Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте
Впрочем, они и в простом лесу не подлетали близко. Или чувствовали, что тоже кровососущее и брезговали, или уважали.
А подумать было, о чем. Трудно поверить, что один дядька Упырь остался. Мужа того и гляди уведут, припечатав на чело еще одну Благодетельницу.
Тяжелая ноша давалась ей легко. Никогда она не чувствовала себя так замечательно, как на престоле славы своей. Каждый перед ней выслуживался, и оговорить могла любого. Никто не останавливал, никто не требовал отчета. А будь генеральской женой, пошла бы, поехала бы за муженьком на Черное Земноморье, куда Макар телят не гонял. Труднее было остаться со своей мыслью о себе самой. Дворец как муравейник набит слугами, рабами, камеристками, лакеями, придворными и прочей челядью.
Почему-то каждый считал, если попадет на глаза в тяжелую годину, ему непременно полегчает. Но ведь ей легче от таких встреч не становилось, так с чего ей облегчать жизнь, кому ни попадя? И когда от встречи становилось хуже, понимал страждущий, что все в мире относительно, в том числе и тяжесть. Потому как, если прибавить к тяжести еще чего-нибудь, то тяжесть в предыдущем измерении обязательно уже казалась легонькой.
Конкурентов у нее было немного. Мало осталось семей вампиров, которые бы владели богатствами, накопленными за тысячелетия, знающих себе цену, имеющих знания вампирские и внутреннее благородство. Всех извели, последних, когда она на трон взошла, дядька Упырь не привык рисковать, быстро разобрался с потенциальными бунтовщиками и завистниками., по списку, в котором отмечал неблагонадежных. А ей повезло, Матушка из ведьм, каких уже на свете не осталось, дядька благородный, обзавидуешься, отец – вампир знатный, богатый, из народа, тетка за счастье каждому. Столько накопили мертвечатины, любого вампира заплюют. Половина вампирских душ замурованы и запечатаны накрепко – в глазик поплюют и самыми сладкими сиренами подскажут, как любить ее. Так на троне утвердилась.
Но такое безобразие кругом!
Если на десять сирых и убогих одна дееспособная особь набралась – уже счастье. Не удивительно, что дворянство давалось немногим. Народ сам о себе позаботится никогда не мог.
«Стараешься, стараешься, – раздосадовано подумала Ее Величество, – и никакой благодарности…»
Не так она представляла себе жизнь в самом начале, когда только-только разбиралась в делах государственных. Думала, придет время, и каждый вампиром станет. А как станет-то, если всякий выпитый с одного конца вампиром становиться, с другой проклятым? А еще каждому попить, поесть… Беда бы уже началась, если бы не подсказали из три-запредельных государств, что обычной вдове стать вампиром не светит, если душа ее погибнет в огне и пламени раньше срока. Или посадили человека за мешок картошки, а он возьми, да и повешайся. Вдова нисколько душой на том свете не забывалась и благоверный переправлял ей часть своей силы, так что вдовушка иногда становилась захребетником не хуже вампира. А если еще на Зов поспела, запросто могла из вампира кровушку сосать. Шансов у них было мало, жилось им несладко, но порой уводили знатного кавалера прямо из-под носа избранной. Расплодившиеся вампиреныши и тому были рады: пришел домой, а кровушка сама в постель кинулась, носки, трусы постираны, попинал для порядка, понаставил синяков, земелька и щи сварит, и на работу сбегает, и детушки подрастают, хочешь, вампиров делай, хочешь кровиночку. Каждый вампир – так или иначе вдова или вдовец, но только они умели получать при этом удовольствие и жили промеж собой в согласии, обменявшись клятвами, а вдовушки, оставаясь человеком, ни целомудренностью не славились, ни маски у них не было, которая бы объясняла кровососущим, что она самая обаятельная и привлекательная, и старились они на удивление быстро. Пей и наслаждайся кровушкой, сколько влезет, выпил одну, вторая уже в очередь встала. Хуже, если с той и с другой стороны решили стать избранными – ходят такие проклятые зомби с обеих сторон и пугают людей. И то хорошо – не бунтуют. Еще оборотни, но те злые, обидчивые, слова не скажи, начинают карман искать!
Ее Величество сплюнула на самоцветный пол. Не в сердцах, натурально – слуги уберут.
Душу мужа, тварюгу беспризорную, она не то, что боялись – тревожилась, вдруг подмену углядит. Тварь была себе на уме, не уличенная во вредительстве и не замеченная в благодеяниях.
Прав дядька Упырь, даже не сказать, чтобы совсем проклятая…
Не вела она себя как положено: не спилась, не истаскалась, незлобивая была и все время человека из себя строила, что больше всего беспокоило и бесило. Вот откуда ей знать, что не сало с маслом уготовили? И почему к ней поперлась? Ведь по большому счету, обошлись с ней ласково, жить позволили, позорили, но за дело. Другие обрезались и в ус не дуют, а ей досталась не проклятая, а головная боль. Эта шелупонь все время норовила в люди выбиться, сколько бы не убеждали ее, что среди людей ей не место. В одно время письма во все места с жалобами писать надумала, и все на уважаемого кузнеца Упыреева. Ох и посмеялись над ее писульками.
Ну, смешить людей, это было в ее стиле…
Перепугалась, когда муженек приложился кулачком. Ни с того, ни с сего. Запаниковала. Совсем мужик дураком стал: смеется, в глаза весело смотрит – и раз, засветил в глаз кулачищем! Чуть дух вон не вышиб. «Приятно умирать? – спрашивает. – Помни, каково оно! Ишь, чего надумала, в смерти удовольствие искать! Мало показалось, добавлю! Выбью я из тебя эту дурь!»
И это за ее-то доброту…
Как проклятой удалось желать быть кем-то убитой, да еще ждать от убийства удовольствие? Она должна была на себя руки наложить, а не мечтать, чтобы ее прибил кто.
Заклятие?
Обычно, ни одна мысль от проклятого вампиров не тревожила. Даже заклятия не достигали ушей, если не сам вампир накладывал его. Она собственной ручкой пробила муженьку голову гвоздиком и пощекотала извилины, чтобы помнила земля Госпожу свою. Ведь на такую высоту подняла – на троне сидит! Лоботомия была самой крепкой защитой. Делали ее не каждому, а только когда заклятия вдруг переставали работать должным образом.
Но пришлось прибегнуть к крайней мере…
Не хватало еще, чтобы он однажды выполнил желание прицепа.
Бессовестный и грубый вампир Залайка отправил обращение прямо в сознание проклятой: «Если ты, тварь, еще раз… ни один волос…» Так сказал, чтобы и предателям стало ясно, что шутить она не собирается. Под гвоздик, чтобы если муженек еще раз рученькой замахнется, приключилась падучая. А чтобы защита была еще крепче, скрепила ее соитием, чтобы, когда думалось, думалось с удовольствием. И тогда же привели мужа в чувство, положили перед ним дружка его юродивого и проделала то же самое, восстанавливая память.
Дружок, правда, совсем дураком стал…
И тут случилось непредвиденное… То ли перестарались, давая объяснения, то ли еще что, а только Его Величество почему-то стал ее побаиваться, проявляя интерес к мужчинам, упуская, что между ними еще она была. Может, ласкали себя, пока бегала подмываться… И приворотами пробовала отвадить, и психоцелители с ним занимались, и разные гипнотизеры во дворец съезжались, тряпка тряпкой стал. Вроде и любовь есть, а в постели…
Предупреждала Маменька: многие привороты сами себе противоречат и крышу сносят!
Как теперь страх убрать?
Может, еще раз… иголочкой?
Уж и делом не занимается, переливает из пустого в порожнее. Советы спрашивает, а какие советы она может дать? Разве что, как маникюр сделать, или какое платье заказать портных – это пожалуйста! Сказала в шутку: объяви деноминацию, – так готовит, вместо того, чтобы копеечку укреплять народную. Инфляция вверх лезет, уж и не знаешь, как объяснить очередное народное обнищание, когда и братья, и сестры начинают задаваться вопросами. Того и гляди, бунтовать вздумают. И ни Матушки, ни тетки, никто по головушке сзади не погладит, в глазик не повинит за непослушание… Не разбазарим ли имущество? Заграница так и прет на дармовщину. Им на их копеечку четыре червонца вынь да положь. Как колесо с горки прокатывают, только после их колеса пять лет не нарастает на том месте. Так ни леса, ни черного и голубого золота не напасешься.
Паскудство виделось и тут, и там, будто самой в глазик поплевали. Проклятая из головы не выходит. С чего думает о ней вторую неделю? Беспокойной стала, спит тревожно. Раньше и думать не думала, а сейчас пугаться начала каждого мужниного слова, которое на муке завязано, будто эта проклятая на горб села. И выходит, сама все замутила, сама Матушку просила заманить проклятую в избы, сама дядьку Упыря просила железо сковать, чтобы сносу не было и травилась бы им, пока в гроб не ляжет, сама мужа испохабила, сама армию голодающих вампиров взрастила, которая прожорлива так, что кровушки уже самой скоро взять будет негде.
Где своя голова, какой лишай на ней выскочил?
Или не просила подзаборная обиженка у мужа ничего? Неужто вампир, который Бога из себя корчит, запечатал все заклятия? Но как без Зова-то? Как избавил проклятую от всех забот? Неужто накормил, напоил, и не думает она по нужде? А может, пробралась в погреб, в котором еду складывали, и обжирается – много ли ей надо? Или опять куда-то отправились бунтовщики (будь он трижды не ладен этот маг-вампиреныш, который решил своих же сосать) – а иначе с чего муженек собрался дороги строить?
«Самой надо в избы наведаться, – вспомнила она вполне разумную мысль, подсказанную дядькой Упырем. – Может, Баюна подберу по дороге, а то мыкается поди, домой по лесу продираясь. А как увижу, так и узнаю!»
День выдался солнечный, еще неделя должна стоять такая, даром что конец февраля.
Она быстрым шагом вернулась в покои, на ходу отдав соответствующие распоряжения, предвкушая, каким безрадостным будет похмельное пробуждение Его Величества, который вдруг обнаружит, что Ее Величество соизволила его оставить…
На сборы ушло чуть больше времени, чем предполагала. Все же путешествие предполагалось на несколько дней. Вышла во двор и свистнула Горынычам, бросив каждому по взгляду. Горыныч о двенадцати голов послушно опустился рядом. Он был самым выносливым, быстрым, сильным. Слуги уже сделали все приготовления. Спина у драконов была вместительная, сотни три человек могли бы отправиться с нею в путешествие, но миссия ее была сверхсекретная, кроме того, драконы не раз и не два по дороге закусывали седоками, воспринимая их, как пищу, предназначенную именно для них, стоило ей задремать. Чужого не возьмешь, а верными подданными рисковать не хотелось. На спину установили обогреваемую карету, укомплектованную одеялами и теплыми вещами, продуктами и всем необходимым для походной жизни. Тут же лежали карты и подзорная труба, которой пользоваться было не всегда удобно, особенно если дракон летел с немыслимой скоростью – мог все государство облететь за неделю, если ему или ей было нужно. Но кое-какие ограничения у драконов все же имелись – по весу и по высоте. Выше положенного – и опереться крылами о воздух он не мог. На высоте в пять километров начинал зудеть: «Не могу, там внизу у меня задача сверхважная!» И объяснить путем не мог, что его держит у земли. Обыскались уже, но он все время грустно качал головами: «Нет, госпожа моя, не это!»
Дракон набрал высоту. Дворец мгновенно стал маленьким, как спичечная коробка. Летел Горыныч быстро, но, чтобы не причинить ей вреда. «Терпение, терпение!» – уговаривала она себя, ругая мысленно дракона, который в это время перемахивал через леса и горы. В скорости с ним разве что самолет мог сравниться, летая еще выше.
С одной стороны гор, в глубь страны, где проживала Матушка, раскинулся дикий край Зачарованных Горних Земель, в который редко кто захаживал. Разве что иностранцы лес вырубали и в реках рыбу отлавливали, с которыми приходилось считаться. До необразованного и малоцивилизованного края руки никак не доходили. И с чего бы! Четверть земель принадлежала Престолонаследнику. Еще четверть пришлось отдать в аренду запредельным государствам аж на сто лет, чтобы пополнить государственную казну. Только задорого брать они отказались, пришлось в десять раз дешевле отдать, чем своим. Теперь на этих землях одни пенки торчали. Дикий нецивилизованный край оставался заделом на настоящее и на будущее – сельскохозяйственный и сырьевой. Людей здесь жило немного, меньше четверти, тут они размножались, пополняя запасы кровушки для вампиров и рабочей силы на другом конце государства, и был этот край отдан оборотням, которые его охраняли и докладывали о каждом человеке. А заканчивалось государство морем-океаном. Ветры в том море-океане дуть не переставали, великий простор манил, но самые крепкие люди сметались к берегу щепой – и жили в том океане чудовища, что не в сказке сказать, ни пером описать. Бурлил он день и ночь, не переставая, слыл ведьмовским и проклятым на все времена, и мерил свой пояс времени необычно – все время там стояли сумрачные дни, когда видения казались любому живенько. Никто покорить его не пытался, разве что рыбу удили у самого берега да мусор сбрасывали.
Оборотни пополнялись сами, кусая одного до смерти, обычно жену. По природе свой они были мстительными, не умея прощать человека и всякого, кто не умеет поднять себя над ними. Молодые вампиры, у которых душа еще полазала по земле, торопились обзавестись своими зверями и, не умея приставить их к себе, зачастую пытались построить с ними отношения, какие обычно бывают между вампиром и вампиром, или человеком и вампиром, не брезгуя кровушкой. Но оборотнями все же зверь руководил, не человек – его человеческой слезой не прошибешь. И стоило молодому вампиру заказать оборотня на обед или подпустить близко, как тут же стая начинала на него неторопливую, по всем правилам настоящую охоту. Обиженные оборотни вампирами не брезговали и рвали их, как человека, с той лишь разницей, что крови не пили и мяса не ели, прореживая братьев и сестер, а то от их пропойности людей бы давно не осталось. Но оборотням тоже требовалась пища, и те, кто распробовал человека, выходил на охоту каждое полнолуние, а если высокого ранга, из тех, что умели становиться зверем в любое время, пожалуй, были прожорливее вампиров, драли людей почем зря. Чтобы усмирить их, в ход пускалось и каленое железо, и запугивание серебром, и осина под ногти вгонялась. Приходилось изолировать их от общества в лагерях, за высокими заборами с колючей проволокой и ставить над ними воспитателей. Дрессировать оборотней не каждый вампир мог, поэтому многие вампиры обходились без зверей, приманивая к себе людей.
На следующее утро были уже за горами, огибая их. На белом снегу отчетливо просматривались города и деревушки, в которых люди тыкали пальцем в небо и кидали вверх шапки. Городов и деревень тут было немного, с небольшим населением, разбросанные на сотни верст друг от друга. В других три-запредельных государствах люди давно жили голова на голове, расстраиваясь ввысь, и многие мечтали отхватить у государства часть территории, но боялись и драконов, и суровой зимы, и благодатные знания, которые не всякий здесь мог уничтожить по причине непроходимости местностей. И так пробовали, и сяк, но стоило врагу показаться, как все объединялись: и люди, и оборотни, и вампиры. И так их много становилось, что враг не переставал удивляться: откуда столько военного ресурса взялось? Куда бы ни сунулся враг, горела у него земля под ногами. То ли клонировали население, то ли мертвецов поднимала лихая година. А когда успокаивалось, опять народу не было – долго не было, пока не стиралась память врага, и он снова на землю не наступал. Но разве можно было победить народ, у которого кровью на земле высечено: «Свои – не чужие, съедят, польза обществу. Ни капли крови врагу!»
Ген в государстве такой был у каждого – и бились насмерть. И снова поднимались.
За время полета она успела отоспаться, отдохнуть, о многом подумать.
– По дороге высматривай Котофея Баюновича, – попросила Ее Величество. – Полетим в избы к Матушке. Самой надо разобраться, что за ерунду там несут… Будто избы гуляют без присмотра, про какое-то лето, про то, что три тысячи оборотней с шайкой вампиров справиться не могут… Да как такое может быть? Начнем с того места, где источник стоит, подзаправимся.
– Угу! – радостно мотнул девятью головами дракон. Три глотки весело прокричали: – Будет сделано!
Горыныч был рад полету, давно он не разминал крылья. Раньше она часто облетала свои владения, насыщаясь властью, а в последнее время больше была занята делами государственными. Драконы засиделись без дела.
Еще через сутки дракон достиг того места, где находился колодец, из которого пил каждый раз, как навещали Матушку. До моря-океана оставались еще сутки пути, но дальше лететь не было смысла, дядька Упырь крепко держал в руках и оборотней, и население. Дорога вглубь государства здесь заканчивалась, сворачивая на юг, а чудовище, по его словам, шла вдоль реки, к Мутным Топям, через горнорудные поселки.
У реки дракон остановился, выискивая следы проклятой, позволив Ее Величеству справить нужду. Она позавтракала, умыла личико водой, размялась и приказала дракону отправляться в путь. Следы проклятой вели в том же направлении.
Через час достали колодец с мертвой водой…
Наверное, наоборот, с живой – мертвая и ядовитая была у Матушки во дворе, но с народным крещением не поспоришь. Привыкли называть вещи не своими именами.
Может, Указ издать? Улицы в свое время тоже самыми непристойными словами величали: Яблоневая, Сиреневая, Смородиновая, Каменная, Ракитовая, Ясные Зори, Солнечная, Гусляровая, Графитовая, Банная, Заречная, Вольная… То ли дело, когда стали: имени Горнодобывающей отрасли, Конструктора Гадалкина, Генерала Иванова, Министра Сидорова, Господина Упыреева, Барина Меньшикова, Рабоче-крестьянская, Благодетеля Мытаркина, героя труда Помойкина и матери-героини Варвары Золотаревой… И красиво, и со смыслом! Сначала упирались, но ничего, привыкли помаленьку, не возмущаются уже, после того, как пообещала улицу Золотаревой в улицу Золотарей переименовать или, чтоб уж совсем ясность была, в улицу профессионалов-ассенизаторов по уборке отхожих мест. Да разве ж можно фамилию знатной матери матерно матершинить?! Человек всю жизнь с такой фамилией, а у них не фамилия, а только улица…
Место было не узнать…
Сам колодец разил мукой беспросветной. Водой тут и не пахло, а ядом, как в Матушкином колодце. Раньше все кругом на десятки километров было покрыто пеплом, резвились драконы, разминались, игрища устраивали, учения проводили с потенциальным боевым противником Престолонаследника, а теперь тут было пусто, разве что высокие заросли не полностью заметенной снегом густой травы и молодого кустарника. У озера возле колодца, истоптанного по берегу многими звериными следами, и вдоль оврага, по которому вода пробивалась к реке, снег оттаял, в самом колодце плавал узорный деревянный ковш в виде утки.
Престолонаследник времени не терял. Изрытая земля говорила о том, что он пытался его взорвать, отравить ядом, сровнять с землей. Но колодец обладал какой-то невероятной живучестью – вода лилась через все четыре края сруба, да так, что сам сруб было не рассмотреть, а только два столба, на которых крепилась крыша и поперечное бревно.
Дракон сделал над ним два круга, не решаясь опуститься вниз, на мгновение потеряв равновесие, поднялся и полетел дальше, огласив окрестности могучим горестным ревом.
Ее Величество приникла к окулярам.
С какой стати Престолонаследник спасал колодец, если он поддерживал повстанцев?
Еще через пару часов достигли Мутных Топей – самого знатного болота, отданного во владение тетке Кикиморе за заслуги перед троном и отечеством. Остальные многие Кикиморы приходились Ее Величеству какими-то родственницами, но дальними, пятая вода на киселе – и у каждой имелось по нескольку своих претендентов на престол. После теткиной пропажи они носа не казали и не зазывали в гости, будто не ведали о ее надобности в них.
И тут уж пришла очередь застыть в недоумении Ее Величеству, тупо рассматривающей округу, и теперь ужаснулась она, издав душераздирающий вопль…
Болото куда-то делось, стало непохоже само на себя. Раньше его питали с обеих сторон две реки, теперь же одна река несла свои воды к морю-океану, пересекая болото, которому раньше не было конца и края…
Здесь Ее Величество остановилась, прошлась по берегу, с отчаянием вглядываясь в проталины. Изменившийся ландшафт ее не столько удивил, сколько напугал. Кажется, она не отдавала приказ осушить мутную Топь…
Дальше летели, низко, на малой скорости…
Вот и лес, в котором проживала Матушка, летая от деревни к избушке в ступе, помахивая помелом… Быстро летел дракон, быстро снизился кругами.
И снова оторопь по всему телу.
Взирали молча, разинув рты. Ее Величеству сделалось дурно. Отвисшие челюсти дракона закрылись не скоро, изрыгая пламя…
Кругом зима была, а там, где жила Матушка – лето! Зеленым пятном, на многие километры, стелилась земля от опушки леса вдоль берега реки, благоухая и утопая в цветении, захватывая новые земли, распространяясь вглубь и вширь. От земли поднимался точно такой же огонь, как от поленьев, которые Матушка держала в избе-бане. Сначала его почувствовали драконы, а потом и она. Самих изб нигде не было видно, на лугу остался лишь еще один колодец, ядовитый для нее и для дракона, да ось, изъеденная ржавчиной так, что от взмаха крыла рассыпалась окалинами.
Не понятно, почему Матушка называла воду из колодца «живой» – мертвая.
– Лети туда! – Приказала она дракону, который опустился на снегу, недалеко от границы прогретой земли.
– Не могу, Ваше Величество, земля здесь убойно пахнет и жжет. До дому вы уж как-то сами. Если несколько минуточек на ней проведу, сделаюсь вот таким махоньким! – он очертил лапой на снегу небольшой кружок. – Мне надо охрану несть!
– Какая охрана, несешь невесть что! – разозлилась Ее величество. – Что охранять-то? Меня охраняй, а то распоясались! Вражья зелень под ногами! Кто мне пользу уж какую-то станет приносить? Или сама я должна?
– Не могу! – заупирался дракон. – Я, Ваше Величество, общественное достояние, и приставили меня к месту, а не к Вам. А если вы мне еще тычните, я к другому вампиру уйду! – вызывающе заявил он, обижено распустив крылья. – Не больно то ваш взгляд сыт в последнее время… Я вам верой и правдой служил, не помните? А вы идите! Я вас тут обожду, не могу я, как ни просите, а вот если бы кругом такая земля была, я бы понял, к какому месту меня приставили! Мне не ступить на эту землю – огонь из нее исходит…
– Это моя Маменька устроила? – разглядывая проклятую землю в подзорную трубу, расстроено спросила Ее Величество. Дракон говорил правду, она сама чувствовала себя не лучше. Земля цвела, белые лепестки кружились в воздухе, как хлопья снега. Покрытые зеленой кроной деревья, похоже, чувствовали себя замечательно, будто не знали, что на дворе февраль. Стадами паслись животные, поедая сочную зеленую траву. Насколько хватало глаз, расстилался цветочный ковер.
На лето посреди зимы Ее Величество смотрела с тоской.
– Она, – кивнул согласно дракон.
Ее Величество обернулась, да с таким видом, будто проглотила сразу два лимона без сахара.
– Неугасимое полено? – спросила она, не смея поверить в сказанное. – Не одно – два!
– Не уберегла, – немного раздраженно подтвердил дракон.
– А я-то, я-то как страдала здесь! – возмущенно отозвалась Ее Величество. – В дом ступить не могла, но землица-то при чем?
– Это их теперь земля, – хмуро ответил дракон. – Самая что ни на есть. Посадились тут поленья и пустили корни.
– Сами что ли? – уставилась на него Ее Величество, брови ее поползли вверх.
– Рукой человека. Огонь высек, огнем не соблазнен, отпустил полено на волю, – ответила одна голова. – Однажды такое уже было… – вспомнила другая. – Три человека посадили неугасимые деревья – и земля такой стала повсюду. Я тогда знал, где место, которое я должен охранять. Место было маленькое, но мое. Дерево там не прорастает… Но те трое умерли, а потом и люди, – дракон отвернулся и отошел от границы земли подальше.
Ее Величество засеменила за ним, проваливаясь в неглубоком снегу.
– И что?
– Не сразу, много веков прошло, – продолжил рассказ дракон одной головой, самой старшей. Другие слушали и поддакивали. – Те люди позволяли оборотням на земле жить, если он был человеком. Думали, если имеет в себе человека, то обязательно вылечится землей и неугасимым деревом, а оборотни ночью уводили их к вам. Вы тогда на кладбищах хоронились, как мы на отведенном нам месте. Три человека предупреждали их, что так будет. И стали люди пить кровь у дерева, как вы пьете у людей, и оно засохло.
– Людей что ли не стало?
– Люди были, но уже не такие. Давно это было, очень давно. Много тысяч лет назад. Еще до того, как земля стала огнем и огонь снова землею.
– Да было ли у нас такое?
– Было. Я как увидел, сразу вспомнил. Потом была зима. Много веков. Вампиры спали, а оборотни продолжали убивать людей, которые жили возле последнего дерева, а мы смогли выйти на волю.