Дневник полковника Макогонова

Отдавать захваченных подрывников чеченскому правосудию было даже смешно! Например, в грозненской прокуратуре работал некий Мага, мордатый такой, небольшого роста. С его помощью родственники выкупали своих сынков и племянников, и они через некоторое время снова шли на Первомайку, на Маяковского, на проспект Победы. И взрывали саперов как баранов! Я всегда вспоминаю откровения молодого подрывника со Старого рынка. Ему на самом деле было семнадцать лет, а его жене пятнадцать. У него уже были нефтяной мини-завод, транспорт. На фугасах он хорошо поднялся. Когда мы его взяли, он пребывал в шоке, он знал чего ему ждать от нас. И жена его знала, но все равно просила пощады. Ее мы трогать не стали. Тимоха потом сожалел, говорил, что ее надо было тоже… за наших. Я тогда сказал всем: «Запомните! Мы не воюем с женщинами и детьми. Мы – русские солдаты. Наша задача здесь и сейчас уничтожать террористов и бандитов. Эта чеченка и ее ребенок не виноваты, что их муж и отец зарабатывал деньги таким способом – убивал других людей!» Я смотрел тогда на нее и думал, и мне было жаль ее. Но строить свое счастье на смерти других никому не позволено. Солдаты были для этой чеченской семьи, как скотина, которую нужно убить, чтобы вкусно поесть. Этот «зверек», оказывается, взрывал ленинских саперов на Первомайке. Он был жидковат и на допросе сразу раскололся и много чего рассказал, что потом нам пригодилось. Сначала мои хотели его повесить возле школы прямо на Первомайке, где он ставил свои фугасы, и табличку прикрепить на грудь «Подрывник». Но опера побоялись ненужной засветки, шума. Тогда Савва предложил отрезать ему голову. У разведчиков были друзья среди саперов, и так же те, кто погиб на Первомайке. Позвали саперов смотреть. Резал его Савва. Потом голову бросили в Октябрьском районе, а тело подкинули под нос чеченским ментам на Старых Промыслах.

Я думал, что больше никогда не буду свидетелем подобного, но жизнь распорядилась по-другому.

Первый чеченец, которого я узнал в своей жизни, жил в нашем поселке. Дядя Ваня Хаджиев был женат на подруге моей матери. Его родители умерли в ссылке в Казахстане. Однажды он решил поехать на родину. Поехал вместе с женой. Добравшись до родового села, он оставил жену на окраине и пошел к родственникам. Оказалось, что он происходил из очень знатного тейпа, и ему уже приготовили невесту. Ему пришлось убегать оттуда, прихватив в охапку чемоданы и русскую жену. Его даже в дом не пустили, узнав, что он женат на русской.

В начале девяностых я служил в Фергане. Тогда еще существовал Советский Союз. И вот в мою часть, в которой служили раньше парни из России, – в ВДВ производили серьезный отбор, – стали поступать кишлачные узбеки. Десантная рота состояла на девяносто восемь процентов из бабайских сынков, которые по-русски почти не говорили. В то время в Узбекистане и на Востоке вообще набирало силу вахабитское движение, исламский фундаментализм поднимал голову. Тогда я засучил рукава и взялся поднимать боевую и политическую подготовку моей роты. Через год мои кишлачные бабаи на вопрос: «Кто ваш враг?» хором отвечали: «Фундаменталисты!» Песню они пели: «Россия, любимая моя! Края родные, березки, тополя!» В батальоне моих солдат не обижали. Если чужой дембель обижал моего бойца, вечером тот дембель был казнен ударом в челюсть.

Контртеррористическая операция в Чечне, в которой мы все принимали непосредственное участие, была нужна для того, чтобы остановить движение фундаменталистов – ваххабитов, являющихся не проповедниками настоящего ислама, а только членами милитаристской секты, которую сами же мусульмане не признавали и отвергали.

В Грозном боевики стали действовать малыми группами: вели минную войну и по ночам обстреливали блокпосты. На блокпостах служили командированные менты, которые не были обучены вести войну «по-солдатски». Они боялись высовывать носы из укрытий; лишь самые отчаянные, служившие срочную в ВДВ или разведке, шарились по ночам в городе.

Вооруженные чеченцы из ВОХРа, охранявшие больницу Красного Креста в Грозном, были бывшими боевиками. По ночам они обстреливали блокпост номер десять. Менты в ответ стрелять не могли, потому что в Красном Кресте работали врачи из Польши. Ночью мои бойцы подкрались к забору больницы, заглянули внутрь и увидели там охранников у костра. Охранники громко смеялись и рассказывали друг другу, как обстреливают тупых и трусливых федералов. Они говорили по-русски. На земле у их ног стояла бутылка водки. По команде бойцы забросали их гранатами. Потом Тимоха выстрелил из гранатомета. На следующий день в комендатуру пришли жаловаться поляки. Комендант сделал круглые глаза и предложил выделить своих бойцов для охраны. Поляки отказались, потому что у них у самих было рыло в пушку – в этой больнице лечили раненых боевиков. После этого случая обстрелы десятого блокпоста прекратились. Но чаще всех обстреливали четырнадцатый блокпост у моста через Сунжу на проспекте Победы. Стреляли от центрального рынка. Источник сообщил нам, что там работали охранниками подозрительные типы. Мы стали регулярно забрасывать их гранатами, ставили мины-растяжки.

Мы поняли, что бандиты понимают только правила беспредела, и начали их душить.

Однажды я увидел у коменданта на столе книгу. Л.Н. Толстого «Война и мир». Я удивился, что есть время у коменданта читать, да еще такую серьезную литературу. Я взял книгу и стал читать, и там я вычитал интересную мысль:

«Не только гения и каких-нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него не достанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец».

Я не согласился тогда со Львом Николаевичем Толстым.

Криминальная милиция, ОМОН и ФСБ предпочитали работать с нами. Чтобы им получить разрешение на работу, нужно было пройти кучу инстанций. И информация часто уходила. Мы отрабатывали каждую вводную: иногда за ночь успевали проверить два адреса от ментов, два от ФСБ. Если адреса оказывались пустыми, мы их минировали, и это тоже давало свои результаты.

К операциям мы готовились следующим образом. Приходили опера. В моем кабинете раскладывали карту, определялись с адресами, которые нужно проверить. После этого командиры штурмовых групп и опера адреса «обкатывали», рисовали схемы штурма.

Хочу сразу сказать о сержантах. Сержантов я воспитывал лично. Это должны были быть сильные, волевые, уважаемые среди солдат люди. Я поселил сержантов отдельно от личного состава, но и драл их нещадно за мельчайшие провинности их подчиненных. Но делал этот так, чтобы остальные не видели. Сержанты, в свою очередь, разбирались с нарушителями воинской дисциплины, залетчиками. И порядок во взводе был почти идеальный! Наши горе-генералы не понимают, что армия и дисциплина в ней начинаются с сержанта. Сделайте сержанта реальным командиром: дайте ему власть, дерите с него три шкуры, и не будет тогда «дедовщины» и беспредела в армии.

Сержант Усков с позывным Лиса был замечательным младшим командиром. Был он замечателен тем, что имел идеальную для сержанта черту характера – «верещать» по разному поводу. Вздрюкнешь Ускова, он пойдет во взвод и так развоняется, как будто война началась. Все нервы истреплет. Зато все во взводе начнут шуршать и суетиться. Порядок и закон восторжествуют.

Итак, дальше – о подготовке к мероприятиям. Сержанты Тимоха и Лиса смотрели со стороны, снимали «адрес» на видео. После этого взвод собирался в тактическом классе; если работали с ФСБ, СОБРом, приглашали их командиров. На школьной доске, которую нам любезно предоставил директор одной из школ нашего района, мы оттачивали порядок захвата, организовывали взаимодействие при штурме, порядок отхода. После чего задавались вопросы и устранялись неясности. Бывало так, что во время постановки задач кто-то из моих солдат позволял вставлять себе реплики, тогда я бросал в шутника мелом, а после мероприятия наказывал штрафом в общаковую кассу.

Иногда взять квартиру с ходу было невозможно, там сидели вооруженные «зверьки». Тогда гранатометчики вгоняли в окна термобарические заряды.

Иногда я брал с собой журналистов. Я считаю, что журналисты на войне нужны и нужны для работы спецподразделений и спецслужб. Журналист – объект стратегический, его нужно использовать умно. Журналистов удобно и необходимо использовать «вслепую». Им нужна информация, – я давал им информацию, но не ту, какую хотели они, а ту, которая была полезна мне. Всем было хорошо. Корреспонденты делали репортажи. Я делал работу.

Паша Аликбаров, Тимоха и взводный-еврей – водитель Лодочник-Маркман, были главные по добыче всяких полезных вещей во взвод: инструменты, запчасти для машин, продукты, теплые вещи для ночных выходов. Так просто ничего нам не доставалось. Калмык Савва считался хорошим солдатом, но был слабохарактерным человеком. Он был как ребенок. Им нужно было руководить и объяснять самые простые вещи: например, что полезно чистить зубы по утрам или что на построение нельзя опаздывать, если дана команда всему взводу. Савва был анархистом, но в то же время был идеальным солдатом. Он обладал лисьим нюхом; и все знали: если Савва пошел первым, можно быть спокойным – он ничего и никого не пропустит. Савва воевал в первую и вторую чеченские кампании. Савва на гражданке себя так и не нашел. Уже через две недели отпуска, вместо положенных сорока пяти дней, он возвращался в комендатуру и лыбился как дурак. Все смеялись над Саввой, называли его узкоглазой макакой. Но он не обижался.

Сержант Мельник – замкомвзвода. Феноменальный боец, рукопашник, чемпион своего города. Он из семьи потомственных военных. Один его дед, двоюродный родственник, воевал против советской власти в армии Степана Бендеры, зато другой, близкий – отец его матери, был разведчиком в Красной армии, войну закончил в Берлине, имел много наград. Мне кажется, что Мельник перенял в свой характер главную черту своих предков – доблесть. Когда однажды штурмовали очередную квартиру, Мельника глушануло, но не насмерть. Мельник в штурмовой группе шел всегда первым.

Смоленская смена ментов на блокпостах прозвали бойцов моего разведвзвода «ночными феями». Нас знали в лицо, обожали, потому что, кроме нас, ночью никто на помощь не придет. Со временем весь Ленинский район, а потом и город оказались под нашим контролем, взаимодействие с ментами было отличное.

Перед выходом я проводил политинформации – заводил кассеты с казнями русских солдат. Старался выбирать и показывать те записи, на которых солдаты просили бандитов о пощаде: «Дяденьки, не убивайте!» Некоторые разведчики плакали. Зато после таких политинформаций не надо было объяснять бойцам, как вести себя с террористами. Я специально давал читать солдатам дудаевские националистические брошюрки, где писалось, что всех русских надо отправить на Новую Землю, а те, которые останутся, будут рабами.

При проведении одного спецмероприятия у бойца дрогнула рука. Он должен был застрелить спящих бандитов, но по причине слабости духа не сделал этого. Тогда мне пришлось оставить свой сектор наблюдения и сделать за него то, что необходимо было сделать. И тут же с другой стороны я получил пять пуль в обе руки, бедро и ягодицу. Помог стрелковый опыт: с двух очередей я уложил обоих боевиков, хотя сам тоже был ранен. Вернувшись из госпиталя, я построил взвод и сказал: «Слабым и малодушным во взводе не место. Идет война. И вы должны уметь убивать, иначе убьют вас или погибнут ваши товарищи».

Боевики дураки! Они думали, что кассеты с казнями напугают русских. Эти кассеты могли напугать кого угодно – англичан, американцев, французов. Но не русских! Я крутил трофейные записи, а бойцы их переписывали и везли на дембель домой, чтобы показать всем, что такое кавказская война. Ненависть была страшной! Но я учил своих бойцов, что днем нужно улыбаться врагу, обниматься с врагом, клясться в вечной дружбе, а ночью приходить и резать бандюков без жалости и сострадания. Тогда же во взводе появился новый лозунг: «Разведчик – это не профессия. Это – нация!»

На Кавказе доброта считается слабостью.

Однажды в микрорайоне мы брали «связника». Он воевал с Басаевым и до последнего времени продолжал сотрудничать с сепаратистами. Этот человек преподавал в одном из восстановленных чеченских вузов. Когда во время второй войны он вместе с Басаевым выходил из города через Алхан-Калу, им пришлось идти по минному полю. В память об этом дне у него не было ступни. В доме у «преподавателя» мы нашли блокнот со стихами. Он назвал их «Минное поле», а мы, прочитав, – «ПЕСНЕЙ РУССКИМ САПЕРАМ!» Вот они, эти стихи:

Воины уходят из города

В промозглую зимнюю ночь,

Но, не почувствовав холода,

Из сердца Чечни выйдут прочь.

Уставшие мрачные лица

На всем протяжении пути,

В глазах их обида таится,

Подмоги нигде не найти.

Никто не поможет чеченцам.

Свобода наш дух. Бог судья.

И вновь прочитаешь на лицах,

Волку не подруга свинья…

Вперед уходили эмиры,

Молитвы звучали в сердцах.

Без страха они ступали на мины

Пропал обезумевший страх.

Повсюду взрывались те мины,

И красным стал снег в этот час,

Но мало крови неверным кафирам,

Их разума голос угас.

Как град полетели снаряды на поле

С бездомной ночной высоты.

Горела земля, и крови было много.

В бессмертие уходят бойцы.

Как псы, обезумев от крови,

Гяуры на поле пришли.

Шахиды лежали, не чувствуя боли,

Им рая чудились сады.

И высшего рая врата отворились.

Аллаха любимцы идут.

И чаши от фруктов ломились,

Что гурии им поднесут.

После того как я прочитал эти стихи, я воскликнул: «СЛАВА РУССКИМ ИНЖЕНЕРНЫМ ВОЙСКАМ!» Младший брат этого «поэта» ставил фугасы в Старопромысловском районе. Когда мы его брали, он прятался во втором дне чердака. Мы его поэтому не нашли. Так дом и взорвали вместе с ним.

Во всех западных инструкциях по борьбе с повстанцами написано: «Война с партизанами не имеет правил». Это значит, что нельзя быть хорошим, добреньким там, где местное население поддерживает врага. Чтобы выиграть эту войну, нужно быть сильным и беспощадным!

Основное население Чечни – крестьяне из горных сел и селений. Разведчик должен помнить: чеченцы не так просты, как кажутся. Они свободолюбивы, трудноуправляемы, хитры и изворотливы. Первейшая задача чеченца – выжить при любом режиме. Для них крайне важны родственные связи. Против этого чеченец никогда не пойдет: в селе все помнят, ничего не забывают и не прощают предательства. Чеченцы наблюдательны от природы: обладают способностью сопоставлять факты и анализировать, и почти мгновенно просчитывают ситуацию. На допросах очень артистичны. С честнейшим, искреннейшим видом бьет себя в грудь: «Мамой клянусь, я честный человек! Не убивал, не участвовал, только патроны подносил. Заставили боевики. Раненых помогал выносить и ваших в том числе. Не помню больше ничего». ТАКОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Память у чеченцев феноменальная, и в любом случае подозреваемый располагает информацией, представляющей оперативный интерес. Только после применения «специальных методов» начинает говорить. Нельзя играть с чеченцами в психологические игры, особенно если инициатива исходит от них. Переиграть их невозможно, но как ни парадоксально, можно обмануть самым примитивным образом – пообещать, что он останется жить. Самое слабое место чеченцев – страх. Именно страх перед равнодушной жестокостью – удары во время допроса, тычки ножом, горящей сигаретой, переломы конечностей – делает любого, даже самого крутого боевика сговорчивым. Сознание чеченца разрушает страх перед реальной силой – непреклонной и бескомпромиссной. Чем больше энергичного гонора у чеченца снаружи, тем больше животного парализующего страха внутри.

Повоевать горцы не прочь, но ни в коем случае с превосходящим их по численности, умным и сильным врагом. А уж пограбить, как здрасте.

Много было среди боевиков таких, которых затащили по принципу: «Кто не с нами, тот против нас!» Весь крестьянский сброд, из которого на девяносто процентов состояли банды, не любил подчиняться: нужно было организовывать и управлять ими, их настроениями. Это делали профессиональные террористы, которые и создавали вокруг себя бандитские структуры. Вахабитское движение всегда стремилось иметь контроль над населением и их настроениями. И если вдруг настроение у крестьян менялось, то его тут же корректировали в нужное русло.

В ЭТОЙ ВОЙНЕ ВЫИГРАЕТ ТОТ, НА ЧЬЕЙ СТОРОНЕ БУДЕТ НАРОД!

Чеченцы жадны от природы и, определяясь в текущем моменте, они ради собственной выгоды не прочь были посотрудничать с федералами. Властям помогают недовольные и обиженные, также из чувства мести, зависти. Однажды в районе Олимпийского к нам пришел местный житель и стал жаловаться. Оказывается, пока он ездил в город на заработки, его жену пользовал боевик. Жена-то особенно не сопротивлялась. Этот мужик того боевика и сдал с потрохами. Нам тогда жирный «зверек» попался. Или, например, у одного селянина был русский раб, он держал его в яме, а его сосед позавидовал, что у него нет раба, – пришел в комендатуру и застучал.

Все местные жители, работающие на федералов, обязательно передавали информацию вахабитам, боевикам. Иначе бы их просто ликвидировали, как мунафиков.

Рядовой Гена Плаха из Моздока вполне соответствовал своему прозвищу. Сказывается жизнь на Кавказа, очень жесток, хладнокровен. Не пил, не курил. Любил собак. Идеальный солдат в бою и вообще на войне.

Цыган – грамотный солдат. Уволился. Как рассказывали его земляки-сибиряки, в драке убил ножом четверых кавказцев. Подался после этого в бега. Жаль было терять таких бойцов.

Это почти все, что я перевел с языка подполковника Макогонова. Только не смейте и думать, что «все» было написано точь-в-точь, как я перевел. Однако это никому не дает права считать, что ничего или почти ничего не было – сюжета с завязкой, кульминацией и эпилогом. Было – было в самой жизни.

Но как писать об этом?

Страшно – вот как.

Но кто заметит мне, будто и не происходило вокруг нас ничего особенного, я не соглашусь с тем человеком. Тот человек неверно информирован; многие были неверно информированы. Мне кажется, поэтому случилось в тот период столько бед и трагедий.

Нынче же и я пересмотрел свое отношение к ситуации.

Моя телекомпания занимала активную позицию: первыми номерами в новостях шли сообщения от Первых лиц государства. Андрей Андреевич Твердиевич честно служил государству; мой коллега Лешка Дудников, корреспондент с Госканала, честно служил государству. Если бы был теперь и Гога Мартыновский, он бы тоже честно служил государству. Информационная война приняла форму контрудара – мы бились с мировым терроризмом в полную силу наших полномочий.

Все беды от неинформированности.

Или от многих знаний.

Один черт!..

Итак, сегодня прошел еще один день моей журналистской карьеры. Я не хочу описывать больше день ушедший. Я думаю о «Буче». «Буча» теперь пишется. Герои прижились в «Буче». Они уйдут, когда придет каждому время, срок уходить. Я тешу себя надеждами, что когда-нибудь кому-нибудь жизнеописание солдата Бучи и его товарищей станет интересным.

Я еще позволяю себе быть наивным мечтателем.

Теперь у меня есть еще и Дневник.

Я о многом, что свершилось, не был информирован. Я многого не знал.

Годы прошли, и эти годы были полны событиями – трагедиями, трагикомедиями и счастливыми исходами действ.

Поверьте, все просто было.