Дневник полковника Макогонова

– И вот, браты, не поверите, иду на маршрут. И подходим мы к тому самому месту, где меня нахлобучило. Воронку вижу. Конечно, позаросло травой. И вот, браты, гляжу, мама дорогая, там родник, родничок забил. С того самого места, где был заложен фугас, плещет, булькает, озерцо набулькало.

Савва зубы скалит. Зубы у Саввы ровные, белые, глаза – нитки.

– Канализация, да.

Обиделся Старый – сделал вид, что обиделся:

– Не-ет. Точно, родник. Я воды черпнул и понюхал. Чистая.

– Водопровод прорвало, – сказал Тимоха.

Старый растерянно поводил белесыми глазами.

– Может, и водопроводная, но все равно родник, родничок. Знак. Знамение.

У штаба собрались офицеры, вышел комендант. Новый комендант матится через слово. Взял себе новый комендант позывной Питон.

«Логично, – подумал Андрюха, – старый был Удав, новый Питон. Преемственность».

Савва чешет за ухом: уши у Саввы как у слона – огромные лопухи.

Тимоха краем глаза наблюдает за офицерами и комендантом. Там среди других и начальник разведки, подполковник Макогонов. Макогонов все видит: он не приветствует, что разведка общается в быту с саперами. Саперы, по Макогонову – все рвань и пьянь. У него в разведвзводе за пьянку гонят в шею без разговоров. Савва слабохарактерный. Савва не утерпит. И вон уже, видит Тимоха, шепчется жуликоватый калмык со Старым. Ясно ж, о чем шепчутся.

– Савва, макака ускоглазая, командир порвет, – шипит сквозь зубы Тимоха.

– Э, брат, только покурить. – И ржет.

Тимоха знает – Савва анашист. Но у него по глазам же не увидишь, курил он свою дурь или нет; глаза у Саввы – нитки. Но Савва – солдат. За это его и ценили, и до поры прощали все неуставные прохиндейства.

– Савва, шеф турнет со взвода, сопьешься, скурвишься.

– Э, брат.

Докурили.

– Бывай, Старый.

– Бывай, да.

– Бывайте, – сказал Старый. – А дермо? Куда ж его теперь?

Тимоха сверкнул золотой фиксой.

К лету площадь перед Ленинской комендатурой меняла облик: высохла грязь на «змейке», бетонные блоки обмотали новой блестящей колючкой с лезвиями вместо обычных шипов; шлагбаум выкрасили в красно-белое. Кафешки, что натыканы были повсюду перед Ленинкой, еще в конце зимы перенесли все за шлагбаумы на неохраняемую территорию.

Старый, страдая теперь от безделья, вышел за синие ворота, заговорил было с ментами на посту. Но у ментов напрочь отсутствовало всякое настроение вести беседы: им еще месяц до смены – какие могут быть разговоры? Тоска. Тогда Старый потопал к вагончику Малики. Чеченка Малика держала кафешку сразу за первым КП, у которого вечно толпились люди, и машины выстраивались в очередь на проверку документов. Малика была бездетной «разведенкой». Родственники привозил товар – пиво, воды и мясо. С полгода назад Малику взорвали.

Старый устроился у окна.

Кафешку соорудили в строительном вагончике. Тут же за стенкой шкварчало и булькало: готовились манты, жижиг галнаш и бульон. Шашлык жарили на дворе. Двор был обустроен из досок и листов шифера. На дворе жила кошка с котятами. У Малики страшные шрамы на лице. Малика по-русски говорит сносно, почти без акцента.

– Андрюша, ай какой! Долг так и не отдал, – распричиталась Малика, принимая заказ, – три тысячи остался должен. Ваши уехали, сколько денег не отдали! Мы бедные, инфляция и все такое.

Старый – добряк. Ему стыдно стало. Он вынул из кармана деньги и отдал Малике. Малика – «разведенка», с ней можно пофлиртовать. Старый надул щеки и распушил кошачьи усы.

– Малика, дай я тебя поцелую.

– Ай, Андрюша, придется жениться тогда на мне. Мы тебе чик-чик сделаем. И станешь наш. – И снова о наболевшем: – Ай, сколько ваши денег не отдали.

До Нового года задолжали Малике ленинские саперы. Кто-то из взвода вернулся с отпуска и привез взводному Каргулову, как тот просил (для племянника), игрушечный джип на радиоуправлении. Взводный в то время лечился от контузий. Джип бросили в угол. И однажды джип разобрали на запчасти, вынули электронику. Соорудив взрывное устройство, потащили пакет с фугасом на площадь к Малике. Тысяч под тридцать денег задолжали. Оставили пакет у столика с грязной посудой. Когда отошли на безопасное расстояние, нажали кнопку на пультике от радиоуправляемого джипа. Бабахнуло. Обожженную Малику увезли в больницу. Прибегали журналисты, брали интервью у прокурорских. Прокурорские сказали, что разборки местных. После этого инцидента кафешки убрали за шлагбаум от греха.

Много чего еще узнал и увидел Старый за свой контракт: и как ноги отрывало, и как головы. И как плакали солдаты – рыдали и бились головами, да бестолку все было. Как стреляли солдаты по людям, а люди ненавистью стреляли в ответку. Обратно все возвращалось и тем, и тем. По-глупости, думал про себя Старый, попал он на контракт. Но не по глупости, а по беде! Беда, значит, что не нашел он дома в средней полосе и дальше к Уралу приличной работы, чтобы жить и не тужить. А не найдя, клюнул на рекламу военкоматовскую и, как водится, как случается в характере слабых доверчивых людей, отправился искать лиха и денег в даль от дома. Будто там – в дали лучше было.

Скопил он денег немного за свой контракт.

Людей не убивал Старый. Когда смотрел на мертвых, все воротило, тошнило его.

Дурацкое это дело – ему было ехать на контракт.

Он-то понимал теперь и терзался.

Особенно понял, когда, очухавшись после операции, думал, что он на том свете, а медсестры вовсе и не медсестры, а ангелы. Или черти, которые до поры, пока его не выпишут из палаты, прикидываются ангелами. Когда же скажут ему: «Просим покинуть, будьте любезны на контракт далее!» – тогда станут они чертями, каковыми и были на самом деле. Старый до женского полу был устойчив, как сам думал. Был он мужичонкой неприглядным, и оттого шустрые прохиндейские женщины на него сразу внимания не обращали. А не обращая, глядели на него, Андрюху Карамзина, мужика тридцати семи лет, снисходительно.

Все и всем прощал Андрюха Старый. И даже, что его всегда отправляли за пивом и он всегда оставался крайним. Вот хоть и с Маликой. Попробовала бы она так сказать Тимохе или Макогонову. Хо-хо! Макогонову. Во, человечище! Боязнь, а не человечище! Боязнь для чужих. Малика – чужая. Все тут чужие. И они, солдаты, для всех тут чужие. Чужие чужим – чужие. Вообще-то он против был, чтобы Малику взрывали. Теперь она с обожженной рожей. Чеченка, «разведенка» – кому она нужна?

Наелся Старый и развалился, локтем подпер щеку, стал думать: вот ему ехать надо. Можно Тимоху спросить, можно еще кого-нибудь из комендантских. Народ мотается из Грозного и обратно. Конечно, можно на вертушке из Ханкалы до Моздока, но это день, два, а то и три терять. Знаем, плавали. Ханкала – пластилиновая страна.

«Надо бы спросить Малику про такси», – подумал Старый.

– Малика, – позвал Старый. Та подошла, руки обтерла тряпкой.

– Ай, Андрюша?

– Малика, такси бы мне. Заплачу, не обижу.

– Знаю, Андрюша, ты честный, – Малика стразу стала не чужой, как будто своей. – Такси, короче, есть. Мой сосед, а его брат хороший таксист. Он до войны, короче, был таксистом. Куда тебе надо будет ехать?

– До Минвод, – выдохнул Старый, – дней через десять. И сколько денег захотят? Я много не смогу.

– Ты честный, Андрюша. Правильно. Нужно к людям с душой.

– Ладно, Малика, – отчего-то занервничал Старый: «Тимоха наверняка присоветует дешевле и надежней. Да нет, не станет Малика подставляться». – Зайду как-нибудь. Ты покумекай. Сколько денег за пиво?

– Сто пятьдесят, короче, за все.

Старый отсчитал.

– На, двести. Оставь.

И пошел. Малика спрятала деньги и, выйдя за солдатом из вагончика, смотрела ему вслед обожженными глазами без ресниц. Под ногами крутилась кошка. Малика бросила кошке недоеденное со стола. Так постояла и вошла в кафе, прошла на кухню и стала замешивать тесто для мантов.

Стукнула дверь. Широкая тень заслонила проход.

– Здравствуй, дыдык хейла, Малика.

Женщина вздрогнула от этого голоса. Тяжелый голос, неприятный. В проходе стоял высокий чернявый парень в военной форме с автоматом. Он смотрел на Малику строго и властно, как смотрят на женщин мужчины на Кавказе.

– Дыдык хейла, Жевлади.

– Не зови меня по имени, дура. Как меня зовут, знаешь?

– Знаю.

– Что хотел этот?

– Такси.

– Такси?

В расположении, где жили саперы, жарили мясо. Нажарили целую сковороду. Все сели к столу, застучали вилками, резали мясо ножами, рвали зубами. Позвали и Андрюху:

– Иди, Старый. Мясо. Свежатина.

Подумал Старый, что свежего мяса можно поесть, хоть и сыт уже. Стал класть куски в рот и жевать. Жевалось. Мягкое мясо было, прожарилось.

Молча едят, вдумчиво.

– Откуда продукт? – спросил Старый.

На него посмотрели. И дальше едят.

Один обтер рот и говорит:

– С того мешка взяли. Казак с ляжки срезал. От дерьма отмыли. Не пахнет?

Народ стал дружно отвечать:

– Не-а.

– Совсем и не воняет.

– Ароматное.

– А чего добру пропадать?

Как Старый повалился из-за стола, да как блеванул себе на ботинки, так сразу и заржал народ. Гоготали. Хлопали Старого по плечам, спине, еще мяса совали под нос. Воротит Старого. А и смешно тоже стало – эк его развели.

– Сволочи.

– Га-га-га!

– Го-го-го!

– С ля-ашки-и-и!

– Дураки, – кричит Андрюха, – зачем мешок приперли в комендатуру?

– Прокурорские сказали. Да выкинули уже. Ох, Старый. Прокурорские посмотрели и сказали – чего вы это дерьмо приволокли?

– Ха-ха. Ну, Старый, лошара. Собрался домой-то?

«Собрался, – подумал Андрюха. – Эх!.. Я ж забыл. Надо бы с ротным насчет денег пообщаться».

Новый ротный по фамилии Дубинский был человек.

До него ротным был Вася, тезка Макогонова. Вася был увалень. Васе все прощалось. Когда Жору с Тимуром рвануло на Первомайке, Вася и опростоволосился. Жорику ноги по яйца оторвало, Тимура тоже ничего себе нахлобучило. Вася с камеркой был, стал снимать на видео. Приехал комендант. Вечером в новостях показали кровищу на асфальте и коменданта Удава матерящегося смертным матом. Все на Васю – гад, продал кассету журналистам! Вася клялся, что не продавал, так отдал. Дурак, сказали, дурак, что не продал, а так отдал! Удав же пообещал сгноить дуракастого ротного. Когда пришел новый ротный, Вася никак не мог рассчитаться как матответственный: ходил, ныл, что его подставили. Но, в общем-то, Вася был не трус. Увалень, но не трус. Вася даже к «первым номерам» подходил на маршруте. «Первый номер» – смертник. Так всякий грозненский сапер скажет и не ошибется. Журналистам, когда они идут с саперами, говорят: от «первого номера» держитесь подальше. Если рванет, то в асфальт мордой, мордой. Еще и «вторые номера» – смертники. Многие из взвода Старого погибли – все «первые и вторые номера».

Лежал Старый в палатке, пальцами шевелил на ногах и думал о ротном, про свои деньги, что заработать заработал, но никак получить не мог. А еще о том, кто и как воюет, думал.

Вот, к примеру, не все воюют…

Одни парятся весь контракт в тылу в Ханкале: и офицеры, и разные солдаты. Там можно даже орден по легкому заработать. И вот, значит, считается, что столько-то народу было в Чечне. Его спросят – ты где воевал? Он, тот, – в Чечне! Уважуха. А никто не знает, что тот так себе воевал – сидел и делал серьезный вид, когда прилетали генералы из штабов. Он два года там просидел – два раза скатался с колонной в Грозный или Гудермес. И получил орден. Ну ладно. В Аргуне, например, кантовался человек. А кем? Тут другая заковырина: финансистом служил или зампотылом, или связистом, или минометчиком. Везде ж комендатуры. Комендатуры – это крепости; в крепости можно долго служить и не тужить, если не вылезать за ворота. Можно орден получить. Но не факт. Тем, кто в Ханкале не тужит, орден получить проще – ближе к кассе. Ну, ладно, топаем к разведке и саперам. Так где, где говоришь, кантовался – сапер из Ведено? В 119-ом полку под Хатунями? Или разведка шатойская? Или наша ленинская? Тут никто, конечно, не поймет сразу, что у сапера делов немного и все коротки: пройти от туда и до туда, а как пройдешь – водку в три горла жрать. А как же не жрать – если завтра вдруг не пройдешь и башку твою оторванную будут на место приделывать! Форменкой под подбородок прикроют, чтоб мать и жена и другая родня и дети не видали бы, как глотка твоя порвана осколками. Ни разведке, ни саперам орденов просто так не дают. Саперам, потому что их валят. Им не успевают давать. Разведка сама валит. Им не за что давать. Савву вон три раза представляли. Разве калмыку с такой хитрой рожей дадут «крест» за мужество?..

И пришел Старый к мысли, что на нынешней войне воюет на самом деле народу мало.

От таких мыслей и задремал.

К послеобеду Старого растолкали.

Заговорили в палатке о «боевых». Старый заскучал. Ему так бы хотелось получить свои деньги, которые он заработал на этой войне: за госпиталь, за ранение, за всякие фронтовые неудобства и страхи с опасностями. Но не так это было просто. Не понимал Старый, почему финансисты, «фины», говорят всегда, что денег нет. А вон офицерам дают. Семеныч-равист уезжал в отпуск, так ему все выплатили, почти все. Новый ротный Семенычу сказал тогда, что остальное, которое недодали, можно получить по какой-то хитрой схеме – только «придется процент отстегнуть».

Зачесалось в пятке, потом меж пальцев. Старый в тумбочку полез, вынул мыльницу. В мыльнице порошок желтоватый – толченый тротил. Он давай этим порошком натирать ноги меж пальцев – трет и кривится.

– Старый, запалишься. – Ефрейтор из новых, но уже послуживший с месяц, оттого борзый, говорит Старому: – Мишаня ваш, тот, который со скорпионом на плече, как летел домой, так его и приняли в аэропорту. Собака среагировала на его ноги.

– Средство.

– Чего?

– Средство от грибка, говорю, хорошее – тротил. На, попробуй.

– Запалишься, тебе ж домой скоро. Мишаню в камеру посадили как террориста, будто он хотел взорвать самолет. Он ментам долго объяснял, чего и где надо мазать этим гребаным тротилом. Могли и деньги отобрать, ведь все ж с деньгами едут.

– Мишаню кинуть, сноровка нужна. Крепкий пацан. Дать тротилу?

– Тьфу ты! С ним как с человеком, а он все рожи корчит.

Вздохнул Старый. Он у саперов – как Савва в разведке: на него шумнуть можно, он не обидится.

– Я на поезде поеду. Там собак нет.

Но как задумался Старый о деньгах, так и собрался идти искать ротного. Думал, что сумеет уговориться с ротным, и не останется он в дураках. И потопал через комендантский двор к штабу.

Ленинская комендатура – подразделение не для прогулок патрулей с красными повязками по городу, поимки «самоходчиков» и выдачи всяких справок, как в обычных городах. Это боевая тактическая группа с приданной ей техникой: автопарком, бронемашинами, зенитной установкой и минометной батареей двух калибров. Народу в комендатуре чуть меньше, чем батальон – человек под триста личного состава. Комендатура – крепость. Даже если и атака со всех сторон, сразу не возьмешь: мины понаставлены кругом; подходы пристреляны минометчиками, снайперами. На крыше штаба за мешками с песком пулеметчики, автоматчики дежурят сутками. Пулемет крупнокалиберный «Утес». Сильна была Ленинская комендатура. Но народ служил разный. Многих Старый в лицо только и знал: среди контрактников попадались такие, что сразу с контракта шли на тюремные нары; кто, спившийся в конец, вышвырнут был за ворота – и добирайся до Большой земли как хочешь. Пьяным, как и дуракам, говорят, везло. О героизме как-то не принято было говорить – все больше молчали. Поминали. Еще сглазить на себя боялись, – все ж суеверные, и верующие все, конечно, были.

Колонна, что вернулась из Ханкалы, вытянулась по двору. Мотались в группировку за боеприпасами, обмундированием. Уазик комендантский ходил с колонной. У коменданта свои дела. Старому до его дел, как до синих гор, что можно было разглядеть в ясное утро. Горы Старый не любил – лес любил, реку любил. Рыбалить любил – так, чтобы развалиться на берегу и на поплавок поглядывать изредка, и пивко потягивать мелкими глотками.

Возле бензовоза – ротный Дубинский и зампотыл Василич.

Старый как их увидал, сразу просек – не лезть пока, уж больно у них вид заговорщицкий. Это не как Тимоха с Макогоновым. Разведка. У разведки вид не заговорщицкий, а такой, что лучше не попадать к ним. Вон, сдали залетчика с минометного взвода, тот и протрезвел враз, и тут же накатал рапорт на увольнение. Неделю после разведки лежал, ребра пока срастались.

Ротный Дубинский с Василичем не отходят от бензовоза. Ухмыльнулся про себя Старый, решил обождать. Вот ротный рукой хлопнул об Василичеву руку и довольный, выпятив грудь с наградными планками, прямиком пошел на Старого. Одевался ротный по моде: носил американский камуфляж и фартовые с высокими шнурованными голенищами берцы.

– Товарищ майор, а, товарищ майор.

Ротный остановился, оценивающе глянул на солдата. Глуповато выглядит солдат.

– Ну?

– Тащ майор. – Старый делается весь подобострастным и в то же время хорохорится. – Домой ехать на днях, а денег «фины» не дают. А к кому еще как не к ротному?

– Денег? – задумчиво произнес ротный. – И много?

Лицо у Дубинского запыленное. Сух лицом. Тощ фигурой, но жилист. Взгляд карих глаз жесток. Руками ротный не ищет: бросил одну плетью, другую в карман «американского» камуфляжа. Служил ротный в Афгане. Имел «Красную Звезду». Мало кто знал о его жизни: вроде кантовался на гражданке, как пришла новая война, снова пошел в офицеры. Поэтому, хоть и был ротный мужиком в годах, звание имел не по возрасту майорское.

Принялся Старый было пересказывать про госпиталь и «родничок». Но как-то торопился:

– И получается, тридцать дней, как с куста пролежал я в госпитале. А за госпиталь как за боевые выходы должны платить.

– Сколько? – спросил ротный.

Старый вынул из кармана бумажку, развернул и, покопавшись в цифрах, назвал сумму.

– Сразу все не получишь. С «финами» договорюсь за десять процентов. Остальное в Ростове по схеме.

Старый почесал затылок и согласился. Но про себя чертыхнул продажных «финов», а про майора плохого не подумал: если б не ротный, ему пришлось бы возвращаться в Грозный через месяц. Да еще неизвестно, что тут произойдет за это время, – а то можно и встрять в историю по дороге. Или месяц тут просидеть в комендатуре, но в этом тоже есть свои недостатки: забухаешь – выгонят к чертовой матери. А не запьешь, так с тоски загнешься или от грибка исчешешься весь. Грибок – он от недвижения появляется – когда в пути, о ногах не думаешь.

Решил Старый, что отдаст и десять и двадцать даже процентов, лишь бы получить свои кровные и дунуть отсюда, мчаться во весь опор. И никогда больше не возвращаться сюда, в этот проклятый богом и людьми город. Он подумал, что надо дойти опять до Малики и переговорить с ней, но уже предметно, чтоб она нашла ему «недорогого» таксиста до Минеральных Вод.

Ягоды приснились Андрюхе. Интересно, думал Андрюха, к чему ягоды снятся красные, красные.

Макогонов ездил с комендантом в Ханкалу. Комендант с позывным Питон, сменивший на должности Колмогорова Удава, происходил по военной линии из разведчиков, а потому к Макогонову относился с уважением. Было у Питона две слабости – женщины и выпивка. Завел себе Питон подругу – длинноногую Юльку из канцелярии. Выпивал много, но лица никогда не терял новый комендант. Макогонов сначала сторонился начальства, страсть как не любил выпивох и бездельников. Но Питон занял верную позицию по отношению к разведке и в общем к ситуации: вскоре оказался для Макогонова человеком нужным и где-то даже незаменимым. Тонкостей много в военной науке, да еще, когда войны как таковой и не было, а контртеррористическая операция проходила под прессингом правозащитников и прочих международных бездельников, чья деятельность не то чтобы отдаляла день окончательной победы над вахабизмом, но предоставляла бандитам шансы уйти от возмездия.

На совещании у командующего Макогонов, как и другие, получил на руки документ. Макогонов, пока ехал обратно, изучил текст, но изучил не то, чтобы невнимательно, просто привык в дороге быть настороже. Когда же добрались до комендатуры, сразу направился к себе в расположение и, закрывшись в кабинете, предупредив дежурного, чтобы его не беспокоили, принялся вчитываться в сухие строчки оперативных донесений.

«По имеющейся информации, в Грозный из Веденского района Чечни для установления связи и координации действий бандформирований международного террориста Абу аль-Валида прибыл гражданин Турции некий Хамжед, являющийся доверенным лицом Бен Ладена. По имеющимся данным в подразделения местной милиции приняты на разные должности лица, причастные к террористической и бандитской деятельности. Эти люди по заданию Шамиля Басаева и Доку Умарова внедряются в правоохранительные органы Чечни, чтобы передавать информацию для подготовки террористических актов. В ближайшее время для активизации ДТА (диверсионно-террористических актов) в Грозном группировка боевиков может увеличиться в полтора раза, численный состав бандгрупп может доходить до шестисот человек. Общее руководство бандгруппами осуществляют полевые командиры Ш. Басаев, А. Джабраилов, Д. Умаров, используя финансовую поддержку пособников с территории Грузии и Азербайджана».

Командующий был на совещании немногословен.

«Товарищи офицеры, – говорил генерал. – Международный терроризм в очередной раз бросает нам вызов. Прошу, нет, требую от всех вас и ваших подразделений приложить максимум усилий, чтобы выполнить задачи Верховного командования. Объяснять цели всей операции на Северном Кавказе вам не стану, думаю, понятен общий смысл. Прошу обеспечить и отработать взаимодействие с параллельными структурами ФСБ и МВД. Оперативную работу не прекращать ни на час, минуту, секунду. Вы прекрасно понимаете, что местное население, народ, поверит только сильной власти. Таковы законы Кавказа. Предельная жесткость, предельная! И тактика. Отрабатывать и готовить мероприятия должным образом. И еще. Это уже от меня лично. Семьдесят тысяч военнослужащих насчитывает группировка войск. Если каждый двадцатый, хотя бы двадцатый из вас, уничтожит по одному бандиту, война закончится».

Макогонов прочитал оперативные сводки, самое важное подчеркнул красным карандашом. Постучали в дверь. Макогонов недовольно засопел. Заглянул дежурный:

– Тащпол, сказали ж не беспокоить, а тут к вам подполковник Тополев.

Макогонов буркнул недовольно, но недовольно на солдата, а не на вошедшего вслед офицера. Офицер присел к столу, разложил перед собой бумаги. Макогонов подобрел лицом.

– Валера, ты мне «слонов» перепугал.

– Твоих «слонов» напугаешь.

– Я спецоружие получил. Два новых ВАЛа. В штурмовую группу Мельнику отдам. Слышал, что Семеныч-равист отмочил? Духа стрелял. Вот задрота ведь какая. Шибзик, таракан усатый. А целого начальника штаба довел чуть не до инфаркта! Семеныч же в отпуск собрался, пил как сволочь крайнюю неделю. Стал приставать к Духу, чтобы тот его отпустил. Душухин ему в ответ: не поедешь ты никуда, топай вон на свой склад вооружения и готовь документацию к проверке, типа, через неделю из Ханкалы должна быть комиссия. Семеныч кулаком по столу. Душухин рассердился: проспись, говорит, сначала, а потом в штаб приходи. Семеныч достал пистолет и в потолок высадил всю обойму. Дух мордой в стол. Потом печать поставил. Говорит Семенычу – вали отсюдова на х…, рожа пьяная!

Тополев сдержанно посмеялся.

– Кто рассказал?

– Дежурный прибежал на выстрелы. Мои еще видели, как Дух вылетел из штаба и стал орать на всех.

Тополев перестал смеяться.

С Макогоновым они познакомились еще в самолете, когда летели в командировку на Кавказ. Было в них общее – уставники, служаки. Встретился им на взлетке старший лейтенант. Разговорились – оказалось, что летят в одно место. Макогонов старлея пытал: скажи-ка, старлей, сколько весит мина ОЗМ-72? Пять кеге, отвечает тот. Ну а сколько в ней осколков? Две тысячи. Неправильно – две с половиной! Валера Тополев: а доложи-ка мне, старлей, правила выверки АК-74? Сконфузился старлей. Так они его мучили до самого Грозного. Тот уж не знал, куда деться от двух доставучих майоров. Но оказался тот старлей толковым малым, звали его Слава Норгеймер, попал он в Ленинскую комендатуру на должность начальника инженерной службы.

Тополев строг с подчиненными: губы узкие, лицо широкое, сибирское, глаза с хитринкой. Воевать, как Макогонов, Валера раньше не воевал, но в штабных делах был непревзойденный дока. Иметь при штабе своего человека – считай, повезло. Но Макогонов с Тополевым о везении не думали: один тактик и практик, другой конъюнктуру отслеживал – текущие установки, настроения в комендатуре. Всякий народ обитал в Ленинке и среди контрактников, и среди офицеров. Местные чеченцы сотрудничали с федералами, и у каждого была на то своя причина. Кто о чем думал, сразу не поймешь. Щупать нужно, хитро щупать. Чтобы, враг не догадался бы, кто какую играет роль. Валера и играл свою роль, как будто всю жизнь к ней готовился. Макогонов и Тополев стали крепкими товарищами, как случается часто с приличными людьми на войне.