Обнажая душу. Том I. Под дозой жизни
– Павлик, давай на мотоцикле посидим?
– Порулим? Как вчера?
– Да! Пока мама с папкой не видят.
– Давай!
Без ведома родителей оседлали мотоцикл и имитировали езду, нажимая на все, что нажимается. И вдруг мотоцикл покатился прямо в пруд, а мы пытались его удержать!
– Водик, держи его!
– Не удержим! – надрывным испуганным голосом вскрикнул брат.
Дальше – как в кино: темно, светло, мокрые тряпочки на голове у обоих.
Мама, как уточка-наседка, вилась вокруг нас с братом:
– Вова, Павлик, голова болит? Что болит? Вы ничего не сломали?..
А мы больше притворялись! По уважительным причинам, зная крутой нрав отца.
– Вашу мать! – зло орал он.
Я предполагал, что эта фраза была адресована нам с братом. Так оно и было на самом деле. Но в тот момент мы, как после бомбежки, лежали с белыми перевязками на головах и слушали, как на фоне «летнего гимна» раздавались крики:
– Тянем!
– Три – четыре, тянем!
– Дружно! Разом!
И, наконец, как итог всех усилий, отцово смачное: «Трындец мотоциклу!..»
Тут же – обнадеживающая фраза кого-то из помощников: «Не переживай, у меня тоже тонул! Ездит, как и прежде».
Это отец с мужиками, что тоже ловили на том пруду рыбу, тросом вытаскивали из воды мотоцикл. Благо, что солнце июля не жалело своих лучей и самые горячие направляло на мотоцикл, что вскоре просох.
Мы всей семьей проголодались, спешили домой. Отец накручивал ручку газа, а я смотрел на его жилистые руки, как наливались кровью вены и с определенной периодичностью пульсировали! Смотрел на кисти рук, что сжимали ручки руля так, будто боксер на ринге принял стойку, угрожая сопернику кулаками, нарочно сняв перчатки. Думалось о том, что эти сильные руки не защитят и не пощадят…
Мысли были предсказуемы, потому что исходили из предыдущего опыта.
По приезду домой думали с братом об одном – наказание неизбежно! Лишь бы он сначала покушал – будет не таким злым.
Но он обед перенес на потом и принялся за наказание! Отходил ремнем так, что наши красные, как у мартышек, задницы горели! На них можно было ставить сковороду и жарить пойманный улов, но его не было. И вообще в этот злосчастный день мы вместо того, чтобы сушить рыбу, распугали ее, так и не пойманную, лихо въехав в пруд на «Днепре».
Фокус прогорел
К нашей великой радости из армии вернулся дядя Сережа. Он привез нам с братом погоны и значки!
Он жил со своими родителями бабушкой Надей и дедушкой Володей.
С дядей у меня было всего 13 лет разницы в возрасте, но огромное уважение к нему не позволяло называть его иначе, как дядя.
В тот день он показал нам «фокус»: отрывной календарь над горящей свечой каким-то образом сам быстро перелистывался и не загорался.
– Ого! – в один голос отреагировали мы.
– Понравилось?
– Да! Покажи еще.
Дядя показывал этот фокус еще несколько раз! По его лицу было видно, как ему приятно удивлять племянников. Мы же были погружены в иллюзию виденья, наделяя дядю качествами, что присущи волшебникам, и ему это заметно льстило.
По дороге домой обсуждали с братом увиденное.
– Классный фокус! – сказал я.
– Ага! – восторженно подтвердил Вова.
– Я тоже хочу так же научиться! – мечтательно произнес я.
– Давай научимся? – предложил Вова.
– Давай! Пока мамы и папки дома нет.
Пришли домой, сняли со стены отрывной календарь, нашли свечи, которые были припрятаны на случай, если отключат свет! Подожгли одну из них, взяли календарь и…
Листочки, на которых были прописаны числа, название месяцев и сделаны какие-то пометки, сначала пожелтели, потом начали чернеть, взметнулись огнем и осыпались пеплом. Мы испугались, затушили календарь и спрятали!
– Водик, нас папка убьет! – дрожащим голосом сказал я.
– Да, будет хуже, чем позавчера! – уныло подтвердил брат.
Двумя днями ранее отец своим излюбленным «Вашу мать!» весь дом оповестил, что случилось очередное ЧП.
– Ну-ка, идите сюда! – звал нас отец.
Мы покорно подошли
– Это что такое? – указал пальцем на смятый половик, о который споткнулся.
– Не знаю! – В один голос ответили мы, опустив глаза в пол.
Раздался щелчок и резкий визг Вовы, которого отец наградил подзатыльником.
– Что это?
Теперь этот вопрос, как рык льва, был обращен только ко мне. И тут же я взвизгнул еще громче брата от полученного тяжелого удара.
– Мы больше не будем! – вытирая слезы, шмурыгали мы носами.
Но отец обжег Вове пальцы рук, приговаривая:
– Я вас отучу!
Руки брата тряслись, нежная детская кожа волдырилась от огня!
– Папа! Папочка, не надо, пожалуйста, мы больше так не будем!
– Убирайте за собой! Сволочата! – прорычал с таким гневом и такой злостью, будто мы были не его дети, а ненавистные подкидыши.
Трясущими руками мы подбирали спрятанные ранее под половиком листочки календаря, что скручивали в трубочку, поджигали и курили, копируя отца, когда он дымил сигаретой около печки.
Вспомнив это, переглянулись и поняли, что впереди – еще более жестокое наказание! Так и оказалось! Отец это делал изощренно и каждый раз со все большей жестокостью!
Волдыри от ожогов зажили, а вот душевные рубцы до сих пор кровоточат памятью…
Милиция разочаровала
Приехали милиционеры и вели длительную беседу с отцом! Высокие мужчины в форме, серьезные лица – все это пугало и настораживало! Причины того визита мы не знали, побежали к прабабушке Лене, что жила с нами в доме на два хозяина, а двор разделен забором.
Брат Вова, Дима и я
– Ну-кась зайдите немедля! – бабушка нас завела к себе в дом. Но мы вновь хотели побежать во двор.
– Не пущу. Если отец вас слышал, он всыпет вам щертей!
Минутами ранее мы с братом не по-детски радовались:
– Ура! Папку в тюрьму посадят! Ура! Папку в тюрьму посадят!
Дуэтом мы даже не кричали с Вовой, а пропевали эти слова.
Но как оказалось потом, отец был свидетелем какого-то преступления, а душевную нашу песню он не оценил!
Дом пыток
Мы заслуживали порки, отрицать не буду, но не издевательства, которым подвергал нас отец.
Он бил всем, что попадало под руку: ремнями, шлангами, плетками…
– Убью! Выродки!..
Мне не забыть его озлобленных глаз, прикуса губ, и того, как замыкался с нами в комнате!
Бил с такой силой, как бьют не всякого взрослого: все тело горело, а он продолжал бить и орать:
– Не тряситесь! Что вы, как бабы!..
Орал так, что от каждого его слова нас действительно начинало трясти.
Мама рвалась в комнату, но он угрожал:
– Если не прекратишь ломиться, я их убью! Позовешь кого-нибудь – убью!..
Было слышно, как она плакала и уговаривала его:
– Юра, прекрати! Открой дверь! Выпусти детей!
Дергала дверную ручку, обморочно сползала по двери, замолкала, а потом опять плакала и уговаривала его остановиться!
Мамино сердце кровоточило от того, что слышала за закрытой дверью. А мы рыдали взахлеб, то и дело выкрикивая:
– Папа, не надо, пожалуйста!!!
Но он лишь зверел! Бил и заставлял заткнуться и не ныть, а иначе еще хуже будет! Было страшно вдвойне от того, что ждали спасения от мамы и знали: когда откроется дверь, то и ее он будет бить тоже. Так и было – открывал дверь и избивал маму, чтобы не жалела нас! Бил кулаками, таскал за волосы, она падала, а он бил ногами…
Мы с Вовой, крепко обнявшись, истошно кричали, но зверь был глух и слеп!
Попытки помочь маме оборачивались ударами и ором, что пугал до ужаса!
Те минуты длились часами, а часы – годами. В наших детских глазах стояли слезы. В них отражались мамины мучения, которые она переносила молча, удерживая крики боли, чтобы не напугать нас.
Этот ужас продолжался долгих двенадцать лет – ровно столько продлился брак родителей, ставший настоящим адом для мамы и нас с братом.
Открытый перелом логики
Кроме издевательств отец заставлял нас выполнять тяжелую работу. Вспоминается в связи с этим лютая зима, что завалила все вокруг снегом, на две зимы вперед!
– Я буду чистить дорожки от снега, грузить в тачку, а вы будете вывозить вон туда, – сказал отец, показав за двор, где была свалка.
Отец посмотрел так, что все вопросы отпали, за исключением еще одного:
– Пап, а зачем снег вывозить за двор?
– Везите молча! – грозно рявкнул он.
Два маленьких ребенка (6 – 8 лет), по колено в снегу, как бурлаки на Волге тащили «баржу» со снегом… Щеки горели от обжигающего морозного ветра, а руки сводило от холода. Отец курил, пока мы вывозили снег. От страха мы не жаловались, что замерзли. Знали, что было бы хуже, скажи мы это!
Мало того, что нагружал работой, да еще такой, которая не поддается простой человеческой логике! Зачем, к примеру, снег вывозить за двор?!
Хорошо еще, что дождь тазиком ловить не заставлял!
No comments
Помню, как однажды отец разбудил нас с Вовой, полностью раздел и выгнал на улицу, а была зима! Замкнулся в доме, где не утихали грохот, его крики и мамин плачь. Он бил ее так сильно, а она рвалась к нам…
Крики и грохот сводили с ума! Знали, что происходило по ту сторону двери, но помочь не могли и не знали, что будет дальше!..
Не забыть ее криков от боли и о помощи!..
Мы ревели, что было сил, а Вова трясущейся рукой пытался вытереть мои слезы. Зуб на зуб не попадал от леденящего холода, трудно было пошевелиться, колики по всему телу бегали подобно разряду тока.
Время тянулось бесконечно долго, а ожидание отчаливало от берега надежды.
Вова растирал себя и меня руками, а затем мы обнялись и грелись друг о друга. Наконец, открывалась дверь, и мама, шатаясь от бессилия, забрала нас в дом, где вместо теплого чая нас ждал крепкий отцовский ремень!..
До сих пор эти воспоминания выворачивают душу. Это так страшно, когда видишь, как страдает мама, и не можешь за нее заступиться. Страх парализует, лишает сил и воли. Наступает тупая безысходность.
Ночь, ты приютила нас опять
Летом так же выполняли тяжелую работу не по годам, а играть хотелось, ведь мы же дети! Отец не отпускал нас, пока не доделаем то, что он приказал (крепостное право не везде отменили)!
Иногда мы рисковали – убегали без спроса, а обратно идти было страшно!
В тоненьких майках и шортиках ночевали, где придется: в кустах, в стогах, где никто не ходил…
– Павлик, пойдем «Спокойной ночи малыши» смотреть? – иногда предлагал Вова.
– К Ивановым?
– Да!
Перелазили через забор, подходили к незашторенному окну той комнаты, где был включен телевизор. Становились на носочки, украдкой без звука смотрели «Спокойной ночи малыши»…А взгляд невольно переключался на то, в каком уюте смотрели ту же передачу наши одногодки. Два мальчишки, избалованные родителями, кушали пирожки, по дому ходил улыбчивый папа, даже синие софиты телевизора обнимали их!
Завидовали ли им? Нет! Если бы мы познали отцовскую любовь, затем ее лишились по каким-то причинам, то увидев, как ребят лелеет отец, наверное, позавидовали бы! Но любви отцовской не знали! Просто застыл в глазах вопрос непонимания: а разве такое бывает?
После «закрытого сеанса», шли куда-нибудь спать, но прежде подзывали или ловили кошек, прижимали к себе и гладили всю ночь – грелись. Мне не забыть то сладкое мурлыкание и то тепло, что отдавала кошка! Маленькое кошачье сердечко было в сотни раз объемнее и человечнее, чем у отца!
Ненавидел те двоякие ощущения, когда мама нас искала, а мы прятались в кустах:
– Павлик, Вова! – повторяла она с такой надеждой и любовью в голосе, что хотелось броситься ей на шею, с криком:
– Мамочка, мы здесь! Забери нас!
Хотелось обнять ее и не отпускать, но страх перед отцом заставлял молчать.
Лежали и смотрели, как мама проходила мимо, а затем, ее облик поглощала ночь, а зов становился все тише и тише. Наконец, наступала тишина и опустошала все внутри: надежду и веру в чудо! Вова крепко сжимал мою руку, давая понять, что в этот миг мы не одиноки – есть друг у друга!
Спустя некоторое время, мамин голос вновь становился громче, из темноты выступали ее очертания, но мы не отзывались, и она проходила мимо, а вслед за ней бежали наши души…
Две мальчугана, прижавшись друг к другу, смотрели на звездное небо и видели огромные просторы вселенной и ее свободу! В такие минуты слабости и мы были свободны от оков боли и решеток отчаяния! Тогда, наверное, и влюбились в ночь. Ее безликость тем и прекрасна, что художником являешься ты сам!..
Под утро были синими от холода и стучали зубами, да еще и посмеивались друг над другом, но тот смех был скорее психологической защитой, чем весельем. Ведь мы знали, что нужно идти домой и что нас там ждет!
Почти весь день без еды, ночь и холод были веским поводом возвращения домой. Но не «блудных сыновей» встречал любящий отец, а озверевший тиран, импровизирующий все более изощренные наказания провинившимся сыновьям и плачущей от собственного бессилия маме.
Проходило несколько дней, и мы вновь убегали и ночевали в объятиях темноты и «свободы». И так несколько лет.
Помню, как прабабушка Лена жарила семечки, угощала нас, а ночью мы заглушали ими голод! Иногда запасались и корочкой хлеба на двоих и тогда горстка жареных семечек с хлебушком вприкуску становились для нас ни с чем несравнимым лакомством!..
Бить или бить?
Сладкий детский сон, где свободный полет обеспечивал физиологический рост, был нарушен так внезапно, как когда-то Юрский период потревожил метеорит! Теплое одеяло было сорвано подобно тому, как фокусник, дернул за край скатерти, что, молниеносно скользнула по столу, и оказалось в руках умельца…
Еще не успели с братом понять, в чем дело, как услышали крики отца:
– Выродки! Кто из вас украл?
– Что украл? – потирая сонные глаза, пытались уточнить мы с братом.
Но отец объяснил по пальцам, заставив вытянуть руки. И начал бить по кистям ремнем (иногда бляшкой), прикладывая всю силу своего гнева.
Вибрации его голоса пронизывали каждую клеточку, наполняя первобытным страхом организм в целом!
– Не убирайте руки! Не нойте, как бабы! Ну-ка, цыц!..
Колени тряслись так, что было слышно, как чашечки стучали друг о друга! Скулы сводило судорогой, глаза были открыты настолько сильно, что поток слез не успевал их смачивать, а моргать не могли – не выпускали из виду ремень и отца, что бил уже куда попало!
– Выродки! Твари! Кто из вас украл зажигалку?
– Мы не брали!
– Не врите!
Удар за ударом! Удар за ударом!..
На крики прибежала мама и тоже попала под раздачу! В порыве гнева отец извергал такие слова и выражения, что они казались блевотиной, которая прорывается из гнилостного нутра.
– Эти выродки не от меня! Ты нагуляла…
Женский протест был, как всегда, бессилен перед жестокостью домашнего деспота. Прикрывала собой детей, подобно крыльям Ангела! Своих детей, которые внешне переняли черты отца и были неопровержимым доказательством обратного.
Удар за ударом, удар за ударом… пока «воспитатель» не устал махать ремнем и не вышел на улицу перекурить… Мама нас прижимала к себе и гладила, успокаивала, как могла…
Через несколько минут открылась уличная дверь в дом, производя на нас тот же эффект, что и кинематография жанров ужаса. Каждую деталь звука анализировал слух: поворот ручки, едва уловимый скрип ставней и топот идущего человека! Это был звук шагов обладателя переполненного злостью злодея. И эта злоба по дороге расплескивалась под давлением тяжелых ног на пол, делая звуки громче и громче! Казалось, накаленный страшными эмоциями воздух коснулся тела и возглавлял отряд мурашек, что особым строем маршировали по коже! Чем ближе был слышен топот, тем сильнее прижимала к себе нас мама! И вот открылась дверь, где сидели мы тесным комочком! Крепко зажмурив глаза, пытался мыслями очутиться где угодно, но только не в той комнате! Но даже с закрытыми глазами ощутил на себе взгляд, что чуть не проломил спину своим гнетом! Уже морально подготавливал тело к ударам, примерно зная, куда они прилетят, крепко сжимая руки мамы и брата, когда услышал фразу:
– Нашел! Оказывается, зажигалку в машине оставил! Извините!..
Предыстория: отцу подарили красивую зажигалку, он проснулся и пошел покурить, но рядом с пачкой сигарет ее не оказалось… Мысли тут же направились к сыновьям и обвинили их в пропаже. Остальное уже известно из повествования.
Слово «Извините!», прозвучавшее после обнаружения жестокой ошибки, подразумевало угрызение совести и искреннее осознание содеянного. Но интонация, с которой было это слово произнесено, убеждала в другом: тиран извинялся за пустяк, и этим должны были довольствоваться избитые ни за что дети и жена.
С тех самых пор, когда в фильмах показывают момент, где папа заходит в детскую комнату, целуют ребенка и желает спокойной ночи, меня посещает мысль: где же его зажигалка? Или он не курит?
Кого спрятал, тот и виноват
Справедливости ради скажу, что отец порой замечал, что мы дети, и даже играл с нами, а любимой игрой были прятки!
– Вова! – звала мама.
– Водик! – искал брата и я.
– Вова, внучок! – подключалась и прабабушка Лена.
Но в ответ – тишина! Поиски затянулись на часы, а уже стемнело!
– Вова! – звала, не на шутку растревожившись, мама.
– Водик! – со слезами на глазах, кричал и я.
– Вова, внучок! – дрожащим голосом вторила прабабушка Лена.
А отец, знавший, где спрятан сын, спокойно смотрел телевизор…
Через несколько часов прабабушка Лена нашла Вову, выражение лица которого не отражало детского восторга оттого, что его нашли.
– А вот и Вова! Ага, нашелся?!
И последующая реакция – облегченный смех искавших, не знавших, что в детскую игру отцом были внесены изменения правил:
– Сиди тут, сученок! Попробуй только пискни, а то я тебя…
Дальше следовали слова, что вгрызались во все каналы детского восприятия, а предыдущие отголоски горького опыта напоминали о воплощении обещанного! С этими словами закрылась крышка бункера – накопителя под зерно, где лучик солнышка едва проникал через маленькое окошечко и напоминал о том, что по ту сторону стен еще есть тепло! Соблазн отозваться на крики искренне желающих его найти, подавлялись страшным предупреждением отца: «Сиди здесь и молчи – ты наказан!»
Спасение было всего в нескольких шагах, но звать на помощь – запрещено, да и страшно! Быть изолированным от жизни, находиться в неведении, что происходит за «броней» бункера, испытывать голод и тревогу – все это, вместе взятое, пугало меньше, чем наказание телесного характера!
Такое «воспитание» проявлялось и в сарае, где с братом вели себя тише, чем сама тишина, дабы не ослушаться отца!..
Это ломало детскую психику, но не останавливало его!
Глава IV Большие чувства маленьких сердечек
Волнительный почерк
Анна Васильевна, моя первая учительница, с первых дней учебы возложила на меня лавр вундеркинда! Придя в школу, я уже хорошо читал и писал. Вот тогда-то ко мне неожиданно пришла первая любовь. Ее звали Лиля. А моя детская влюбленность проявлялась с обнаженной искренностью и не была прикрыта нормами и стереотипами. При этом я совершал, как мне кажется, вполне взрослые поступки, ухаживая за ней, серьезно обдумывая подарки, мечтая в будущем о свадьбе и детях. В общем Лилю я со всей своей ответственностью семилетнего мужчины мог назвать: «Моя невеста». Я заходил за ней по пути в школу, мы шли под ручку, а после выполненных уроков вместе играли.
Помню первые поцелуи в щечку, что окрыляли и уносили до небес, а иногда и выше! Мне нравилось делать щедрые жесты, когда друзей угощал карамельками, а ее – шоколадными конфетами. Я нарочно поддавался ей, когда играли в прятки, жмурки, догонялки. Катал на санках по снегу и по льду, что блестел скользкой гладью около ее двора. А в школе писали друг другу записки.
Помню, как ждал ответа с замиранием сердца, наблюдая, как Лиля выводила буквы и слова, предназначенные мне. Интрига, а что же в письме, дразнила, окрыляла, дарила радужные надежды. Наконец, получал аккуратно сложенный листочек, где таился целый кладезь чувств «моей невесты».
Это были трогательные детские истории, но сердце, казалось, билось по-взрослому! Приходил домой, вновь и вновь перечитывая записки, целовал глазами строки, а эмоции собирались в звёздную пыльцу и кружили вальс в моей душе!
Письма от Лили будоражили чувства и мотивировали ходить в школу! Домой приносили оба пачками, а после сделанных уроков вместе играли.
И это были незабываемые моменты моего детства.
«Дождалась дембеля»
Записки записками, но как быть с первым поцелуем в губки?
Лиля стеснялась, да и мера моей воспитанности держала дистанцию! В то время началась в Чечне война. «А при чем тут эти страшные события?» – спросит любопытный читатель. Да вот при чем. Написал послание своей возлюбленной:
– Лиля, если на перемене не придешь в спортзал и не позволишь поцеловать себя в губы, я уеду воевать в Чечню!
Как только раздался звонок, я пошел в спортзал, сел на маты и стал ждать.
Лиля так и не пришла! «Не любит» – подумал я. Вернулся в класс и увидел, что Лиля горько плакала, а ее успокаивали подружки!
– Паша погибнет там, – сквозь рыдания лепетала она.
– Нет, он вернется живой!
Выглядело так, будто я и вправду ушел служить в «горячую точку», а то, что на тот момент мне было всего восемь с половиной, никто и не подумал…
Увидев меня в дверях, Лиля подбежала, крепко-крепко обняла и поцеловала в губы, громко чмокнув без тени сомнений. И это было настоящее волшебство после моего маленького шантажа и напрасных ожиданий. Передать пережитое невозможно и в памяти остается ярким, теплым и сладким.
Глава V Свободу Юрия деточкам
Хвастунишка
– Фу, как жарко!
– Да еще бы! Зачем ты надел зимнюю куртку?
– Замерз!
– Не ври! Похвастаться решил?
– Нет!
Предыстория: родители летом купили нам зимние куртки – красивые, и, главное по дешевке. Мы с Вовой ушли в школу, мама с отцом – на работу, а на перемене я побежал домой, надел куртку и пришел обратно – хвалиться. В это время в школу приехал фотограф…
Вова, я и крутая куртка
В первых числах сентября было жарковато, но обновка стоила того, чтобы в ней запечатлеться на память.
«Волчий хвост»
Молодой семье с двумя детьми государство подарило новый дом, но строители отнеслись к своей деятельности не по совести – возводили стройку «на соплях», да еще и подворовывая материал. В итоге, большой дом на четыре комнаты, с кухней и ванной, был передан нам с массой недоделок! В стенах, полах, на потолке и оконных рамах – щели. Их затыкали, клепали подручными средствами, но это не помогало – все тут же отклеивалось.
Первые годы после переезда были сопоставимы с тем, что мы зимой жили в сарае! Даже кошка предпочитала уходить во двор и проводить ночи в стогу сена, лишь бы не оставаться в доме на пересечении ветров, что сквозили изо всех щелей! Мы же спали под одеялом, в пальтишках и шапках, а по утрам обнаруживали иней в доме! Не забыть те моменты, когда нужно было вставать, но не хотелось даже носа высовывать из-под одеяла! Еще страшнее было идти умываться. Наверное, примерно то же самое ощущал новорожденный тюлень, покидая теплую утробу мамы и соприкасаясь со снежно – ледовым контрастом! Иногда мы умудрялись мыть голову, не снимая свитера, да еще так аккуратно, что он был абсолютно сухой!