На вопрос, почему в шахтах так много женщин, рабочий ответил: «Владельцы копий все стараются поставить на возможно более экономную ногу. Работницы-девушки получают от 1 шиллинга до 1 шиллинга 6 пенсов в день за такую работу, за которую мужчине пришлось бы платить 2 шилл. 6 пенсов». В этом и была основная причина, почему на британских заводах и фабриках большинство нанятого персонала составляли женщины и дети.
В отчете, представленном английскому парламенту по поводу ночных смен, было сказано, что во многих «свободных от фабричного законодательства отраслях промышленности», в том числе на доменных печах, в кузницах, железопрокатных заводах и на других металлических мануфактурах Англии, Уэльса и Шотландии, процесс труда продолжался посменно 24 часа в сутки все дни недели. В состав рабочих входили мужчины и женщины, а также дети обоего пола, которые также работали ночью. Дети и подростки были представлены всеми возрастами от 8, а в некоторых случаях от 6 лет и до 18 лет. В отчете было также отмечено, что девушки и женщины работали в каменноугольных копях и коксовальных вместе с мужчинами и едва отличались от них своей одеждой. Покрытые грязью и копотью, написано в исследовании, «они утрачивают свой нравственный облик вследствие утраты самоуважения, что неизбежно происходит при несвойственном женщине занятии».
«Одно то обстоятельство, – говорилось в отчете, – что мальчиков вообще заставляют работать попеременно то днем, то ночью, приводит к позорному удлинению рабочего дня. Это удлинение во многих случаях носит прямо-таки невероятный характер. Всегда бывает так, что кто-нибудь из мальчиков, которые должны сменить окончивших работу, по той или иной причине не являются. В таком случае один или несколько из присутствующих мальчиков, уже закончивших свой рабочий день, должны заменить недостающего… На одном прокатном заводе, где номинальный рабочий день продолжается с 6 часов утра до 5,5 часов вечера, один мальчик работал четыре ночи еженедельно по меньшей мере до 8,5 часов вечера следующего дня… и так в продолжение 6 месяцев». «Другой, в девятилетнем возрасте, работал иногда три двенадцатичасовых смены подряд, а в десятилетнем возрасте – два дня и две ночи подряд». «Третий мальчик, которому теперь 10 лет, работал с 6 часов утра до 12 часов ночи в продолжение трех ночей подряд и до 9 часов вечера в продолжение остальных ночей».
Под фабричное законодательство не подпадал железнодорожный транспорт. Однажды перед лондонским большим жюри предстали три железнодорожных рабочих: кондуктор пассажирского поезда, машинист и сигнальщик. Их обвинили в небрежности, из-за которой произошла катастрофа, унесшая несколько сотен жизней. Перед лицом присяжных служащие заявили, что их рабочее время довели до 14, 18 и 20 часов, а при особенно большом наплыве пассажиров, например в разгар сезона экскурсий, оно часто продолжается без перерыва 40–50 часов. Но они ведь обыкновенные люди, а не циклопы, и в известный момент они впадают в состояние оцепенения, когда голова перестает соображать, а глаза видеть. В дополнительном пункте вынесенного приговора был сделан мягкий упрек в адрес владельцев железной дороги, и выражено пожелание, чтобы господа железнодорожные магнаты в будущем «проявляли большую щедрость при покупке необходимого количества рабочих сил».
Классическим примером чрезмерного труда, тяжелой и неподходящей работы и связанного с ней огрубления рабочих, эксплуатируемых с юных лет, могли служить, помимо рудников и угольных копей, черепичные и кирпичные заводы. Работа в них продолжалась с 5 часов утра до 8 часов вечера. Детей принимали на работу с 6 и даже с 4-летнего возраста, и они работали столько же часов, как и взрослые.
Согласно отчету Комиссии, на кирпичном заводе в Мосли одна 24-летняя девушка делала 2 000 кирпичей в день. Ей помогали две малолетние девочки, которые таскали глину и складывали кирпичи. Эти девочки вытаскивали ежедневно 10 тонн глины по скользким стенкам ямы с глубины 10 метров и переносили на расстояние 100 метров. «Невозможно пройти ребенку через чистилище кирпичного завода, – говорилось в отчете, – чтобы не пасть нравственно… Непристойности, которые им приходится слышать с самого нежного возраста, грязные, неприличные и бесстыдные привычки, среди которых они вырастают в невежестве и одичании, превращают их на всю дальнейшую жизнь в непутевых, отверженных, распутных людей… Способ расквартирования служит ужасающим источником деморализации. Каждый формовщик дает своей артели из 7 человек квартиру и стол в своей хижине. В ней спят мужчины, юноши и девушки независимо от того, принадлежат они к семье формовщика или нет. Хижина состоит из 2 и лишь в редких случаях из 3 полуподвальных комнат с недостаточной вентиляцией. Люди настолько изматываются за день изнурительного труда, что нечего и думать о соблюдении каких бы то ни было правил гигиены, чистоты и приличия. Многие из этих хижин могут служить настоящими образцами беспорядка, грязи и пыли… Величайшее зло системы, применяющей молодых девушек в работах этого рода, заключается в том, что она, как правило, с раннего детства на всю жизнь связывает их крепко с самым отверженным отребьем. Прежде чем природа скажет им, что они – женщины, они превращаются в грубых, сквернословящих мальчишек. Одетые в скудное, грязное тряпье, с ногами обнаженными много выше колен, с волосами и лицом, покрытыми грязью, они привыкают с презрением относиться ко всякому чувству благопристойности и стыда… Закончив свой тяжелый дневной труд, они надевают платье получше и сопровождают мужчин в пивные».
В отчете Комиссии 1863 года главный врач больницы Северного Стаффордшира д-р Дж. Т. Арледж писал о гончарном производстве: «Как класс, гончары, мужчины и женщины, представляют вырождающееся население как в физическом, так и в моральном отношении. Они обыкновенно низкорослы, плохо сложены и часто страдают искривлением грудной клетки. Они стареют преждевременно и недолго живут; флегматичные и малокровные, они обнаруживают слабость своего сложения упорными приступами диспепсии, нарушениями функций печени и почек и ревматизмом. Но главным образом они подвержены грудным заболеванием: воспалению легких, туберкулезу, бронхиту и астме. Одна из форм астмы свойственна исключительно их профессии и известна под названием астмы горшечников, или чахотки горшечников. Золотухой – болезнью, которая поражает железы, кости и другие части тела, – страдает более двух третей гончаров». Перечисляя причины заболеваний среди людей этой профессии, в заключение врач назвал самую главную из них – долгие часы работы.
В июне 1863 г. лондонские газеты поместили заметку под названием «Смерть исключительно от чрезмерного труда». Речь шла о смерти 20-летней модистки Мэри Анн Уокли, работавшей в весьма респектабельной придворной пошивочной мастерской, которую эксплуатировала дама по имени Элиз. Здесь вновь раскрылась старая история о том, что девушки работают в среднем по 16,5 часов в сутки, а в сезон часто бывают заняты 30 часов без перерыва. В то время был разгар сезона, и предстояло изготовить благородным леди роскошные наряды для бала в честь принцессы Уэльсской. Мэри Анн Уокли проработала без перерыва 26,5 часов вместе с 60 другими девушками, по 30 человек в комнате, имевшей едва третью часть необходимой кубатуры. Причем спать им приходилось по две на одной постели в одной из тех вонючих конур, в которых спальня отгораживается от остальной комнаты посредством дощатой переборки. И это была одна из лучших модных мастерских британской столицы! Мэри Анн Уокли заболела в пятницу, а умерла в воскресенье, даже не успев закончить, к негодованию г-жи Элиз, последнее бальное платье. Коронер без обиняков показал перед присяжными: «Мэри Анн Уокли умерла вследствие чрезмерно продолжительного труда в переполненной мастерской и вследствие того, что она спала в слишком тесном, плохо проветриваемом помещении». Наши «белые рабы», писала по этому случаю «Morning Star», «зарабатываются до могилы и гибнут и умирают без всякого шума».
Многие из современников отмечали, что отношение владельцев фабрик к рабочим было хуже, чем рабовладельцев к своим рабам. Потому что рабовладелец покупал рабочего так, как покупал лошадь, и если он терял раба, то вместе с ним терял капитал, который приходилось возмещать новой затратой на невольничьем рынке. А если у фабриканта заболевал и умирал рабочий, он просто нанимал другого ничего не теряя. Об этой стороне вопроса Маркс писал: «Мы видели, как опустошает чрезмерный труд ряды лондонских пекарей, тем не менее, лондонский рынок труда всегда переполнен немецкими и другими кандидатами на смерть в пекарном промысле. Гончарное производство, как мы видели, одна из отраслей промышленности с наименьшей продолжительностью жизни рабочих. Но наблюдается ли из-за этого недостаток в гончарах?»
Принятые парламентом законы по ограничению рабочего дня фабриканты откровенно саботировали, прибегая к разного рода обманам, или добивались для себя исключений в законе путем шантажа. Когда принимался закон 1833 года об ограничении работы детей, фабриканты шелка смогли обеспечить себе привилегию тем, что высказали угрозу, что «если у них отнимут свободу заставлять детей всех возрастов работать по 10 часов в день, то этим остановят их фабрики». Поскольку, по их словам, «тонкость ткани требует нежных детских рук, а они не в состоянии найти достаточное количество детей старше 13 лет». Под угрозой закрытия фабрик законодатели пошли фабрикантам навстречу, и на шелковых фабриках маленькие дети продолжали работать по 10 часов. Дети были такими маленькими, что для работы их приходилось ставить на стулья.
Министр торговли в правительстве Пиля Уильям Гладстон, выступая 13 февраля 1843 года в палате общин, вынужден был признать: «Одна из самых печальных черт социального положения страны заключается в том, что в настоящее время происходит совершенно несомненное уменьшение потребительной силы народа и возрастание лишений и нищеты рабочего класса. И в то же время совершается постоянное накопление богатства у высших классов и непрерывный прирост капитала». Спустя двадцать лет, 16 апреля 1863 года, когда он вносил на обсуждение проект бюджета уже в качестве министра финансов в либеральном правительстве Пальмерстона, он вынужден был вновь повторить те же слова: «Ошеломляющее увеличение богатства и мощи (Великобритании) всецело ограничивается имущими классами». В той бюджетной речи он признал печальную истину: «Человеческая жизнь в девяти случаях из десяти есть просто борьба за существование».
Тот факт, что в Великобритании промышленная революция обогатила только правящий класс, можно судить по следующим данным. Согласно переписи 1861 года, население Англии составляло 20 066 224 человека. Из них 1 208 648 человек числились в качестве домашней прислуги. Чтобы стало понятным, что означала эта цифра, достаточно сказать, что общее количество персонала занятого на хлопчатобумажных, шерстяных, камвольных, льняных, пеньковых, шелковых, джутовых фабриках Великобритании, а также в механическом вязальном и кружевном производстве, составляла всего 642 607 человек. А всех лиц, работавших на металлургических заводах и на металлических мануфактурах разного рода, насчитывалось 396 998 человек. Вместе это составляло 1 039 605 рабочих и служащих. Таким образом, количество людей работавших в отраслях, которые составляли основу богатства Великобритании, было меньше, чем домашней прислуги, обслуживавшей ее элиту.
В те годы в Великобритании отмечали резкий рост изготовления предметов роскоши, а также началась масштабная перестройка городов. Ее осуществляли путем сноса старых кварталов и возведения на их месте зданий предназначавшихся для банков и универсальных магазинов. Одновременно расширялись улицы, на которых строили добротные дома для состоятельной публики. Перестройка центральных кварталов вытесняла бедноту в переполненные трущобы на окраинах города. А массовое переселение туда бедняков так взвинчивало там цены на жилье, что жалкие халупы приносили владельцам трущоб, этих рудников нищеты, прибыль большую, чем давали серебряные копи в Южной Америке.
Из-за царившей на окраинах антисанитарии постоянно вспыхивали эпидемии, и затем переносились в богатые кварталы. Только четыре эпидемии холеры унесли в Лондоне 40 тысяч жизней. По критерию переполненности жилых помещений и их абсолютной непригодности для проживания Лондон занимал первое место в Великобритании.
Ньюкасл был центром быстро развивающегося каменноугольного и горнорудного округа, и поэтому занимал второе место после Лондона по прелестям жилищного ада. Город был так переполнен жителями, что в нем едва можно было найти хотя бы одну свободную конуру. Доктор Эмблтон из местной больницы писал о своем городе: «Вне всякого сомнения, причина большой продолжительности и широкого распространения тифа лежит в чрезмерном скоплении людей и загаженности их жилищ. Дома, в которых обыкновенно живут рабочие, расположены в глухих переулках и во дворах. В отношении света, воздуха, простора и чистоты – это истинные образцы непригодности и антисанитарии, позор для всякой цивилизованной страны. По ночам мужчины, женщины и дети лежат вперемешку. У мужчин ночная смена без перерыва следует за дневной и дневная за ночной, так что постели едва успевают остыть. Дома плохо обеспечены водой, еще хуже отхожими местами, грязны, не вентилируются, служат источником заразы».
Наиболее тяжелым было положение людей в Ирландии, входившей тогда в состав Соединенного королевства. По отношению к ирландцам англичане вели себя с крайней жестокостью. Они насильно уничтожили местную промышленность, чтобы оставить Ирландию в положении только поставщика сырья. Так ими была ликвидирована ирландская шерстяная мануфактура, поскольку она успешно конкурировала с английской. Приехавшие из Англии лендлорды захватывали у местных жителей землю и сносили по нескольку деревень кряду, превращая пашню в пастбище для овец. Они так поступали из-за роста цен на шерсть. А для ирландцев, вынужденных работать на оставшихся у них крошечных участках, безземелье обернулось страшной нищетой. Около 86 % населения Ирландии было занято в сельском хозяйстве, и почти единственным их продуктом питания был картофель. А когда из-за болезни этого овоща в Ирландии в течение нескольких лет кряду случились неурожаи, разразился страшный голод, в результате которого из 8 миллионов жителей Ирландии в 1845–1849 годах умерло более миллиона человек. Это не оценочное суждение, а официальная правительственная статистика. Кроме того, вследствие голода 1,5 миллиона ирландцев были вынуждены покинуть свою страну и отправиться в эмиграцию, в основном в Соединенные Штаты.
5 апреля 1867 г. газета «Standard» поместила статью о бедствиях, постигших бедняков во время торгового кризиса: «Ужасное зрелище развернулось вчера в одной части столицы. Хотя тысячи безработных Ист-Энда и не устраивали массовой демонстрации с черными знаменами, тем не менее, людской поток был довольно внушительным. Вспомним, как страдает это население. Оно умирает с голода. Это – простой и ужасный факт… На наших глазах, в одном из кварталов этой чудесной столицы, рядом с огромнейшим накоплением богатства, какое только видывал свет, совсем рядом с ним 40 000 человек, беспомощные, умирают от голода! Теперь эти тысячи вторгаются в другие кварталы; всегда полуголодные, они кричат нам в уши о своих страданиях, взывают о них к небу, они рассказывают нам о своих нищих жилищах, о том, что им невозможно найти работу и бесполезно просить милостыню. Плательщики местного налога в пользу бедных, в свою очередь, стоят на грани пауперизма из-за требований со стороны приходов».
Таким было положение рабочего класса в Великобритании и на континенте, когда Маркс писал «Капитал».
Коммунистическое движение возникло в Европе еще до Маркса. После великих надежд, порожденных Французской революцией с ее знаменитым лозунгом «Свобода! Равенство! Братство!», XIX век стал для этого континента временем больших разочарований. Все оказалось обманом. Фридрих Энгельс хорошо описал в «Анти-Дюринге» царившие тогда настроения. «Мы видели во «Введении», – пишет он, – каким образом подготовлявшие революцию французские философы XVIII века апеллировали к разуму как к единственному судье над всем существующим. Они требовали установления разумного государства, разумного общества, требовали безжалостного устранения всего того, что противоречит вечному разуму. Мы видели также, что этот вечный разум был в действительности лишь идеализированным рассудком среднего бюргера, как раз в то время развивавшегося в буржуа. И вот, когда французская революция воплотила в действительность это общество разума и это государство разума, то новые учреждения оказались, при всей своей рациональности по сравнению с прежним строем, отнюдь не абсолютно разумными. Государство разума потерпело полное крушение… Обещанный вечный мир превратился в бесконечную вереницу завоевательных войн. Не более посчастливилось и обществу разума. Противоположность между богатыми и бедными, вместо того чтобы разрешиться во всеобщем благоденствии, еще более обострилась вследствие устранения цеховых и иных привилегий, служивших как бы мостом над этой противоположностью, а также вследствие устранения церковной благотворительности, несколько смягчавшей ее. Быстрое развитие промышленности на капиталистической основе сделало бедность и страдания трудящихся масс необходимым условием существования общества. Количество преступлений возрастало с каждым годом. Если феодальные пороки, прежде бесстыдно выставлявшиеся напоказ, были хотя и не уничтожены, но все же отодвинуты пока на задний план, – то тем пышнее расцвели на их месте буржуазные пороки, которым раньше предавались только тайком. Торговля все более и более превращалась в мошенничество. «Братство», провозглашенное в революционном девизе, нашло свое осуществление в плутнях и зависти, порождаемых конкурентной борьбой. Место насильственного угнетения занял подкуп, а вместо меча главнейшим рычагом общественной власти стали деньги. Право первой ночи перешло от феодалов к буржуа-фабрикантам. Проституция выросла до неслыханных размеров… Одним словом, установленные «победой разума» общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей» (т. 20 стр. 267–268).
Итак, вместо обещанного философами всеобщего счастья, европейское общество оказалось в ледяной воде эгоистического расчета. Но ведь дело можно было вести совсем иначе. На своем примере это доказал английский социалист Роберт Оуэн. Он был богатым промышленником, компаньон-директором большой ткацкой фабрики в Нью-Ланарке в Шотландии. Оуэн взял под управление фабрику в 1800 году в возрасте двадцати лет и занимал этот пост до 1829 года. Этот человек был поражен обилием благ, которые дала людям машина. По свидетельству Оуэна, «Трудящаяся часть 2 500 человек Нью-Ланарка производила для общества такое количество реального богатства, для создания которого менее чем полвека назад потребовалось бы население в 600 000 человек». Такое соотношение поразило английского социалиста. «Я спрашивал себя, – писал он, – куда девается разница между богатством, потребляемым 2500 человек, и тем, которое было бы потреблено 600 000 человек?» Ответ для Оуэна был ясен: все блага от промышленного прогресса присвоил себе правящий класс. И не только присвоил, но и использовал для упрочения своего господства. «Без этого нового богатства, созданного машинами, – писал Оуэн, – не было бы возможности вести войны для свержения Наполеона и сохранения аристократических принципов общественного устройства».
Английский социалист усвоил учение просветителей-материалистов утверждавших, что человеческий характер является продуктом, с одной стороны, его природной организации, а с другой – условий, окружающих человека в течение всей его жизни, особенно в период его развития. «Большинство собратьев Оуэна по общественному положению, – писал Энгельс, – видело в промышленной революции только беспорядок и хаос, годные для ловли рыбы в мутной воде и для быстрого обогащения. Оуэн же видел в промышленной революции благоприятный случай для того, чтобы осуществить свою любимую идею и тем самым внести порядок в этот хаос» (т. 20. стр. 272).
Первоначальное население Нью-Ланарка состояло из крайне смешанных и по большей части деморализованных элементов. Но Оуэн сумел в короткий срок превратить свой рабочий поселок в образцовую колонию, в котором пьянство, полиция, уголовные суды, тяжбы, попечительство о бедных и потребность в благотворительности стали явлениями неизвестными. А достиг он этой цели только тем, что поставил людей в условия, более сообразные с их человеческим достоинством. Особенно Оуэн заботился о хорошем воспитании подраставшего поколения. Именно он изобрел детские сады, куда принимали детей начиная с двухлетнего возраста. И дети там так хорошо проводили время, что родители сетовали, что их трудно было увести домой. Оуэн сократил рабочее время на фабрике, а когда хлопчатобумажный кризис заставил на четыре месяца прекратить производство, он продолжал выплачивать рабочим заработную плату в полном объеме. При этом за время его правления стоимость руководимого им предприятия возросла более чем вдвое, и акционеры регулярно получали большую прибыль. А ведь можно было так вести дела не в масштабе одного фабричного поселка, а в масштабах всего общества! Коммунистическое движение и было требованием, чтобы власть управляла обществом не в интересах узкой прослойки элиты, а в интересах большинства народа.
Таким было настроение людей, творивших историю в XX веке. Но прежде чем перейти к анализу происходивших в то время событий, мы вкратце коснемся истории российского государства. Потому что настоящее всегда вырастает из прошлого и нельзя определенную эпоху выдергивать из общего исторического контекста. Судьба народа при всех изменениях всегда составляет единое целое.
Глава третья
Ключевые моменты российской истории
В истории дореволюционной России нас больше всего интересуют реформы Петра Великого. Потому что они определили развитие страны на последующие двести лет и положили начало тем процессам, которые завершились, в конечном счете, революцией 1917 года. Но до воцарения Петра история российского государства уже насчитывала несколько сот лет, и он в своих решениях лишь реагировал на сложившееся к тому времени в стране положение. Поэтому если его эпоху вырвать из исторического контекста, многие его действия будут непонятными. Вот почему необходимо вначале хотя бы вкратце обрисовать события, предшествовавшие его правлению.
Как нация русские появились после разгрома монголо-татарами Киевской Руси. Это завоевание сопровождалось массовыми убийствами, когда значительная часть населения была истреблена. Свидетельства летописцев подтверждают археологические раскопки древнерусских городов. Они раскрывают перед учеными потрясающие картины массовой гибели жителей. Под пепелищем сожженных домов археологи находят груды скелетов.
Но задолго до этого нашествия, уже с середины XI века, центр восточно-славянской цивилизации постепенно перемещался с юга на северо-восток из-за постоянных набегов кочевников, разорявших славянские села. Гибель Киевской Руси превратило медленный процесс в массовое бегство. Северная зона покрыта густыми лесами, поэтому была менее уязвимой для набегов. Но она встретила беглецов холодным климатом и неплодородными болотистыми почвами, так непохожими на привычный славянам южнорусский чернозем. Правда, этот недостаток несколько смягчался обилием древесины и возможностью заниматься рыбной ловлей, охотой и пчеловодством.
На Севере издавна жили финно-угорские племена, пришедшие сюда из Южной Сибири. Славяне стали селиться рядом с ними. Судя по всему, встреча двух народов прошла мирно. Ни в письменных источниках, ни в народных преданиях не осталось каких-либо воспоминаний о длительной борьбе между местными жителями и пришельцами. Финны были известны своим миролюбием, а беженцы не были завоевателями, требовавшими от местных племен дани. Это были мирные крестьяне, искавшие безопасных мест для занятия хлебопашеством. Финские поселения располагались на большом расстоянии друг от друга, поэтому славяне могли свободно селиться на пустующих землях, никому не мешая. Они позаимствовали у финнов некоторые черты их быта, и в русский язык вошло много финских слов. А финно-угры – меря, весь, мурома, вепсы, чудь и другие племена, со временем слились со славянским населением. Из сплава этих двух народов и родилась великорусская нация.
В результате монголо-татарского нашествия Русь погрузилась в глубокий упадок. Так всегда происходит с народами, потерпевшими сокрушительное поражение. Людей поглощает забота о собственном выживании, их умственный горизонт сужается и теряются прежние общественные связи. В летописях XIII и XIV веков уже не найти прежних высоких речей о Русской земле, о том, что ее необходимо беречь от поганых. То есть, всего того, что не сходило с уст летописцев в прежние времена. Русские князья перестали быть хозяевами в своих владениях, и превратились в наместников иноземных ханов, принужденных беспрекословно выполнять их волю. Теперь им приходилось отправляться в Большую Орду на унизительную процедуру получения ярлыка на княжение.
Объединенных сил Киевской Руси было бы достаточно, чтобы отбить любое нападение, но она пала из-за своей раздробленности. И даже оказавшись под иностранным игом, Русь продолжала делиться на множество уделов, в каждом из которых сидел свой князь. Мелкие князья подчинялись более крупному, одному из пяти великих князей – Ростовскому, Владимирскому, Суздальскому, Рязанскому или Тверскому. Поскольку князья продолжали делить свои владения между наследниками, раздробленность земли, а вместе с ней ее бессилие, только возрастали. Именно так, при одном из разделов в 1273 году, из Владимирского княжества выделилось небольшое княжество Московское, отданное в удельное правление младшему сыну Александра Невского Даниилу. Не было в то время на Руси удела менее значительного, чем это княжество, но именно ему история отвела роль объединителя русских земель.
Свои усобицы князя не прекратили даже в условиях монгольского гнета. Они продолжали воевать друг с другом, разоряя соседние владения и отнимая чужие города. Они брали в плен других князей, своих соперников, заточали их в темницы, ослепляли, казнили или постригали в монахи. А если мирились, то скрепляли соглашение клятвой и целованием креста. Но эти клятвы постоянно нарушались вместе с крестным целованием. В своих междоусобных войнах они нередко вступали в союз с внешними врагами – с литовскими князьями или татарскими ханами, что приводило иноземные отряды на русскую землю. За два с половиной века Русь вынесла до 90 внутренних войн и до 160 внешних вторжений. К этому следует добавить эпидемии, неурожаи и частые пожары, естественные при деревянной застройке. Страшные воспоминания об удельных временах на века сохранились в памяти народной.
Наиболее опасным было жить вблизи внешней границы, подверженной частым набегам. Поэтому многие люди стали переселяться в Москву, расположенную в центре русских земель и прикрытую со всех сторон другими княжествами. Город быстро рос, и вместе с тем увеличивалась сила и территория княжества. Первым приобретением Москвы стала Коломна, присоединенная при князе Данииле, а его сын отвоевал у Смоленска Можайск. Так постепенно, чередуя военную силу и дипломатию, на протяжении всего XIV века Московские князья прибирали к рукам владения соседей.
Прочный фундамент будущего могущества Москвы заложил князь Иван Калита. Он сумел понравиться хану Узбеку и его приближенным, поскольку никто из остальных русских князей не ездил к хану так часто и не привозил с собой столько золота и серебра. Когда в 1328 году против монголо-татарского гнета восстала Тверь, хан Узбек поручил Калите наказать мятежников. Во главе татарского войска вместе с примкнувшими московскими и суздальскими полками, Калита разорил и сжег Тверь и окрестные города. Много людей тогда было убито и уведено в плен. По словам современника-летописца, «положили пусту всю землю Русскую». Естественно, что это разорение не затронуло Москву, и татарское войско обошло ее стороной. В награду за содействие хан Узбек даровал Калите титул великого князя, и дал ему право собирать дань для Орды со всей Руси. К тому же Калита получил судебную власть над остальными русскими князьями. Теперь они свои споры должны были решать в Москве.
Поскольку Калита собирал дани больше, чем требовала Орда, он накопил значительные богатства. С тех пор князь не столько завоевывал, сколько скупал у соседней города и земли. В его правление глава русской церкви митрополит Петр переехал из Владимира в Москву, что превратило ее в духовный центр Руси, в оплот православия. А так как при Калите Орда исправно получала дань, ее набеги на Русь прекратились. «Перестали поганые воевать русскую землю, – написал в своей летописи летописец, – перестали убивать христиан; отдохнули и опочили христиане от великой истомы и многой тягости и от насилия татарского; и с этих пор наступила тишина по всей земле». Сорок лет Русь оставалась в покое и за это время выросло два поколения, в которых уже не было того ужаса перед ордынцами, который те внушили их отцам и дедам. Вот эти люди и вышли затем на битву с татарами на Куликово поле.
Если внутренние распри привели к покорению Руси, то такие же распри, но уже в стане противника, дали ей возможность возродиться. Известно, что Монгольская империя была создана Чингисханом. До его появления на исторической сцене монгольские племена не представляли для соседей какой-либо опасности, поскольку они постоянно друг с другом воевали, пытаясь захватить как можно больше пастбищ. Если один из племенных вождей начинал одерживать верх, против него объединялись соседи. Это вело к поражению недавнего победителя и сохраняло прежний баланс сил. Чингисхан избежал общей участи тем, что в отличие от других вождей, он с самого начала стал строить настоящее государство. Он реорганизовал армию на основе десятичного деления, ввел судопроизводство на основе свода законов, и назначил государственных чиновников. Сам будучи неграмотным, он высоко ценил грамотность. Поэтому распорядился перенять письменность у уйгуров, а у китайских и мусульманских инженеров позаимствовал военную технику.
Сумев сплотить монголов в монолитную силу, Чингисхан предпринял с ними обширные завоевания, наводя на соседей ужас своей жестокостью. Советники предлагали ему полностью уничтожать покоренные народы, чтобы на опустевшем месте устраивать новые пастбища. Чингисхан вероятно так бы и поступил, если бы вовремя не осознал той пользы, которую приносило ему обложение постоянной данью более развитых народов. Тем самым он получал неиссякаемый источник своего дохода. Завоевав Китай и захватив его сокровища и искусных ремесленников, Чингисхан направился в Среднюю Азию. Почти десять лет богатейшие города Хорезма, Хорасана, Афганистана и Северной Индии подвергались жуткой резне и разграблению. Затем монгольское войско проследовало на запад, и, разгромив по пути Киевскую Русь, вторглось в Европу, дойдя почти до границ Италии.
В середине своего среднеазиатского похода Чингисхан совершил поступок, который был типичным для ординарных правителей, но чего не следовало делать человеку, мечтавшему о создании государства, способного просуществовать тысячу лет. А именно, он разделил свое ханство на уделы четырех сыновей, чем его погубил. Чингисхан полагал, что созданная им империя будет оставаться коллективным владением «золотого рода», а великого хана будет избирать Великий курултай. Но в результате уже его внуки устроили братоубийственную войну. Ее кульминацией стало побоище, учиненное двоюродными братьями – ильханом Ирана Хулагу и ханом Золотой Орды Берке, не поделившими Азербайджан. Победу в битве одержал Берке. Осматривая поле боя, усеянное трупами монгольских воинов, он с сожалением сказал: «Если бы мы действовали сообща, то покорили бы весь мир!». Но единства в Орде так и не наступило. В ней продолжали нарастать смута и вражда, все чаще происходила смена ханов. В конечном счете, в 1370 году Большая Орда окончательно распалась на семь независимых государств.
Развал некогда могучей Монгольской империи дал надежду Руси на освобождение. Первым такую попытку предпринял внук Ивана Калиты Московский князь Дмитрий Иванович. Во время очередной войны Москвы с Тверью он принудил Тверского князя Михаила Александровича к подчинению и признанию своего старшинства. В ходе войны Михаил Александрович вступил в союз с Литвой, захватил и сжег Москву. Он осаждал Дмитрия Ивановича в Кремле, но не сумел преодолеть недавно построенные каменные стены. Этот союз с внешним врагом уничтожил в русском народе ту популярность, которой пользовались Тверские князья после своего восстания против Орды. До этого времени у Твери, стоявшей на главном волжском торговом пути, было больше шансов стать центром объединения русских земель.
Обеспокоенный усилением Московского князя и его независимой политикой, темник Мамай, фактический правитель Орды, решил приструнить Дмитрия Ивановича. Он направил против него войско во главе с Бегичем. В битве на реке Воже Дмитрий Иванович Бегича разбил. Эта первая в истории Руси победа над татарами буквально окрылила русских. Один за другим удельные князья стали вставать под московские знамена.
Узнав о поражении Бегича, Мамай пришел в ярость и стал готовить новый поход, который в корне отличался от прежних грабительских набегов. К тому времени в степи стало ощущаться относительное перенаселение, и Мамай решил после захвата русских земель разделить их между кочевниками, превратив их в постоянных хозяев над оседлым славянским населением. Союзниками хана выступили рязанский князь Олег, не веривший в возможность противостоять Орде, и литовский князь Ягайло, желавший принять участие в разделе Руси. Их полки направились к Оке для соединения с Мамаем, а объединенное войско русских князей выступило навстречу, стремясь дать Мамаю бой до подхода к нему подкреплений. Битва произошла 8 сентября 1380 года на Куликовом поле в устье реки Непрядвы, впадающей в Дон. Хотя многие современные историки указывают на иное место, расположенное неподалеку.
Такого упорного и кровопролитного сражения Русь еще не знала. По словам летописца, на протяжении десяти верст коню некуда было поставить копыта, поскольку вся земля была покрыта телами. Принявшая основной удар на себя пешая русская рать, состоявшая из плохо вооруженных ополченцев, почти вся полегла, словно скошенная трава. Победу в самом конце сражения обеспечил удар из засады отборного конного полка в тыл неприятеля. Мамай был разбит и бежал с поля боя.
Битва на Куликовом поле имела для Руси огромное значение. Только после нее люди, населявшие северо-восточные княжества, впервые осознали себя единым народом. Князь Дмитрий Иванович получил почетное прозвище Донского, и превратился в национального героя. Это сражение сохранилось в памяти народной, в летописях и в литературе как одно из величайших событий русской истории, хотя оно не привело к освобождению страны. Еще сто лет Русь находилась под иностранным владычеством.
Мамай был убит своим соперником за власть Тохтамышем. Став ханом Золотой Орды, Тохтамыш потребовал от Руси возобновления дани, а когда получил отказ, то вторгся, сделав ставку на внезапность. Он так стремительно напал на русские земли, что застиг князей врасплох, не дав им времени объединиться. Один за другим князья стали присягать хану на верность. Тохтамыш взял и сжег Москву, после чего Дмитрий Иванович был вынужден согласиться на возобновление дани. Но он первым из русских князей передал наследнику княжество, не спросив разрешения Орды.
Окончательно Русь освободилась при правнуке Дмитрия Донского великом князе Иване III. Этот князь вел уже вполне сознательную политику, направленную на объединение русских земель. Когда Иван занял трон, Московское княжество было еще небольшим. В восьмидесяти километрах к северо-западу от Москвы начиналась тверская земля, а на западе сразу за Можайском уже была Литва. В ста километрах к югу от города по берегу Оки проходила сторожевая линия, за которой простиралась степь, где хозяйничали крымские татары. На юго-востоке в двухстах километрах стояла Рязань, центр другого великого княжества, Рязанского. А на востоке за средней и верхней Волгой находилось Казанское ханство, отколовшееся от Золотой Орды. Вражеским полкам от любой границы достаточно было сделать только несколько переходов, чтобы оказаться под стенами Москвы.
Объединению Руси препятствовало существование в ней нескольких великих княжеств и трех независимых вольных городов – Великого Новгорода, Пскова и Вятки. Но в пользу объединения стал действовать фактор народной поддержки. К тому времени население Руси уже хорошо осознало, что раздробленность земли означает ее бессилие при открытых со всех сторон для вторжений границах. Живя в условиях постоянной внутренней нестабильности и непрекращающейся внешней угрозы, люди хорошо понимали необходимость сильной центральной власти, способной усмирить распри князей и обеспечить внешнюю защиту. Поэтому, как только народ поверил, что Москва способна стать таким объединяющим центром, московские князья стали везде получать всемерную поддержку.
Объединению способствовало также то обстоятельство, что многие обедневшие удельные князья сами стали искать выгодной московской службы. Они передавали Московскому князю свои вотчины и тут же получали их обратно, но уже в виде служебного пожалования. Когда Иван III осадил Тверь, в его лагерь явилась целая толпа тверских удельных князей и бояр и била челом с просьбой принять в свое подданство. Та же сцена повторилась под Рязанью при его сыне Василии III. А в Великом Новгороде Московский князь нашел опору у простонародья, искавшего защиту от местной знати.
Тем не менее, Москва не была единственным центром, вокруг которого могла объединиться Русь. Пожалуй, больше возможностей было у ориентированного на Запад Великого княжества Литовского. По составу населения и военной силе это княжество было скорее русским, чем литовским, хотя и управлялось литовскими князьями. В какой мере это соответствует истине, можно судить по Грюнвальдской битве, в которой было остановлено продвижение Тевтонского ордена на Восток. В объединенном польско-литовском войске из 40 хоругвей, выставленных Литвою, 36 были чисто русскими и только 4 состояли из этнических литовцев. Русский язык в Литовском княжестве был государственным, и русские удельные князья охотно присоединялись к этой политической силе, поскольку это уводило их из-под власти Орды. Как правило, литовские князья не знали литовского языка и говорили на русском, или, если быть точнее, на старославянском. Шел быстрый процесс слияния литовской и славянской знати, так как многие литовские великие князья брали в жены русских княжон. До завершения процесса ассимиляции не хватило одного или двух поколений, когда невольную помощь Москве в завоевании ею первенства ей оказала католическая церковь.
После женитьбы в 1386 году великого князя Ягелло на наследнице Польского королевства Ядвиге, Ватикан стал активно вмешиваться в дела Литовского княжества. Ягелло был воспитан в православии своей матерью, урожденной тверской княжной Юлианией, но ради династического брака перешел в католичество. После этого события русские уделы наводнили папские миссионеры, пытавшиеся всеми правдами и неправдами перекрестить православных. Но большая часть православных князей посчитала измену вере предательством, но главное, они опасались, что этот смертный грех обернется для них посмертными муками. Поэтому они стали переходить на сторону Москвы. Это привело к многочисленным войнам между Москвой и Литвой, которую поддержала Польша. Чтобы предъявить свои притязания на все русские земли, входившие до монгольского нашествия в состав Древней Руси, включая те, которые находились теперь в составе Литвы и Польши, Иван III стал называть себя в своих официальных внешнеполитических документах «государем всея Руси».
В период его царствования произошло событие, потрясшее весь христианский мир. В 1453 году под натиском турок-османов пал Константинополь, центр некогда обширного православного мира, возглавлявшегося византийским императором и константинопольским патриархом. С тех пор Московский князь стал единственным в мире независимым православным монархом. Иван III приложил все усилия, чтобы за ним была признана преемственность власти от Византии. В Москве тогда много вспоминали о династических браках киевских князей с византийскими принцессами, но самым зримым воплощением этой связи была женитьба Ивана III на Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора. Их дети и внуки действительно были прямыми потомками византийских императоров.
