Власть меча

– Кто знает? – пожал плечами контролер. – Я получил записку из главного офиса о том, что он не придет. Они не объяснили мне почему. Может, его уволили. Я не знаю. Да мне и все равно, он в любом случае был дерзким маленьким ублюдком.

Весь остаток смены Шаса пытался справиться с чувством вины, сосредотачиваясь на потоке руды на грохочущем конвейере.

Когда прозвучал сигнал окончания работы и черные рабочие стали кричать друг другу: «Shabile!» – «Время вышло!», Шаса вскочил на Престер-Джона и повернул его к ряду коттеджей, где жила семья Аннализы. Он знал, что рискует навлечь на себя гнев матери, но дерзкое чувство рыцарства гнало его вперед. Он должен был выяснить, какие неприятности и горести он причинил.

Однако у ворот территории дробилки его остановили.

Мозес, старший с промывочной площадки, возник перед Престер-Джоном и схватил пони за недоуздок.

– Вижу тебя, Хорошая Вода, – приветствовал он Шасу мягким низким голосом.

– О, Мозес… – Шаса улыбнулся от удовольствия, забыв на мгновение о своих тревогах. – Я собирался навестить тебя.

– Я принес твою книгу. – Овамбо протянул Шасе толстый экземпляр «Истории Англии».

– Но ты не мог еще прочитать это! – возразил Шаса. – Не так быстро! Даже мне понадобилось несколько месяцев!

– Я и не стану это читать, Хорошая Вода. Я уезжаю с рудника Ха’ани. Завтра утром с грузовиками отправляюсь в Виндхук.

– О нет! – Шаса соскочил из седла и схватил Мозеса за руку. – Почему ты решил уехать, Мозес?

Шаса изобразил неведение из-за чувства вины и соучастия.

– Дело не в моем желании или нежелании. – Высокий парень пожал плечами. – Многие завтра уезжают с грузовиками. Доктела их выбрал, а леди твоя мать объяснила причину и выдала нам месячное жалованье. Человек вроде меня не задает вопросов, Хорошая Вода. – Он грустно и горько улыбнулся. – Держи свою книгу.

– Оставь ее себе. – Шаса оттолкнул книгу. – Это мой подарок тебе.

– Отлично, Хорошая Вода. Она будет напоминать мне о тебе. Оставайся с миром.

Он отвернулся.

– Мозес… – произнес Шаса ему в спину, но понял, что не находит слов.

Он импульсивно протянул руку, но овамбо отступил назад. Белый человек и черный человек не пожимают друг другу руки.

– Иди с миром, – сказал Шаса, настойчиво не убирая руки, и Мозес почти украдкой огляделся, прежде чем ответить на пожатие.

Его кожа была до странности прохладной. Шаса задумался, у всех ли черных такая кожа.

– Мы друзья, – сказал он, задерживая руку Мозеса. – Ведь так?

– Я не знаю.

– О чем ты?

– Я не знаю, возможно ли для нас быть друзьями.

Он мягко высвободил свою руку и ушел. Он не оглянулся на Шасу, когда обходил ограду и удалялся к домикам рабочих.

Колонна тяжелых грузовиков ползла по равнине, соблюдая интервалы, чтобы пыль, поднятая предыдущей машиной, не мешала следующей. А пыль высоко взлетала во все еще горячем воздухе, как желтый дым горящих кустов.

Герхард Фурье в первом грузовике ссутулился за рулем, его большой живот свисал до колен; ему пришлось расстегнуть пуговицы рубашки, выставив наружу волосатый пупок. Каждые несколько секунд он поглядывал в зеркало заднего вида над головой.

Кузов грузовика был набит вещами и мебелью семей, как черных, так и белых, которых уволили с рудника. Поверх мешков сидели их невезучие владельцы. Женщины повязали головы шарфами, защищаясь от пыли; они придерживали младших детей, когда грузовики подпрыгивали и раскачивались на неровной дороге. Старшие дети устроили себе гнезда среди багажа.

Фурье протянул руку и немного поправил зеркало, чтобы видеть девушку за своей спиной. Она приютилась между старым коробом из-под чая и ободранным чемоданом из кожзаменителя. Откинувшись на свернутое в рулон одеяло, она дремала, и ее светлые, неровно выгоревшие волосы болтались от движения машины. Одно колено было слегка приподнято, короткая юбка задралась, и когда девушка заснула, колено опустилось набок, и Фурье мельком заметил ее трусики в розочках между гладких молодых бедер. Потом девушка резко проснулась, сомкнула ноги и повернулась на бок.

Фурье потел, и не только от жары; капли пота поблескивали на темной щетине его щек и подбородка. Он дрожащими пальцами вынул изо рта окурок сигареты и осмотрел его. Рисовая бумага намокла от слюны и покрылась желтыми табачными пятнами. Фурье выбросил окурок в боковое окно и закурил другую сигарету, ведя грузовик одной рукой и ожидая, когда девушка снова пошевелится. Он уже попробовал эту юную плоть, он знал, как она нежна, тепла и доступна, и мучился болезненным желанием добраться до нее еще разок. Он готов был ради этого пойти на любой риск.

Впереди из дымки жары выплыла группа серых акаций. Фурье так часто ездил по этой дороге, что она обрела для него свои знаки и ритуалы. Он посмотрел на карманные часы и хмыкнул. Они уже ехали на двадцать минут дольше положенного. Но ведь машины были перегружены жалкими пожитками целой толпы только что уволенных.

Он остановил грузовик у дороги рядом с деревьями и, неловко встав на подножку, закричал:

– Эй, ребята! Маленькая остановка! Женщины налево, мужчины направо! Кто не вернется через десять минут, останется здесь.

Он первым вернулся к грузовику и тут же занялся левым задним колесом, делая вид, что проверяет давление, но при этом высматривая девушку.

Она вышла из-за деревьев, расправляя юбку. Покрытая дорожной пылью, она выглядела раздраженной и разгоряченной. Но, заметив, что Фурье наблюдает за ней, она вскинула голову и демонстративно не обратила на него внимания.

– Аннализа, – прошептал Фурье, когда она подняла ногу, чтобы перебраться через борт грузовика рядом с ним.

– Пошел ты, Герхард Фурье! – прошипела она в ответ. – Оставь меня в покое, или я пожалуюсь папе!

В любое другое время она, возможно, отреагировала бы более любезно, но сейчас ее бедра и ягодицы все еще хранили на себе пурпурные полосы – следы от порки отца. Так что временно она потеряла интерес к мужскому полу.

– Но мне надо с тобой поговорить, – настаивал Фурье.

– Поговорить, ха! Знаю я, чего тебе надо.

– Давай встретимся вечером за лагерем, – умолял Фурье.

– Да ты жирный, как бочка!

Она запрыгнула в кузов, а у Фурье все перевернулось в животе, когда он увидел ее длинные загорелые ноги.

– Аннализа, я дам тебе денег!

Фурье был в отчаянии; желание просто сжигало его.

Аннализа задержалась на мгновение и задумчиво посмотрела на него сверху вниз. Его предложение стало неким открытием, лазейкой в новый мир чарующих возможностей. До этого момента ей никогда не приходило в голову, что мужчина может дать ей денег за то, чем она наслаждалась больше, чем едой или сном.

– Сколько? – с любопытством спросила она.

– Фунт, – предложил Фурье.

Это были большие деньги, больше, чем Аннализа когда-либо за один раз держала в руках, но ее торгашеский инстинкт тут же проснулся, и ей захотелось посмотреть, насколько далеко это может зайти. Поэтому она резко вскинула голову и отвернулась, краем глаза наблюдая за Фурье.

– Два фунта! – настойчиво прошептал Фурье.

Настроение Аннализы воспарило.

Целых два фунта! Она почувствовала себя дерзкой и хорошенькой, рожденной для удачи. Полосы на ее спине и ногах уже немного поблекли. Она прищурилась с понимающим видом, отчего Фурье совсем свихнулся, и она увидела, как на его подбородке выступил пот, а нижняя губа задрожала.

Это придало ей еще больше наглости, и она глубоко вдохнула, задержала дыхание, а потом отважно прошептала:

– Пять фунтов!

И тут же кончиком языка облизнула губы, сама потрясенная собственной храбростью, тем, что назвала такую безумную сумму. Ее отец примерно столько зарабатывал за неделю.

Фурье побледнел и заколебался.

– Три! – выпалил он, но Аннализа чувствовала, как близок он к согласию, и с оскорбленным видом отшатнулась.

– Да ты просто вонючий старик! – произнесла она с презрением.

– Хорошо! Хорошо! – сдался Фурье. – Пять фунтов!

Аннализа победоносно усмехнулась. Она открыла для себя новый мир бесконечного богатства и наслаждения и смело шагнула в него.

Она сунула в рот кончик пальца.

– А если ты хочешь и этого тоже, это обойдется тебе еще в один фунт.

Теперь ее дерзости не было пределов.

До полнолуния оставалось всего несколько дней, и луна омывала пустыню платиновым светом, а тени вдоль краев оврага казались свинцово-синими. Лагерь разбили возле оврага, и кто-то уже рубил кусты на дрова, звякали ведра, женские голоса у костров напоминали издали птичье пение. Совсем близко взвыла парочка шакалов, привлеченная запахом пищи, – их вопли и стоны наводили на мысль об агонии.

Фурье присел на корточки у оврага и закурил, глядя в ту сторону, откуда должна была прийти девушка. Огонек спички осветил его полное небритое лицо, и Фурье в своей сосредоточенности совершенно не заметил хищных глаз, наблюдавших за ним из синей лунной тени неподалеку. Все его существо устремилось к девушке, он уже дышал с нетерпеливыми тихими стонами предвкушения.

Она походила на призрак в лунном свете, серебристая и неземная, и Фурье тяжело поднялся на ноги и затушил сигарету.

– Аннализа! – окликнул Фурье, его голос дрожал и срывался от желания.

Она остановилась на таком расстоянии, чтобы он не смог до нее дотянуться, а когда он бросился к ней, легко отскочила и насмешливо захохотала.

– Пять фунтов, минхеер, – напомнила она и подошла ближе, когда он достал из заднего кармана смятые банкноты.

Аннализа взяла их и повернула к лунному свету. Потом, удовлетворенная, спрятала деньги в одежде и смело шагнула к Фурье.

Он обхватил ее за талию и накрыл ей рот своими влажными губами. Наконец она вырвалась, задыхаясь от смеха, и придержала его за запястья, когда он полез к ней под юбку.

– Хочешь и того, за что отдашь еще фунт?

– Это слишком дорого, – выдохнул Форье. – У меня столько нет.

– Ладно, десять шиллингов, – предложила она и провела по его телу опытной рукой.

– Половина кроны, – пробормотал он. – Это все, что у меня есть.

Аннализа пристально посмотрела на него, продолжая его поглаживать, и поняла, что большего не добьется.

– Ладно, давай, – согласилась она и спрятала монету, прежде чем опуститься перед ним на колени, словно прося благословения.

Он положил обе ладони на ее кудрявые выгоревшие волосы и притянул к себе голову девушки, наклонившись над ней и закрыв глаза.

Что-то твердое ткнулось ему в ребра сзади с такой силой, что вышибло воздух из его легких, и чей-то голос проскрежетал ему в ухо:

– Вели этой маленькой шлюхе исчезнуть.

Голос был низким, опасным и пугающе знакомым.

Девушка вскочила, вытирая рот тыльной стороной ладони. Она мгновение-другое смотрела через плечо Фурье расширившимися от ужаса глазами, а потом повернулась и припустила вдоль оврага к лагерю.

Фурье кое-как привел в порядок одежду и повернулся наконец к человеку, стоявшему за его спиной с винтовкой «маузер», направленной в живот шоферу.

– Де ла Рей! – вырвалось у Фурье.

– А ты ждал кого-то еще?

– Нет, нет! – Фурье энергично тряхнул головой. – Просто… так скоро…

После их последней встречи Фурье хватило времени, чтобы пожалеть о заключенной сделке. Трусость одержала победу над алчностью, и Фурье убедил себя, что замысел Лотара де ла Рея мало чем отличался от множества других, которые придумывал он сам, что это просто одна из тех фантазий, которыми обреченные на нищету и бесплодный труд утешают себя.

Он предполагал и надеялся, что никогда больше не услышит о де ла Рее. Но вот де ла Рей собственной персоной стоял перед ним, высокий и опасный, и его голова сияла в лунном свете, как маяк, а в леопардовых глазах вспыхивали топазы.

– Скоро? – повторил Лотар. – Так скоро? Прошло несколько недель, мой дорогой старый друг. На подготовку ушло больше времени, чем я ожидал. – Голос Лотара зазвучал жестче. – Ты еще не отвез в Виндхук партию алмазов?

– Нет, еще нет…

Фурье умолк на полуслове и мысленно обругал себя. Это ведь могло стать выходом. Ему следовало сказать: «Да! Я их отвез на прошлой неделе!» Но дело было сделано, и он в отчаянии опустил голову и сосредоточился на том, чтобы застегнуть последние пуговки на бриджах. Эти несколько слов, произнесенных в спешке, могли стоить ему пожизненного срока заключения, и ему было страшно.

– Когда партию отправят?

Лотар сунул ствол «маузера» под подбородок Фурье и заставил шофера поднять голову. Он хотел заглянуть ему в глаза. Он не доверял ему.

– Они медлят. Я не знаю когда. До меня доходили слухи, что они готовят большой груз камней.

– Почему? – тихо спросил Лотар.

– Я только слышал о большой партии.

– Как я тебя и предупреждал, это потому, что они собираются закрыть рудник.

Лотар внимательно наблюдал за лицом шофера. Он чувствовал, что Фурье колеблется. Требовалось укрепить его дух.

– Это будет последняя отправка, а потом ты останешься без работы. Как те бедолаги, которых ты сейчас везешь в грузовике.

Фурье уныло кивнул:

– Да, их всех выгнали.

– А ты будешь следующим, старина. Но ты ведь говорил мне, какой ты замечательный семьянин, как сильно ты любишь свою семью.

– Да…

– Значит, у тебя больше не будет денег, чтобы кормить твоих детей и одевать их, не будет даже нескольких фунтов, чтобы платить девочкам за их умелые услуги.

– Черт, ты не должен так говорить!

– Сделай то, о чем мы договорились, и у тебя будут все девочки, каких ты захочешь, и в любом виде, как ты захочешь.

– Не говори так! Нехорошо это, черт побери!

– Ты помнишь уговор. Ты знаешь, что делать сразу после того, как тебе скажут, когда будет отправлен груз.

Фурье кивнул, но Лотар настаивал:

– Скажи. Повтори мне все это.

И внимательно слушал, когда Фурье неохотно повторял его инструкции, один раз поправил его и наконец удовлетворенно улыбнулся:

– Не подведи нас, старина. Мне не нравится разочаровываться.

Он наклонился ближе к Фурье и пристально посмотрел ему в глаза, а потом внезапно развернулся и исчез в лунных тенях.

Фурье дрожал и спотыкался, как пьяный, возвращаясь к лагерю. Он почти добрался до места, когда вспомнил, что девушка взяла его деньги, но не выполнила свою часть уговора. Он гадал, сможет ли уговорить ее сделать все на следующей остановке, а потом мрачно решил, что шансы у него невелики. Но почему-то это теперь не казалось таким важным. Лед, запущенный Лотаром де ла Реем в его кровь, словно осел в его чреслах.

Они ехали через редкий лес под утесами, и настроение у них было беспечным и радостным в предвкушении дней, ждавших их впереди.

Шаса сидел на Престер-Джоне, в кожаном чехле у его колена пряталась семимиллиметровая спортивная винтовка «манлихер». Это было прекрасное оружие, с прикладом из отличного орехового дерева, а его голубую сталь украшали гравировки и инкрустации из серебра и чистого золота: тонко исполненные охотничьи сцены и имя Шасы, тоже из драгоценного металла. Винтовка была подарком его деда на четырнадцатый день рождения.

Сантэн ехала на сером жеребце, великолепном животном. Его шкура была изукрашена легкими черными пятнами на плечах и крупе, а грива и морда были угольно-черными, и такие же черные круги красовались у глаз, являя резкий контраст со снежно-белой шкурой на животе. Сантэн назвала его Нюаж, Облако, в честь того жеребца, которого еще в детстве подарил ей отец.

Сантэн надела широкополую австралийскую пастушескую шляпу и жилет из шкуры куду поверх блузки. На шею она свободно повязала желтый шелковый шарф. Ее глаза сверкали.

– Ох, Шаса, я себя чувствую как школьница, прогулявшая уроки! У нас целых два свободных дня!

– Кто первым доберется до источника? – крикнул Шаса.

Но Престер-Джон не мог состязаться с Нюажем; и когда Шаса доскакал до цели, Сантэн уже спешилась и придерживала голову жеребца, не позволяя ему выпить слишком много воды.

Они снова вскочили в седла и отправились вглубь Калахари. Чем дальше они отъезжали от рудника, тем меньше видели следов вторжения человека, а дикая жизнь становилась все более обильной и уверенной.

Сантэн научилась жизни в пустыне благодаря опытнейшим инструкторам, диким бушменам из племени сан, и она ничего не забыла. Ее внимание привлекали не только крупные животные. Она показала Шасе пару странных маленьких лисичек с огромными ушами; сам Шаса их не заметил. Лисы в редкой серебристой траве охотились на больших кузнечиков, поднимая гигантские уши, когда сначала хитро подкрадывались, а потом прыгали вперед на свою грозную добычу. А когда мимо проходили лошади, они прижали уши к пушистым загривкам и, припав к земле, замерли.

Потом они напугали желтого песчаного кота, выскочившего из муравьиной норы; он так спешил удрать, что влетел головой в липкую паутину гигантского паука. То, как зверь пытался обеими передними лапами смахнуть с морды паутину, при этом не останавливаясь, заставило их обоих покатиться со смеху.

Потом в середине дня они увидели стадо величавых сернобыков, цепочкой шествовавших на горизонте. Животные высоко держали головы, их длинные прямые рога из-за расстояния словно сливались воедино, превращая антилоп в единорогов. А дрожание горячего воздуха сначала придало им облик странных длинноногих чудищ, а потом и вовсе поглотило их.

Когда опускавшееся солнце окрасило пустыню свежими красками полутеней, Сантэн заметила еще одно стадо, на этот раз газелей-прыгунов, и показала Шасе на одного упитанного молодого самца.

– Мы всего в полумиле от лагеря, и нам нужен ужин.

Шаса с готовностью достал из чехла «манлихер».

– Аккуратнее! – предостерегла сына Сантэн.

Ее немного встревожило то, как он наслаждался погоней.

Но она придержала коня, наблюдая, как Шаса спешивается. Используя Престер-Джона как прикрытие, Шаса повернул его в сторону стада. Престер-Джон понял свою роль и держался между Шасой и газелями, даже останавливался время от времени, чтобы щипнуть траву, если прыгуны начинали тревожиться, но снова приближался, когда они успокаивались.

За две сотни шагов от животных Шаса присел на корточки и уперся локтями в колени, а Сантэн испытала облегчение, когда увидела, что самец мгновенно упал после выстрела. Она однажды видела, как Лотар де ла Рей попал в живот одной такой милой газели. Воспоминание об этом до сих пор преследовало ее.

Подъехав ближе, она увидела, что пуля попала точно в плечо животного, пройдя сквозь сердце. И внимательно наблюдала, как сын свежует добычу так, как учил его сэр Гарри.

– Оставь потроха, – сказала она. – Слуги любят рубец.

Поэтому Шаса завернул внутренности во влажную шкуру и, взвалив тушу на спину Престер-Джона, привязал за седлом.

Лагерь находился у подножия холмов, под пробивавшимся из скалы источником, который обеспечивал их водой. Накануне Сантэн выслала вперед троих слуг с вьючными лошадьми, и лагерь уже был устроен удобно и надежно.

Они поужинали жареными печенью, почками и сердцем, приправленными внутренним жиром газели. А потом допоздна сидели у костра, попивая кофе и наслаждаясь запахом древесного дыма, тихо разговаривали и наблюдали за восходом луны.

На рассвете они снова выехали, надев куртки из овечьих шкур для защиты от холода. Но не проскакали и мили, как Сантэн придержала Нюажа и наклонилась в седле, изучая землю.

– Что там, мама?

Шаса, всегда замечавший любые перемены ее настроения, видел, что она взволнована.

– Быстрее сюда, chéri.

Сантэн показала сыну следы на мягкой земле.

– Что скажешь об этом?

Шаса соскочил из седла и наклонился.

– Люди? – недоумевал он. – Но такие маленькие… Дети?

Он посмотрел на мать, и ее сияющие глаза дали ему подсказку.

– Бушмены! – воскликнул он. – Дикие бушмены!

– Верно! – засмеялась Сантэн. – Двое охотников. Они идут за жирафом. Смотри! Их следы перекрывают его след.

– Мы можем поехать за ними, мама? Можем?

Теперь и Шаса разволновался так же, как она.

Сантэн согласилась.

– Следам всего день. Мы можем их нагнать, если поспешим.

Сантэн поехала по следу, а Шаса двигался за ней, стараясь не испортить знаки. Он никогда не видел мать такой: она пускала коня галопом, видя что-то там, где даже его острое молодое зрение ничего не различало.

– Смотри, бушменская зубная щетка!

Сантэн показала на свежую веточку, разжеванную в кисточку на одном конце, которая валялась рядом со следом.

Они направились дальше.

– А вот здесь они впервые увидели жирафа.

– Откуда ты знаешь?

– Они натянули луки. Вот отпечаток.

Маленькие люди прижимали концы луков к земле, чтобы натянуть тетиву.

– Смотри, Шаса, здесь они начали красться.

Шаса не заметил никаких перемен в следе и так и сказал.

– Шаги короче и легче… они переносят вес вперед, на пальцы ног, – объяснила Сантэн.

Затем, через несколько сотен шагов, продолжила:

– Здесь они легли на животы и поползли, как змеи. Здесь поднялись на колени, чтобы пустить стрелы, а здесь вскочили на ноги, чтобы проверить, куда те попали.

Еще через двадцать шагов она воскликнула:

– Смотри, как близко они подобрались к добыче! Здесь жираф почувствовал укол наконечников и пустился бежать… смотри, охотники помчались за ним, ожидая, когда подействует яд.

Они проскакали галопом еще немного, и тогда Сантэн поднялась на стременах и показала вперед:

– Стервятники!

В четырех или пяти милях впереди синева небес была испещрена тонким облаком черных точек. Облако медленно кружило высоко над землей.

– Теперь помедленнее, chéri, – предупредила сына Сантэн. – Если мы напугаем их, это может быть опасно.

Дальше они поехали шагом и медленно приблизились к месту убийства.

Огромная туша жирафа, отчасти освежеванная и разделанная, лежала на боку. Рядом с окружавшими это место колючими кустами располагались сооруженные из веток примитивные укрытия от солнца, а сами кусты были увешаны полосами мяса и лентами кишок, сохнущими на солнце, и ветки сгибались под их тяжестью.

Все вокруг было истоптано маленькими ногами.

– Они привели женщин и детей, чтобы те помогли разделать тушу и унести мясо, – пояснила Сантэн.

– Фу! Здесь жутко воняет! – наморщил нос Шаса. – Но где они все?

– Прячутся, – ответила Сантэн. – Они уже издали заметили нас, миль за пять, пожалуй.

Она поднялась на стременах, сняла широкополую шляпу, чтобы показать лицо, и закричала на незнакомом гортанном щелкающем языке, медленно поворачиваясь из стороны в сторону и повторяя свое послание во все уголки окружавшей их безмолвной задумчивой пустыни.

– Жутковато. – Шаса невольно поежился в ярком солнечном свете. – Ты уверена, что они еще здесь?

– Они наблюдают за нами. Им некуда спешить.

Затем из земли прямо рядом с ними поднялся мужчина, так близко, что жеребец шарахнулся и нервно дернул головой. На мужчине была только набедренная повязка из звериной шкуры. Это был маленький человек, но сложенный безупречно, с изящными и гибкими ногами, созданными для бега. Твердые мышцы на его груди и животе напоминали волны песка, оставленные отливом на пляже.

Он гордо держал голову и, хотя был чисто выбрит, явно находился в расцвете мужских сил. Глаза у него были слегка раскосыми, а кожа сияла изумительным янтарным цветом и казалась на солнце почти прозрачной.

Он поднял правую руку в знаке приветствия и мира и крикнул высоким птичьим голосом:

– Вижу тебя, Хорошее Дитя!

Он назвал Сантэн ее бушменским именем, и она радостно воскликнула:

– Я тоже вижу тебя, Кви!

– А кто с тобой? – требовательно спросил бушмен.

– Это мой сын, Хорошая Вода. Я говорила тебе при нашей первой встрече, что он родился в священном месте твоего народа, и О’ва стал его приемным дедушкой, а Ха’ани – бабушкой.

Бушмен Кви повернулся и закричал в пустыню:

– Это правда, о люди сан! Эта женщина – Хорошее Дитя, наш друг, а мальчик тот самый, из легенды. Приветствуйте их!

Из, казалось бы, голой земли поднялись маленькие золотистые люди сан. Вместе с Кви их было двенадцать: двое мужчин, Кви и его брат Фат Кви, их жены и их голые дети. Они прятались с искусством диких существ, но теперь столпились, чирикая, щелкая языками и смеясь, и Сантэн спрыгнула на землю, чтобы обнять их, каждого называя по имени, и наконец подхватила двух малышей и держала их, прижимая к бедрам.

– Откуда ты так хорошо их знаешь? – поинтересовался Шаса.

– Кви и его брат – родня О’ва, твоего приемного дедушки-бушмена. Я впервые встретилась с ними, когда ты был совсем маленьким, а мы только начали разрабатывать рудник Ха’ани. Это их охотничьи угодья.

Остаток дня они провели с кланом. А когда пришло время уезжать, Сантэн подарила каждой из женщин по горсти медных семимиллиметровых гильз, и женщины визжали от радости и танцевали в знак благодарности. Гильзы будут превращены в ожерелья, вперемешку с бусинами из скорлупы страусиных яиц, и станут предметом зависти всех остальных женщин сан, с которыми семья встретится в своих блужданиях. Кви Сантэн подарила охотничий нож с рукояткой из слоновой кости, и маленький человек тут же опробовал лезвие на своем большом пальце, хрюкнул от восторга, когда кожа разошлась, и гордо показал окровавленный палец каждой из женщин.