Власть меча

– Какое оружие у меня теперь есть!

Его брату Фат Кви Сантэн подарила пояс, и он тут же принялся изучать свое отражение в полированной медной пряжке.

– Если хочешь снова с нами повидаться, – вслед уезжающим крикнул Кви, – то мы будем в роще монгонго возле котловины О’чи, пока не прекратятся дожди!

– Они так счастливы, имея так мало, – заметил Шаса, оглядываясь на маленькие танцующие фигурки.

– Они самый счастливый народ в мире, – согласилась Сантэн. – Но не знаю, надолго ли это.

– А ты действительно жила вот так, мама? – спросил Шаса. – Как бушмены? Ты действительно одевалась в шкуры и ела корешки?

– И ты тоже, Шаса. Или скорее, ты ничего не носил, как и те малыши.

Шаса нахмурился, напрягая память.

– Мне иногда снится какое-то темное место, похожее на пещеру, с дымящейся водой.

– Это термальный источник, в котором мы купались и в котором я нашла первый алмаз нашего рудника.

– Мне бы хотелось снова там побывать, мама.

– Это невозможно.

Шаса увидел, как изменилось настроение матери.

– Тот источник находился прямо в центре алмазной трубки, и теперь там главный котлован рудника. Мы все раскопали и уничтожили источник.

Какое-то время они ехали молча.

– Там было священное место народа сан – но, как ни странно, они не возмутились, когда мы… – Она замялась, подбирая слово, но потом твердо произнесла: – Когда мы осквернили его.

– Интересно почему? Я хочу сказать, если бы какой-то чужой народ превратил в алмазные копи Вестминстерское аббатство…

– Давным-давно я говорила об этом с Кви. Он сказал, что священное место принадлежало не им, а духам и, если бы духи того не захотели, ничего бы не произошло. Он сказал, духи жили там так долго, что, возможно, им стало скучно и они захотели перебраться в какой-то новый дом, как делает это народ сан.

– Все равно я не могу представить, что ты жила как одна из женщин сан, мама. Только не ты. Я имею в виду, это невообразимо.

– Это было трудно, – мягко произнесла Сантэн. – Это было так трудно, что невозможно рассказать, невозможно представить… и все же без тех испытаний и трудностей я не стала бы такой, как сейчас. Видишь ли, Шаса, здесь, в пустыне, когда я почти дошла до предела, я дала некую клятву. Я поклялась, что и я, и мой сын никогда не испытаем лишений. Я поклялась, что нам никогда не придется пережить такие ужасные крайности.

– Но тогда меня с тобой не было.

– О нет, – возразила Сантэн. – Ты был. Я несла тебя в себе на Берегу Скелетов и сквозь жар дюн, и ты был частью моей клятвы, когда я ее произносила. Мы – создания пустыни, мой дорогой, и мы выживем и будем процветать, когда другие потерпят поражение и падут. Запомни это. Запомни это хорошенько, Шаса, дорогой мой.

На следующий день ранним утром они оставили слуг сворачивать лагерь, грузить вьючных лошадей и следовать за ними, в то время как сами с сожалением повернули своих лошадей к руднику Ха’ани. В полдень они отдохнули под акацией, прислонившись к седлам и лениво наблюдая, как серовато-коричневые птицы-ткачики суетливо сооружают свое общее гнездо, уже выросшее до размеров неопрятного стога сена. Когда солнце перестало припекать, они поймали стреноженных лошадей, снова оседлали их и направились вдоль основания холмов.

Внезапно Шаса выпрямился в седле и прикрыл глаза ладонью, вглядываясь куда-то вверх.

– Что там, chéri?

А Шаса узнал ту скалистую расщелину, куда водила его Аннализа.

– Тебя что-то тревожит, – не отставала Сантэн.

Шасе вдруг захотелось отвести мать к той расщелине, к святилищу горной ведьмы. Он уже чуть не заговорил, но вспомнил о данной клятве и остановился, неуверенно замерев на грани предательства.

– Разве ты не хочешь мне сказать?

Сантэн наблюдала за борьбой, отражавшейся на лице сына.

«Мама не в счет. Она такая же, как я. Это не то же самое, что рассказать постороннему», – рассуждал Шаса.

И наконец, пока совесть не взяла верх, выпалил:

– Там, в той расщелине, лежит скелет бушмена, мама. Хочешь, покажу тебе?

Сантэн побледнела под загаром и уставилась на сына.

– Бушмен? – прошептала она. – Откуда ты знаешь, что это бушмен?

– На черепе остались волосы… такие, как у бушменов, маленькие комочки завитков, как у Кви и его семейства.

– Как ты его нашел?

– Анна… – Шаса умолк и покраснел от стыда.

– Та девушка тебе показала? – догадалась Сантэн.

– Да, – кивнул он, повесив голову.

– А ты сможешь снова найти это место?

Краска вернулась на лицо Сантэн, и она взволнованно наклонилась к сыну и потянула его за рукав.

– Думаю, смогу. Я запомнил то место. – Он показал на утес. – Вон там выемка в камнях и расщелина, похожая на глаз.

– Покажи мне, Шаса, – приказала Сантэн.

– Нам придется оставить лошадей и идти пешком.

Подъем был трудным, в ущелье стояла невыносимая жара, колючие ветки цеплялись за них, когда они медленно карабкались по утесу.

– Должно быть примерно здесь… – Шаса взобрался на один из валунов и сориентировался. – Возможно, чуть левее… Ищи груду камней с мимозой под ними. Там ветка, прикрывающая маленькую нишу. Давай разойдемся в стороны, поищем.

Они медленно продвигались вверх по ущелью, пересвистываясь и окликая друг друга, когда их разделяли кусты и камни.

Потом Сантэн не ответила на свист Шасы, и он остановился и свистнул еще раз, вскинув голову в ожидании звука и слегка обеспокоившись тишиной.

– Мама, ты где?

– Здесь!

Ее голос прозвучал слабо, в нем слышались то ли боль, то ли некие глубокие чувства, и Шаса перебрался через камни в ее сторону.

Сантэн, маленькая и несчастная, стояла в лучах солнца, прижимая к животу шляпу. На ее щеках поблескивала влага. Шаса думал, что это пот, пока не увидел, как по ее лицу медленно катятся слезы.

– Мама?

Он подошел к ней и понял, что она нашла святилище.

Она отодвинула прикрывавшую ветку. Маленький кружок стеклянных банок по-прежнему стоял на месте, но цветочные подношения потемнели и завяли.

– Аннализа сказала, что это скелет ведьмы…

Шаса выдохнул это с суеверным благоговением, глядя через плечо Сантэн на жалкую кучку костей и маленький аккуратный белый череп, венчавший ее.

Сантэн покачала головой, не в силах говорить.

– Она сказала, что эта ведьма охраняет гору и что она может исполнять желания.

– Ха’ани… – наконец с трудом произнесла Сантэн. – Моя любимая старая бабушка…

– Мама! – Шаса схватил ее за плечи и поддержал, потому что Сантэн пошатнулась. – Откуда ты знаешь?

Сантэн прислонилась к сыну, но не ответила.

– Тут в пещерах и ущельях могут лежать сотни скелетов бушменов, – неуверенно продолжил Шаса, но Сантэн энергично покачала головой. – Почему ты так уверена?

– Это она. – Голос Сантэн срывался от горя. – Это Ха’ани, это ее сломанный клык, это ее рисунок из кусочков яичной скорлупы на набедренной повязке…

Шаса и не заметил лоскута сухой кожи, украшенного бусинами, что лежал позади горки костей, полузасыпанный пылью.

– Да мне и не нужно доказательств. Я знаю, что это она. Я просто знаю.

– Сядь, мама…

Шаса помог ей опуститься на один из поросших лишайником валунов.

– Ничего, я уже в порядке. Это был просто момент потрясения… Я так часто искала ее многие годы. Я знала, где она должна быть… – Она рассеянно огляделась по сторонам. – И тело О’ва должно быть где-то поблизости.

Сантэн посмотрела вверх, где утес нависал над ними, словно крыша собора.

– Они шли вверх, пытаясь спрятаться, когда он их застрелил. Они должны были упасть недалеко друг от друга.

– Кто их застрелил, мама?

Она глубоко вздохнула, но все равно ее голос дрогнул, когда она произнесла имя:

– Лотар. Лотар де ла Рей.

Еще с час они обыскивали дно и стены ущелья, надеясь обнаружить второй скелет.

– Нет, это впустую, – сдалась наконец Сантэн. – Нам его не найти. Пусть лежит непотревоженным, Шаса, как лежал все эти годы.

Они снова поднялись к маленькому святилищу в скале, а на обратном пути собрали полевых цветов.

– Вначале я собиралась забрать останки и достойно похоронить, – прошептала Сантэн, опускаясь на колени перед святилищем. – Но Ха’ани не была христианкой. Эти холмы являлись ее священным местом. Здесь ей будет спокойно.

Она тщательно расставила цветы, потом села на корточки.

– Я позабочусь, чтобы тебя никогда не потревожили, моя любимая старая бабушка, и я еще приду навестить тебя.

Сантэн встала и взяла Шасу за руку.

– Она была самым чудесным, самым добрым человеком из всех, кого я знала, – тихо сказала она. – И я так любила ее…

Держась за руки, они спустились туда, где оставили лошадей.

По дороге домой они не разговаривали. Когда солнце уже село и слуги встревожились, мать и сын добрались до бунгало.

За завтраком на следующее утро Сантэн выглядела бодрой и оживленной, хотя под ее глазами залегли темные тени, а веки опухли от слез.

– Еще неделя – и мы должны вернуться в Кейптаун.

– А мне бы хотелось остаться здесь навсегда.

– Навсегда – это долгий срок. Тебя ждет школа, и у меня есть обязанности. Но мы вернемся сюда, ты же знаешь.

Шаса кивнул, и Сантэн продолжила:

– Устроим так, чтобы эту последнюю неделю ты работал на промывочной площадке и на сортировке. Тебе понравится. Гарантирую.

Как всегда, она оказалась права. Промывочная площадка была приятным местом. Поток воды в лотках охлаждал воздух, и после неумолчного грохота дробилки здешняя тишина казалась блаженной. Атмосфера в длинном кирпичном помещении походила на священную тишину какого-нибудь собора, потому что здесь поклонение деньгам и алмазам достигало высшей точки.

Шаса зачарованно наблюдал, как дробленая руда медленно плыла по ленте транспортера. Слишком крупные обломки отсеивались и возвращались на дробилку. Оставались только самые мелкие. Они падали с конца движущейся ленты в бассейн с водой, а оттуда их выталкивало на наклонную поверхность сортировочного стола.

Легкий мусор и пустая порода всплывали и отправлялись в отвал к отходам. Тяжелый гравий, содержащий алмазы, несколько раз проходил через ряд сортировочных устройств, пока не оставались только отборные обломки, являвшие собой одну тысячную часть изначально добытого камня.

Их пропускали через масляный барабан. Барабан вращался медленно, покрывая каждый камешек толстым слоем плотного желтого жира. После этого гравий уходил дальше, но алмазы после купания оставались сухими. Одной из особенностей алмаза является то, что он не задерживает воду на своей поверхности. Можно намочить его, кипятить сколько угодно, но он все равно останется сухим. И когда сухая поверхность драгоценных камней касалась жира, они прилипали к нему, как насекомые к липкой бумаге.

Масляные барабаны были ограждены тяжелыми решетками, и за каждым из них присматривал белый мастер, не сводя с них глаз. Шаса, в первый раз заглянув сквозь решетку, увидел маленькое чудо, происходившее в нескольких дюймах перед ним: дикий алмаз попался в ловушку и усмирился, как некое чудесное пустынное существо. Шаса действительно уловил момент, когда камень выплыл из верхнего бака в мокрую кашу гравия, коснулся жира и тут же прилип к плотной желтой поверхности, создав крошечное волнение в общем потоке, как камень, брошенный в волну отлива. Он шевельнулся и даже словно бы на мгновение вырвался из захвата, и Шасе захотелось протянуть руку и подхватить его, пока тот не пропал навсегда, но расстояние между металлическими прутьями решетки было слишком узким. Однако потом алмаз прилип надежно и стоял в медленном потоке гравия, горделиво красуясь на слое жира, сухой и прозрачный, как пузырь на желтой коже гигантской рептилии. И Шаса испытал чувство благоговения, такое же, какое охватило его, когда он наблюдал, как его кобыла Селеста подарила жизнь своему первенцу.

Все это утро Шаса переходил от одного огромного желтого барабана к другому, потом снова возвращаясь вдоль них, и наблюдал, как с каждым часом все больше и больше алмазов прилипает к жиру.

В полдень вдоль барабанов прошел управляющий промывочной площадки с четырьмя белыми помощниками; столько их не требовалось, разве что для присмотра друг за другом во избежание воровства. Широкими шпателями они снимали с барабанов жир и собирали его в котелок для кипячения, а потом тщательно наносили на барабаны новый слой желтого жира.

В запертой комнате в дальнем конце здания управляющий ставил стальной котелок на спиртовку и кипятил его, и в итоге у него оставалась половина котелка алмазов, а доктор Твентимен-Джонс уже находился рядом, чтобы взвесить каждый камень по отдельности и записать все в толстый журнал, переплетенный в кожу.

– Конечно, вы заметите, мастер Шаса, что здесь нет ни одного камня меньше полукарата.

– Да, сэр. – Об этом Шаса и не подумал. – А что случилось с мелкими?

– Жировой отбор не является непогрешимым, и, конечно, камни должны обладать неким минимальным весом, чтобы прилипнуть к барабану. А остальные, даже несколько крупных ценных камней, проскочили мимо.

Он снова повел Шасу в промывочную и показал ему емкость с мокрым гравием, прошедшим мимо барабанов.

– Мы отцедим воду и используем ее снова. Вы же знаете, как драгоценна здесь вода. Потом весь гравий нужно будет перебрать вручную.

Пока он говорил, из двери в конце помещения вышли двое мужчин, и каждый из них зачерпнул ведро гравия из емкости.

Шаса и Твентимен-Джонс последовали за ними через ту же дверь в длинную узкую комнату, хорошо освещенную благодаря застекленной крыше и высоким окнам. Длинный стол тянулся через все помещение, его столешница состояла из полированного стального листа.

По обе стороны стола сидели женщины. Они подняли головы, когда вошли мужчины, и Шаса узнал в них жен и дочерей многих белых рабочих и черных старшин. Белые женщины сидели вместе ближе к двери, на надлежащем расстоянии друг от друга, а черные сидели отдельно в дальнем конце.

Принесшие ведра парни высыпали гравий на металлическую поверхность стола, и женщины снова сосредоточились на работе. Каждая из них держала в одной руке пинцет, а в другой – плоскую деревянную лопатку. Они придвинули к себе горки гравия, разровняли его лопатками, а потом стали быстро перебирать.

– Для этой работы лучше всего подходят женщины, – пояснил Твентимен-Джонс, когда они с Шасой шли вдоль стола, глядя на ссутулившиеся плечи женщин. – Им хватает терпения, остроты глаза и ловкости, которых лишены мужчины.

Шаса увидел, как женщины выбирают из мутной массы гравия крошечные непрозрачные камешки, некоторые не больше крупинок сахара, другие размером с мелкий зеленый горошек.

– Это и есть то, что дает нам хлеб с маслом, – заметил Твентимен-Джонс. – Такие камни используют в промышленности. А те камни ювелирного размера, что вы видели в жировой комнате, – это клубничный джем и сливки.

Когда сирена рудника возвестила о конце дневной смены, Шаса поехал от промывочной площадки к конторе вместе с Твентимен-Джонсом в его «форде». На коленях он держал небольшой стальной ящичек, запертый на ключ, – в нем находилась дневная добыча.

Сантэн встретила их на веранде административного здания и провела в свой кабинет.

– Ну как, тебе было интересно? – спросила она и улыбнулась пылкой реакции сына.

– Это было потрясающе, мама, и мы нашли один по-настоящему прекрасный! Тридцать шесть каратов! Да это просто настоящий гигант!

Шаса поставил ящичек на ее стол, и когда Твентимен-Джонс открыл его, мальчик показал матери бриллиант с такой гордостью, словно добыл этот камень собственными руками.

– Он большой, – согласилась Сантэн. – Но цвет не особенно хорош. И еще… поднеси его к свету. Видишь, он коричневый, как виски с содовой, и даже невооруженным глазом ты можешь рассмотреть вкрапления и дефекты, черные точки внутри камня и трещины в середине.

Шаса упал духом, поняв, что его камень опорочили, а Сантэн рассмеялась и повернулась к Твентимен-Джонсу:

– Давайте покажем ему нечто по-настоящему хорошее. Вас не затруднит открыть хранилище, доктор Твентимен-Джонс?

Твентимен-Джонс извлек из верхнего кармана жилета связку ключей и повел Шасу по коридору к стальной решетчатой двери в конце. Он отпер дверь и снова запер за ними, прежде чем они спустились по лестнице в подземное хранилище. Он даже от Шасы закрывал замок своим телом, когда набирал комбинацию цифр, а потом воспользовался вторым ключом, прежде чем толстая зеленая стальная дверь с замком фирмы «Чабб» открылась и они вошли в комнату-сейф.

– Индустриальные камни лежат вот в этих канистрах. – Доктор дотронулся до них, проходя мимо. – Но камни высшего качества мы держим отдельно.

Он отпер стальную дверь поменьше, в задней стене подвала, и снял с заполненной полки пять пронумерованных коричневых бумажных пакетов.

– Это наши лучшие камни.

Он протянул их Шасе как знак своего доверия, и они направились обратно, снова отпирая и запирая каждую дверь.

Сантэн ждала их в своем кабинете; и когда Шаса положил перед ней пакеты, она открыла первый и осторожно высыпала его содержимое на промокательную бумагу.

– Боже мой! – вырвалось у Шасы при виде крупных камней, сиявших мыльным блеском. – Да они сверхогромные!

– Давай попросим доктора Твентимен-Джонса прочесть нам лекцию, – предложила Сантэн.

Доктор, пряча удовлетворение за мрачным выражением лица, взял один из камней.

– Что ж, мастер Шаса, это алмаз в его естественном кристаллическом виде, октаэдр, восемь граней, – сосчитайте. А вот другой, более сложной кристаллической формы, додекаэдр, двенадцать граней, а остальные здесь не сформированы. Видите, как они скруглены и бесформенны? Алмазы принимают разнообразный вид.

Он положил каждый из камней на открытую ладонь Шасы, и даже его монотонный голос не смог притупить очарование этого сияющего сокровища.

– Алмазы обладают идеальной спайностью граней кристалла, мы называем это зерном, и их можно разрезать в любом из четырех направлений, параллельно плоскостям октаэдра.

– Именно так их режут перед полировкой, – вставила Сантэн. – Следующим летом я отвезу тебя в Амстердам, чтобы ты сам увидел, как это делается.

– И вот этот довольно маслянистый блеск исчезнет, когда камни огранят и отполируют, – продолжил Твентимен-Джонс, обиженный ее вмешательством. – Тогда весь их внутренний огонь раскроется, как и их высочайшая способность улавливать свет и рассеивать его на краски спектра.

– Сколько весит вот этот?

– Сорок восемь каратов, – сообщила Сантэн, заглянув в журнал. – Но помни, он может потерять больше половины веса, когда его огранят и отполируют.

– Тогда сколько он будет стоить?

Сантэн посмотрела на Твентимен-Джонса.

– Очень много, мастер Шаса.

Как любому настоящему почитателю красоты – драгоценностей или картин, лошадей или скульптур, – доктору не нравилось выражать стоимость в деньгах, так что он ушел от ответа и продолжил лекцию:

– Теперь мне хочется, чтобы вы сравнили цвет этих камней…

За окнами уже стемнело, но Сантэн зажгла свет, и они еще час сидели над маленькой кучкой камней, спрашивая и отвечая, тихо и внимательно обсуждая, пока наконец Твентимен-Джонс не вернул камни в пакеты и не встал.

– «Ты находился в Эдеме, в саду Божием, – неожиданно процитировал доктор. – Твои одежды были украшены всякими драгоценными камнями: рубин, топаз и алмаз… Ты был на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней…» – Твентимен-Джонс смущенно умолк. – Простите. Не знаю, что на меня нашло.

– Иезекииль? – нежно улыбнулась ему Сантэн.

– Глава двадцать восьмая, стихи тринадцатый и четырнадцатый. – Твентимен-Джонс кивнул, стараясь не показать, насколько впечатлен ее знаниями. – Я уберу это все.

– Доктор Твентимен-Джонс, – остановил его Шаса. – Вы не ответили на мой вопрос. Сколько стоят эти камни?

– Вы говорите обо всех в целом? – Доктору явно стало неловко. – Включая промышленные и все, что лежат в хранилище?

– Да, сэр. Сколько, сэр?

– Ну, если «Де Бирс» возьмет их по той же цене, что и нашу последнюю поставку, они в общем принесут значительно больше миллиона фунтов стерлингов, – грустно ответил доктор.

– Миллион фунтов, – повторил Шаса.

Но по выражению лица сына Сантэн поняла, что эта сумма для него непостижима, как астрономические расстояния между звездами, которые исчисляются в световых годах. «Он научится, – подумала она, – я научу его».

– Только помни, Шаса, – сказала она, – это не прибыль. Из этой суммы нам придется оплатить все расходы по руднику за последние месяцы, и только после этого что-то останется. И даже из того, что останется, мы должны будем отдать сборщику налогов то, что причитается по закону.

Она встала из-за стола, а потом вдруг вскинула руку, останавливая Твентимен-Джонса, собравшегося уже выйти из комнаты; ей кое-что пришло в голову.

– Как вы знаете, мы с Шасой в ближайшую пятницу собираемся в Виндхук. Шаса должен вернуться в школу в конце следующей недели. Я сама отвезу алмазы в банк в «даймлере»…

– Миссис Кортни! – Твентимен-Джонс ужаснулся. – Я не могу этого позволить! Миллион фунтов, помилуй боже! Было бы преступной небрежностью согласиться на такое!

Он умолк, увидев выражение ее лица; губы Сантэн сжались в знакомом ему выражении упрямства, в глазах вспыхнул воинственный огонь. Доктор прекрасно ее знал, знал, как собственную дочь, и так же сильно любил, поэтому понял, что совершил ужасную ошибку, бросив ей вызов, пытаясь что-то запретить. Он предвидел ее реакцию и теперь отчаянно пытался придумать, как ее отговорить.

– Я лишь за вас тревожусь, миссис Кортни. Миллион фунтов в алмазах могут привлечь каждого хищника и падальщика, каждого грабителя и разбойника на тысячу миль вокруг.

– Я вовсе не собираюсь кричать об этом на весь мир. Я не стану сообщать об этом на тысячу миль вокруг, – холодно ответила Сантэн.

– Страховка, – доктора вдруг осенило вдохновение, – страховка не покроет потери, если груз не будет отправлен с вооруженной охраной. Можете ли вы действительно позволить себе такой риск – потерять миллион фунтов возмещения ради экономии нескольких дней?

Доктор нащупал тот единственный аргумент, который мог ее остановить. Он видел, как Сантэн тщательно обдумывает это: возможность потерять миллион фунтов стояла против минимальной потери лица… Он мысленно вздохнул от облегчения, когда Сантэн пожала плечами:

– Что ж, ладно, доктор Твентимен-Джонс, поступайте, как считаете нужным.

Лотар своими руками проложил дорогу к руднику Ха’ани через пустыню, полив каждую милю собственным потом. Но это произошло двенадцать лет назад, и те давние события слегка померкли в его памяти. Но он помнил с полдюжины мест вдоль дороги, способных послужить его цели.

С места той остановки, где он пересекся с конвоем Герхарда Фурье, они следовали по ухабистой дороге на юг и запад в направлении Виндхука, передвигаясь ночью, чтобы не быть замеченными неожиданными проезжающими.

На второе утро, как раз на восходе солнца, Лотар добрался до одного из намеченных мест и счел его идеальным. Здесь дорога шла параллельно глубокому каменистому руслу пересохшей реки, прежде чем повернуть вниз к глубокому спуску – Лотар его выкопал в свое время, чтобы машины могли пересечь реку, а на другой стороне находился такой же глубокий котлован для подъема.

Лотар спешился и прошел вдоль края высокого берега, чтобы все внимательно изучить. Они могли бы запереть грузовик с бриллиантами на спуске, а на противоположной стороне засыпать подъем камнями, сброшенными с верхней части берега. Под песком на дне реки наверняка есть вода для лошадей, им ведь придется ждать, пока появятся грузовики, и лошадей нужно будет поддерживать в хорошем состоянии для дальнейшего долгого пути. А до нужного момента их скроет речное русло.

К тому же здесь находилась самая отдаленная часть дороги. Понадобится несколько дней, чтобы дать знать обо всем полиции, а тем – добраться до места засады. И Лотар вполне мог ожидать, что сильно оторвется от погони, даже если охрана грузовиков осмелится рискнуть и погнаться за ним по безжалостному пространству пустыни.

– Вот тут мы это и сделаем, – сказал он Темному Хендрику.

Они разбили примитивный лагерь на крутом речном берегу, там, где телеграфная линия пересекала извилину дороги. Медные провода тянулись над руслом от столба на ближнем берегу, но этот столб не был виден с дороги.

Лотар вскарабкался на столб, прикрепил к главной телеграфной линии устройство для прослушивания, потом аккуратно провел свои провода вдоль столба, прикрепляя их к древесине, чтобы никто не заметил их случайно, и дальше протянул к землянке, выкопанной Темным Хендриком в обрыве над рекой.

Ожидание было монотонным и скучным, и Лотара раздражало, что он был привязан к наушникам, но он не мог позволить себе пропустить жизненно важное для него сообщение, когда оно пройдет с рудника Ха’ани, которое даст ему знать о точном времени отправления грузовика с алмазами. Поэтому в сонные жаркие часы ему приходилось прислушиваться к сообщениям о повседневных делах рудника, а далекий оператор с таким искусством работал ключом, что Лотару приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы успевать следить за ним и записывать в блокнот стремительный поток точек и тире, звучавший в его наушниках. А позже он переводил все в слова. Это была частная телеграфная линия, так что никто не трудился как-то зашифровывать сообщения.