Согласно Марксу, ничто иное как разделение труда привело к появлению в обществе частной собственности. «Разделение труда и частная собственность, – утверждает он, – это тождественные выражения: в одном случае говорится по отношению к деятельности то же самое, что в другом – по отношению к продукту деятельности» (т. 3 с. 31). А частная собственность в свою очередь привела к появлению антагонистических классов. То есть классов, чьи отношения строились на господстве и подчинении. «Из первого крупного общественного разделения труда, – пишет Маркс, – возникло и первое крупное разделение общества на два класса – господ и рабов, эксплуататоров и эксплуатируемых» (т. 21, стр. 161).
По Марксу, разделение труда уродует человека, поскольку оно приводит к однобокому развитию каждого по отдельной специальности. Тем самым развивает в людях одни способности в ущерб всем остальным. Присущее первобытному обществу гармоничное развитие личности сменилось замкнутостью каждого отдельным родом деятельности. Отрицательные последствия этого явления были ярко обрисованы Энгельсом в его книге «Анти-Дюринг». Хотя эта работа была подписана Энгельсом, но на деле она была совместным трудом обоих классиков. Сам Энгельс писал в предисловии, что «излагаемое в настоящей книге миропонимание в значительнейшей своей части было обосновано и развито Марксом и только в самой незначительной части мной» (т. 20, стр. 9).
«Уже первое крупное разделение труда, – читаем мы в «Анти-Дюринге», – отделение города от деревни, обрекло сельское население на тысячелетия отупения, а горожан – на порабощение каждого его специальным ремеслом. Оно уничтожило основу духовного развития одних и физического развития других. Если крестьянин овладевает землей, а горожанин – своим ремеслом, то в такой же степени земля овладевает крестьянином, а ремесло – ремесленником. Вместе с разделением труда разделяется и сам человек. Развитию одной-единственной деятельности приносятся в жертву все прочие физические и духовные способности» (т. 20 с. 303).
В еще худшем положении оказался фабричный рабочий: «Машины, применяемые в крупной промышленности, низводят рабочего… до роли простого придатка к ней» (т. 20 с. 303).
Согласно Марксу, разделение труда уродует не только низшие классы общества, но и высшие: «С другой стороны, – пишет он, – все растущее разделение труда в известной степени выхолостило общий интеллект буржуа, ограничив всю их энергию и умственные способности узкой сферой торговых, промышленных и профессиональных интересов» (т. 15 с. 327). Того же мнения придерживался Энгельс: «Не только одни рабочие, но и классы, прямо или косвенно эксплуатирующие их, тоже оказываются, вследствие разделения труда, рабами орудий своей деятельности: духовно опустошенный буржуа порабощен своим собственным капиталом и своей собственной страстью к прибыли; юрист порабощен своими окостенелыми правовыми воззрениями, которые как некая самостоятельная сила владеют им; «образованные классы» вообще порабощены разнообразными формами местной ограниченности и односторонности, своей собственной физической и духовной близорукостью, своей изуродованностью воспитанием, выкроенным по мерке одной единственной специальности – даже и тогда, когда этой специальностью является просто ничегонеделание» (т. 20 с. 303–304).
Это закрепление социальной деятельности, «это консолидирование нашего собственного продукта в какую-то вещественную силу, господствующую над нами, вышедшую из-под нашего контроля, идущую вразрез с нашими ожиданиями и сводящую на нет наши расчеты, является одним из главных моментов в предшествующем историческом развитии», – пишет Маркс (т. 3 с. 32).
Но, согласно взгляду обоих авторов, с разделением труда необходимо было мириться только на определенной ступени развития общества, на низком этапе развития материальной культуры. Согласно их убеждению, разделение труда было неизбежным только до тех пор, пока орудия труда были относительно примитивными, а значит труд малопродуктивным. Исходя из прежних орудий производства, пишет Маркс, на предшествующих стадиях развития ничего, кроме необходимости разделения труда и связанной с ним частной собственности, обнаружить было невозможно. Однако с появлением новых высокопроизводительных орудий производства, с появлением крупной промышленности, положение вещей коренным образом изменилось. Эффективность новых орудий труда позволяет перестроить общество на новой основе. А этой основой будет уничтожение прежнего разделения труда, что приведет к исчезновению всех негативных последствий, которые это явление в свое время породило. Таких, как частная собственность и классы. Именно разделение труда, читаем мы в «Немецкой идеологии», «делает возможным – более того: действительным, – что духовная и материальная деятельность, наслаждение и труд, производство и потребление выпадают на долю различных индивидов; добиться того, чтобы они не вступали друг с другом в противоречие, возможно только путем устранения разделения труда» (т. 3 с. 30–31).
В этом и состоит суть идеи коммунизма в понимании Маркса. Коммунизм это не общество изобилия, как обычно его понимают. Смысл идеи не в этом. Коммунизм это общество, в котором на основе современных средств производства ликвидировано разделение труда. А упразднение разделения труда, по мысли Маркса, должно привести как к утраченному в обществе равенству, так и к возрождению гармонично развитых личностей.
Движение к этой цели должно осуществляться по тем же направлениям, по которым прежде происходило разделение труда, но уже в обратную сторону. В первую очередь должно произойти соединение умственного труда с физическим путем воссоединения города и деревни. Это позволит поровну разделить между людьми не только материальные блага, но и различные виды деятельности. Когда, к примеру, Дюринг, представивший свой проект социализма, потребовал, чтобы рабочее время тачечников и архитекторов оценивалось одинаково, он получил от Энгельса суровую отповедь. Но не потому что потребовал одинаковой оплаты труда для тачечников и архитекторов, а потому что вообразил, что при социализме вообще могут существовать отдельно эти две специальности. «Способу мышления образованных классов, унаследованному г-ном Дюрингом, – пишет Энгельс, – должно, конечно, казаться чудовищным, что настанет время, когда не будет ни тачечников, ни архитекторов по профессии и когда человек, который в течение получаса давал указания как архитектор, будет затем в течение некоторого времени толкать тачку, пока не появится опять необходимость в его деятельности как архитектора. Хорош был бы социализм, увековечивающий профессиональных тачечников!» (т. 20, с. 206).
То же самое относится к идее воссоединения города и деревни. «Противоположность между городом и деревней, – пишет Маркс, – может существовать только в рамках частной собственности. Она выражает в наиболее резкой форме подчинение индивида разделению труда и определенной, навязанной ему деятельности, – подчинение, которое одного превращает в ограниченное городское животное, а другого – в ограниченное деревенское животное и ежедневно заново порождает противоположность между их интересами… Уничтожение противоположности между городом и деревней есть одно из первых условий общественного единства…» (т. 3 с. 50).
Согласно взглядам Маркса, в коммунистическом обществе ни один человек не должен быть закреплен за определенным родом деятельности, чтобы у него вновь не появились свои профессиональные интересы, которые будут отличаться от общего интереса. «Дело в том, – пишет он, – что как только появляется разделение труда, каждый приобретает свой определенный, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он не может выйти: он – охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться таковым, если не хочет лишиться средств к жизни, – тогда как в коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует всё производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, – как моей душе угодно, – не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком» (т. 3 с. 32).
Согласно Марксу и Энгельсу, только уничтожив старое, стихийно сложившееся разделение труда, мы сможем ожидать появления гармонично развитых личностей: «Вырастив новое поколение всесторонне развитых производителей, которые понимают научные основы всего промышленного производства и каждый из которых изучил на практике целый ряд отраслей производства от начала до конца, общество тем самым создаст новую производительную силу…» (т. 20 с. 308).
С появлением этих гармонично развитых людей как новой производительной силой, Маркс и Энгельс связывали свои надежды на достижение в обществе изобилия. Коммунизм это не общество изобилия, как было сказано. Коммунизм это общество людей, никак не различающихся по своему образу жизни. Это общество, в котором между всеми поровну поделен физический и умственный труд. А уж следствием появления гармонично развитых личностей, должно было стать, по мысли обоих классиков, созданное их руками изобилие. У таких людей, живущих одинаковой жизнью, полагали они, не будет частных интересов, а будет только один общий для всех интерес.
Естественно, все это утопия. Идея коммунизма никогда не будет претворена в жизнь, поскольку она идет в прямо противоположном направлении, в каком в действительности развивается общество. А оно идет путем формирования системы, то есть углублением специализации во всех без исключения родах деятельности.
Что такое система, можно объяснить на таком примере. Известно, что жизнь на Земле зародилась четыре миллиарда лет назад и когда-то была представлена одними одноклеточными. Никаких более сложных форм жизни в то время не существовало. Но если, выражаясь фигурально, амёба могла бы говорить, то посмотрев на современный мир, она бы, вероятно, сказала, что никаких принципиальных изменений с тех пор не произошло! По-прежнему продолжается эра клеток! Их мы видим повсюду: трава – это клетки, деревья – клетки, животные также состоят из клеток. На самом деле эра клеток давно уже прошла, и наступила эра систем, состоящих из клеток. И в самом деле, разве дерево, состоящее из миллиардов клеток, то же самое, что ровно такое же количество амёб? Нет, конечно! Дерево обладает свойствами, которых нет у любого их количества. А все потому, что дерево состоит не из суммы однородных клеток, а из клеток специализированных в выполнении отдельных функций. Клетки листвы выполняют одну функцию, клетки коры – другую, клетки корней – третью, а все вместе они составляют высокоэффективную, приспособленную к жизни систему. Точно также из специализированных клеток состоит любое другое растение или животное. И в еще большей мере из специализированных, то есть «изуродованных своей однобокостью» клеток, состоит сам человек.
То же самое относится к общественной организации. Ее сила состоит именно в том, что она представляет собою систему, в которой люди специализируются в различных видах деятельности. Только так они способны достигать высокой степени профессионализма в своей работе. Невозможно надеяться, что балерина будет вечером танцевать на сцене с большим мастерством, если первую половину дня она простоит у фрезерного станка. Ведь по мысли классиков, в новом обществе все должны были стать рабочими. Профессия балерины, как и многие другие профессии, требует, чтобы ей отдавались полностью.
Все системы, как технические, биологические, так и социальные, обладают некоторыми общими свойствами. Все они строятся по «феодальному» принципу, то есть обладают объективной иерархией, когда низшее является частью высшего и служит ему. В биологии, к примеру, клетка печени является частью этого важного органа. Она входит в печень и служит ей. В этом смысле клетка находится в положении «вассала» по отношению к печени, а печень является ее «сеньором». Но печень как система не существует самостоятельно. Она часть более сложной системы – организма животного или человека. То есть, будучи «сеньором» по отношению к своей клетке, она в то же время служит «вассалом» по отношению к организму в целом, является его подсистемой. В этом и состоит иерархия.
Значение различных частей в системе не одинаково. Это также их общее свойство. Автомобиль, к примеру, представляет собой систему, в данном случае техническую, а электрическая лампочка, освещающая салон – его подсистему. Такой же подсистемой являются тормоза. Но если лампочка перегорит в салоне, беда будет небольшая, а если на скорости откажут тормоза, то это будет другая история.
То же правило относится к общественной системе. И в ней значение разных частей не одинаково. Если на Земле по какой-то причине на пару лет прекратят свои выступления артисты, будет, конечно, скучновато, но не более. А если на два года прекратят свою работу крестьяне, человечество попросту вымрет, поскольку запасов продовольствия на нашей планете всего на несколько месяцев.
Еще важное свойство системы состоит в том, что достижение в одной ее части идет на благо ей в целом. К примеру, открыли электромагнитные волны, а затем изобрели радио и телевидение очень немногие люди, обладавшие выдающимися знаниями и талантом. А пользуются их достижениями все, в том числе те, кто ничего не изобрел и даже не разбирается в технике, а только умеет нажимать на кнопки.
Так же самое происходит в системе экономической. В приведенном нами выше примере торговлю железом наладил купец, а выиграл от нее в большей степени потребитель. Названный нами кузнец сэкономил при покупке 7 килограммов серебра, хотя к организации обмена он не имел никакого отношения.
Поэтому уровень жизни каждого отдельного человека зависит не столько от его личного труда, сколько от того, в какой системе он существует, на какой ступени развития эта система находится. Это хорошо видно на примере профессий, которые за многие столетия практически не изменились. К примеру, сегодня каменщик кладет кирпичи точно так же, как это делал его собрат по профессии триста лет назад. Но если тот работал по 12 часов в день шесть дней в неделю, и при этом жил в жалкой лачуге, а 90 процентов его заработка уходило на пропитание, то сегодняшний уровень жизни каменщика его средневековому собрату показался бы царским. Хотя тот работал больше, чем наш современник, и выполнял больший объем работы. Также и в современном мире в богатых и в бедных странах (а каждая из них составляет свою систему) за одну и ту же работу платят по-разному. Соответственно уровень жизни рабочих в них тоже разный даже если они выполняют одинаковую работу.
В любой системе чем выше уровень иерархии, тем он важнее. Это также их важное свойство. Если рабочий испортит деталь, убыток может составлять несколько тысяч рублей, долларов, фунтов стерлингов, евро и так далее. А если примут неправильное решение в верхах, убыток может достигать миллионов и миллиардов. Та же пропорция соблюдается в отношении пользы, какую приносят правильные решения.
Судьба любой общественной системы, как государственной и военной, так и экономической, зависит, в первую очередь, от того, насколько умело она управляется. Эту истину знали уже древние на примере многочисленных войн. События во время войны развиваются наиболее драматичным образом и результат однозначен – победа или поражение. Поэтому уже в древности люди понимали, что победа в боях достигается не столько грубой силой и голой храбростью, сколько правильной мыслью полководца, его верным расчетом. Поэтому великие полководцы во все времена пользовались большой славой.
В качестве примера превосходства правильной мысли над всеми остальными факторами можно привести победу Ганнибала под Каннами. Это сражение до наших дней изучают во всех военных академиях мира, и она по сей день признается одним из наиболее ярких примеров тактического мастерства в военной истории. А многие военные историки считают Ганнибала лучшим полководцем всех времен и народов, поскольку он одержал победу при обстоятельствах, когда у него на это, казалось, не было ни единого шанса. Ведь ему пришлось воевать с лучшей армией античного мира, которая в течение нескольких столетий до его появления на исторической сцене была непобедимой, и вновь стала непобедимой после его ухода.
В битве при Каннах римская армия превосходила карфагенскую буквально во всем, кроме командования. Она была прекрасно обучена и вооружена, а ее доведенная до совершенства тактика всегда обеспечивала ей победу. Тогда как армия Ганнибала была такой разношерстной, что римляне с презрением о ней отзывались как о разноплеменном сброде. В основном она состояла из галлов, набранных Ганнибалом в северной Италии после его перехода через Альпы. До этого галлы не раз воевали с Римом, и каждый раз терпели от него поражение. Помимо галлов, у Ганнибала была пехота, набранная в Северной Африке и в Испании, и конница африканская и испанская.
А что касается оружия, которое было у противников, то как только в руки карфагенян попадало трофейное, они тотчас же выбрасывали свое и далее пользовались только римским. Моральный фактор также был на стороне граждан Вечного города. Они сражались в своей стране, когда ей угрожала величайшая опасность, защищая свой дом, жен и детей. А армия Ганнибала была наемной, и не могла питать патриотических чувств к далекому от них Карфагену, которого большинство из них никогда не видело. Наемники, как это было во все времена и у всех народов, воевали за звонкую монету, и поэтому не были склонны жертвовать собой ради нанявшего их на службу государства. Но даже у этой армии были свои возможности, которые Ганнибал смог учесть и ими воспользоваться. В том и состоит хорошее управление, чтобы видеть возможности и уметь их реализовывать.
Для битвы под Каннами римляне собрали армию в 86 000 человек. Такой большой армии у них никогда прежде не было. Ей армия Ганнибала уступала по численности почти вдвое, и, казалось, была обречена. Но в распоряжении этого полководца была достаточно боеспособная африканская пехота, вооруженная трофейным римским оружием, а его конница была многочисленнее римской. Вот этими двумя благоприятными обстоятельствами Ганнибал сумел воспользоваться.
Он выстроил свои войска тонкой длинной линией, поместив в ее центре галлов, а на флангах африканских пехотинцев. Римляне быстро потеснили центр и выдвинулись далеко вперед, тогда как африканцы удержали свои позиции. От этого римляне оказались в полукольце. К тому времени конница Ганнибала прогнала с поля боя римскую, а затем ударила римлянам в тыл, замкнув окружение. И тогда в римской армии случилось то же самое, что иногда происходит в наше время на стадионах, когда из-за возникшей паники в давке погибают люди. Или как произошло в Мекке 2 июля 1990 года во время религиозного празднике, когда в пешеходном туннеле из-за сильной давки погибло по официальным данным 1426 паломников. Так и при Каннах римская армия, оказавшись в окружении, была стиснута со всех сторон и потеряла свою основную силу – хорошо организованный строй. По воспоминаниям римлян, участников сражения, теснота была такой убийственной, что они даже не могли поднять руки, чтобы приготовиться к схватке. Одни погибли, будучи раздавленными, а другие потеряли силы прежде, чем оказались лицом к лицу с противником. Поэтому сражение превратилось в избиение римлян. Они оставили на поле битвы 50 тысяч трупов, тогда как карфагеняне в десять раз меньше. Практически все римские семьи надели тогда траур.
Римляне хорошо понимали, что их победила не карфагенская армия, а лично Ганнибал, поэтому в последующие тринадцать лет они придерживались своеобразной тактики. Они нападали на отдельные отряды карфагенян и их уничтожали, но когда во главе вражеского войска видели великого полководца, то быстро отступали и укрывались в крепостях. А когда у них появился свой талантливый военачальник – Сципион Африканский, скопировавший тактику Ганнибала, война закончилась очень быстро.
На битву при Каннах можно посмотреть и с другой стороны – со стороны командования римскими войсками. Ведь консул Гай Теренций Варрон построил свою армию таким образом, что она утратила все свои преимущества, а затем направил ее в западню, приготовленную Ганнибалом.
Еще одно важное свойство системы состоит в том, что если какая-нибудь часть входит в нее, она получает возможность в ней существовать и развиваться, но в то же время становится зависимой от нее и разделяет ее судьбу. Если, к примеру, у дерева подрубят корни, то оно засохнет и тогда в нем погибнут все клетки, в том числе те, которые не были повреждены. Так и римские солдаты разделили судьбу системы, какой была римская армия. Ведь в ней было много умелых и храбрых воинов и в поражении их вины не было. Но по вине бездарного командования им пришлось расстаться с жизнью.
В какой мере судьба системы зависит от уровня управления можно показать и на таком примере. В августе 1986 года в Цемесской бухте под Новороссийском круизный лайнер «Адмирал Нахимов» был протаранен сухогрузом «Петр Васёв» и затонул. Круизный лайнер тоже система, состоящая из судна, команды и пассажиров. А ситуация была простейшей. Чтобы суда благополучно разминулись, одному из них следовало замедлить ход, а второму пройти мимо. Но капитан круизного лайнера Марков ушел с капитанского мостика, когда теплоход еще не миновал опасной зоны, оставив у штурвала неопытных людей. Что было нарушением правил. А второй капитан Виктор Ткаченко больше доверял приборам, чем собственным глазам. Не отрываясь он смотрел на экран локатора, и по его отметинам ему казалось, что опасности не существует. Хотя стоявшие рядом с ним люди предупреждал, что суда вот-вот столкнутся. А когда капитан все же оторвал взгляд от экрана, было уже поздно. В результате тяжелогруженый балкер «Петр Васёв» проломил борт круизного лайнера, и тот ушел на дно всего за 8 минут, захватив с собой 423 жизни.
Эта история имела продолжение. По решению суда оба капитана получили по 15 лет тюрьмы, но просидели только 3 года. Виктор Ткаченко взял фамилию жены Талор и эмигрировал в Израиль, где стал служить капитаном на частных яхтах. В 2003 году во время плавания у берегов Ньюфаундленда он разбил яхту о скалы, погубив в катастрофе судно, пассажиров и самого себя. Такого человека на пушечный выстрел нельзя было допускать к управлению.
На этих двух примерах можно объяснить историю Советского Союза. Пока в нем существовала умная власть, страна быстро шла к тому, чтобы стать ведущей экономикой в мире. А когда ею стали управлять одни бездарности, она пришла к тяжелому кризису. В этом вся суть. Когда речь зашла о создании экономики на основе общественной собственности, следовало уже в теории поставить вопрос, какими мерами можно обеспечить высокое качество управления ею. А не вопрос о механическом освобождении от эксплуатации.
Естественно, возникает вопрос, почему идея коммунизма получила столь широкое распространение в Европе в XIX веке? Почему она была такой популярной? Чтобы это понять, нужно знать в каком положении находились в то время низы.
После того как изобрели машины, в Европе началось интенсивное строительство фабрик. А вместе с ними быстро росли города, в которые из сельских мест в поисках работы переселялись в большом количестве бедняки. А поскольку их было в изобилии, они соглашались на любые условия. Чем владельцы фабрик воспользовались в полной мере. Промышленная революция сказочно обогатила Европу, но практически все ее блага достались одним верхам, тогда как положение рабочих почти не улучшалось, а в некоторых отраслях производства даже ухудшилось.
К примеру, изобретение паровой машины и механического ткацкого станка привело к тому, что в Великобритании на мостовую было выброшено 800 000 высококвалифицированных ткачей. До изобретения машин их труд считали почти искусством и он высоко ценился. А с появлением механического станка искусных ткачей заменили неквалифицированной рабочей силой, в основном женщинами и детьми. Следить за работой машины, скрепляя концы оборванных нитей, могли даже дети. Соответственно заработки рабочих в этой отрасли производства упали.
Когда Маркс писал свой «Капитал», он брал материал о положении рабочего класса в Великобритании из официальных парламентских расследований, из отчетов фабричных инспекторов, из отчетов Комиссии по обследованию условий детского труда, из газетных статей и ряда других источников. Для каждого приведенного в его труде эпизода он указал, откуда им был взят тот или иной факт. Предпринятые английским парламентом расследования показали, что в Великобритании рабочие страдали, прежде всего, от чрезмерной продолжительности труда. Поэтому первые парламентские акты касались именно этого вопроса. Вокруг этой темы в то время шла упорная борьба, и владельцы фабрик, копий и мастерских – то есть, везде, где применялась наемная рабочая сила, выступали за то, чтобы размер заработной платы и продолжительность рабочего дня определялись только условиями рынка, спросом и предложением. А поскольку конкуренция на рабочие места среди бедняков была огромной, владельцы фабрик могли диктовать свои условия и платить им гроши.
Издаваемые парламентом законы об ограничении рабочего дня принимались только после ожесточенного сопротивления со стороны владельцев предприятий. Законодательное ограничение началось с фабричного акта от 1833 года, который распространялся лишь на четыре отрасли производства – на хлопчатобумажные, шерстяные, льняные и шелковые фабрики. Закон объявил, что на этих предприятиях обычный рабочий день должен начинаться в 5,5 часов утра и заканчиваться в 8,5 часов вечера. Таким образом, согласно милосердному, как тогда считали, акту, «нормальный» рабочий день должен был продолжаться 15 часов. Но даже это вызвало у фабрикантов энергичный протест, поскольку этим ограничением, утверждали они, государство залезло в их карманы. Хотя, разумеется, труд оставался чрезмерным и при таком ограничении. По словам современника хорошо знавшего работу в промышленности, «человек, ежедневно наблюдая по 15 часов за однообразным ходом машины, истощается скорее, чем если бы он в течение такого же времени напрягал свою физическую силу. Этот труд наблюдения, который мог бы послужить полезной гимнастикой для ума, если бы он не был слишком продолжителен, на деле разрушает своей чрезмерностью и ум, и тело».
Принятый в 1848 году закон ограничил рабочий день для женщин и подростков 10 часами. Но это касалось только тружеников этой категории, тогда как для лиц мужского пола от 18 лет и старше, рабочий день по-прежнему оставался 15 часовым. К моменту выхода в свет «Капитала» действовал фабричный акт 1850 года, который снизил рабочий день для мужчин до 12 часов – с 6 утра до 6 вечера. Тот же акт ввел особых контролеров, подчиненных министерству внутренних дел, в обязанность которых входило наблюдение за исполнением парламентского акта. Отчеты фабричных инспекторов парламент публиковал каждое полугодие, и они давали официальные статистические данные о положении дел в британской промышленности.
Особое возмущение у общественности в то время вызывал детский труд. В 1840 году в английском парламенте была образована следственная комиссия, занимавшаяся этим вопросом. Комиссия была уполномочена приглашать и заслушивать свидетелей. В основном показания ей давали рабочие и инспекторы, и их свидетельства публиковали в Синей книге. Вот некоторые из них:
«Работа в копях для мальчиков начинается с 10-летнего возраста. Работа, включая дорогу на копи и обратно, обыкновенно продолжается 14–15 часов, в исключительных случаях дольше, с 3, 4, 5 часов утра до 4–5 вечера».
«Взрослые рабочие работают в две смены, по 8 часов, но для малолетних, чтобы сократить издержки, нет никаких таких смен». Дававший эти показания свидетель под «взрослыми рабочими» подразумевал тех, кто непосредственно работал киркой в горной выработке, а под «малолетними» он имел в виду мальчиков, которые тащили по темным штольням салазки наполненные углем от места добычи к стволу шахты. На работу под землей принимали детей начиная с шести-семи лет, но иногда и пятилетних. В основном их использовали для открывания и закрывания вентиляционных дверок в разных отделениях шахты. «Открывание и закрывание дверей, – давал показание Комиссии свидетель, – кажется делом легким, но это очень мучительная работа. Не говоря уже о постоянном сквозняке, ребенок посажен точно в тюрьму, в темный карцер» На вопрос одного из членов Комиссии: «А не может ли ребенок, сидя у дверей, читать, если у него будет свечка?», последовал ответ: «Во-первых, ему пришлось бы купить свечку. Да кроме того ему и не позволили бы этого. Его поставили затем, чтобы следить за своим делом, он должен исполнять свои обязанности. Я никогда не видал, чтобы какой-нибудь мальчик читал в копи».
Согласно свидетельству одного из инспекторов, однажды в шахте он застал девочку пятилетнего возраста у двери спящей. На вопрос, почему она спит на работе, девочка ответила, что в темноте крыса утащила у нее кусок хлеба с сыром, что было ее обедом, и она была этим так огорчена, что уснула, чтобы обо всем забыть.
Многие из работавших в шахтах детей не доживали до зрелого возраста. Их легкие забивала угольная пыль, они заболевали силикозом и умирали. А что касалось их образования, то, согласно показаниям инспекторов, «огромное большинство не только детей, но и взрослых рудокопов не умеет ни читать, ни писать».
По свидетельству Комиссии занимавшейся обследованием условий детского труда, их отчет развернул «такую ужасающую картину жадности, эгоизма и жестокости капиталистов и родителей, нищеты, деградации и разрушения организма детей и подростков, какую едва ли когда-либо видывал мир…» В заключительном отчете Комиссия предложила распространить фабричный акт более чем на 1 400 000 детей, подростков и женщин, из которых почти половина эксплуатировалась мелким производством и системой работы на дому. «Если парламент примет наше предложение в полном объеме, – говорилось в нем, – то подобное законодательство… защитило бы подрастающее поколение от чрезмерного напряжения в раннем возрасте, которое расшатывает организм и приводит к преждевременной дряхлости. Оно, наконец, дало бы детям, по крайней мере, до 13 лет, возможность получить начальное обучение и таким образом положило бы конец невероятному невежеству, которое так верно изображено в отчетах Комиссии и на которое можно смотреть лишь с мучительной болью и глубоким чувством национального унижения».
Еще на заре промышленной революции, когда уже появился ткацкий станок, но еще не была изобретена паровая машина, английский экономист Филден написал книгу о положении дел в промышленности Великобритании. В ней он затронул тему детского труда. Филден писал: «Недавно изобретенные машины были применены на крупных фабриках, построенных вблизи рек, способных приводить в движение водяное колесо. В эти места, находящиеся вдали от городов, внезапно потребовались тысячи рабочих рук; и, в частности, в Ланкашире, неплодородном и к тому времени сравнительно малонаселенном, потребовались прежде всего люди. Особенно сильный спрос был на маленькие, проворные пальцы детей. Тотчас же вошло в обычай набирать (так называемых) учеников из различных лондонских, бирмингемских и других приходских работных домов. Многие, многие тысячи этих маленьких беспомощных созданий в возрасте от 7 до 13 или 14 лет были тогда переброшены на север. Обычно хозяева одевали, кормили и помещали своих учеников в домах, расположенных вблизи фабрик. Были наняты надсмотрщики для надзора за их работой. В интересах этих надсмотрщиков за рабами было заставлять детей работать возможно больше, так как оплата их зависела от количества продукта, выжатого из каждого ребенка. Жестокость была естественным следствием. Во многих фабричных округах, в особенности в Ланкашире, эти невинные беззащитные создания, отданные во власть фабрикантам, подвергались самым возмутительным истязаниям. Их до смерти замучивали чрезмерным трудом… били, заковывали в кандалы, подвергали самым изощренным и жестоким пыткам; истощенные голодом до последней степени, превратившиеся в скелеты, они зачастую плетью принуждаются к труду… Иногда их доводили до самоубийства… Прибыли фабрикантов были огромны. Это лишь разжигало их волчий аппетит. Они стали практиковать ночную работу, т. е. с наступлением ночи место одной группы рабочих, уже изнуренных дневным трудом, заступала на фабрике другая группа рабочих; дневная группа отправлялась в постели, только что покинутых ночной группой, и наоборот. Народное предание в Ланкашире гласит, что постели никогда не остывали».
К 1840 году, то есть к началу работы парламентской следственной комиссии, ничего практически не изменилось. «Детей и подростков, – давал показания Комиссии рабочий, – теперь истязают работой более жестко, чем в какой-либо из прежних периодов». Этот отчет сделал такие возмущающие разоблачения и вызвал такой скандал перед лицом всей Европы, что английский парламент вынужден был, чтобы успокоить свою совесть, ввести закон о рудниках и копиях от 1842 года, который воспретил женщинам и детям до 10 лет работать под землей.
Хотя с тех пор женщин не допускали к подземной работе, но они продолжали работать на поверхности на погрузке угля, переноске ведер с углем к каналам и железнодорожным вагонам, на сортировке угля и т. д. По большей части это были жены, дочери и вдовы горнорабочих от 12-ти до 50 и 60-летнего возраста. На вопрос члена Комиссии: «Что думают горнорабочие о женском труде при рудниках?», последовали ответы: «Они считают его унизительным для женского пола». «Женщины носят нечто вроде мужской одежды. Во многих случаях этим заглушается всякое чувство стыда. Некоторые женщины курят. Работа такая же грязная, как в самих копиях». «Эта работа по большей части очень тяжелая. Многие из этих девушек поднимают до 10 тонн в день… Это мужской труд, притом труд для сильных мужчин».
