился, стараясь выглядеть дружелюбно.
– Но не стоит о грустном. Тут недалеко есть небольшое селение, тебе ведь туда нужно?
– Мне не в селение, будь оно трижды неладно! – в сердцах чертыхнулась она. – Мне к Посреднице…– спрятала руки за спину, стараясь не выдать дрожь, которая появлялась в моменты сильных волнений. Минутная слабость прошла, и теперь она снова была полна решимости. Вот и незнакомец, впервые видит ее, а уже облил грязью, обманувшись железом. Она не сомневалась: если доберется до Благодетельницы, дело быстро решится в ее пользу, и тогда никто не скажет незаслуженного обидного слова. Шмыгнула носом, вздохнув горестно: – … которая пропуски выписывает и внутренности смотрит!
