Затем была упомянутая выше вечеринка. Мисс Джошуа пришла в бледно-розовом платье и сандалиях Артемиды[46 - Артемида – в древнегреческой мифологии вечно юная богиня охоты и женского целомудрия.] с серебряной шнуровкой вокруг лодыжек. Доггарт – щеголеватый невинный молодой человек с глазами цвета коричневой форели. Шеппард нервно танцевал, а Сесил Тейлор[47 - Сесил Фрэнсис Тейлор (1886–1955) – выпускник Эммануил-колледжа Кембриджа, член общества «Апостолов», с 1912 года и до конца своей карьеры учитель Клифтон-колледжа (частная школа в Бристоле).], на мой взгляд, вполне соответствовал роли просвещенного школьного учителя. Ужин пролетел очень быстро, на волне тем Кембриджа и христианства; после трапезы, как мне кажется, все пошло легко и живо, а потом появился Боб [Тревельян]. Атмосфера в миг переменилась. Фантазии вдребезги разбились. В итоге – кембриджский вечер 1890-х; вечер Сэнгера[48 - Чарльз Перси Сэнгер (1871–1930) – барристер, друг и современник Бертрана Рассела и Роберта Тревельяна в Тринити-колледже Кембриджа, член общества «Апостолов».]; падение качества; резкий здравый смысл; серьезные литературные разговоры, и, что меня особенно раздражало, любая попытка сменить курс немедленно пресекалась Бобом – неугомонным гасильником[49 - Приспособление для тушения свечей.]. Он как будто в шорах: зрение отличное, но кругозор узкий. Шеппард перестал танцевать; мы спорили, мы горланили. Приехала Аликс, бледная как глина и ненамного ярче внутри. Я потеряла равновесие; мое тщеславие было язвлено. Короче говоря, я считаю, что Боб все испортил, но увидеть и осознать это он вообще не способен. Подкрались сомнения в моей симпатии к Ш. и Сесилу Тейлору; молодые люди не могут просто нравиться или не нравиться. Так закончилась вечеринка. Боб остался. Я была польщена похвалой моего романа. По этой причине, полагаю, утро показалось мне приятнее вечера, ведь накануне мы вернулись в атмосферу Кембриджа.
Потом с ночевкой приехала Кэ[50 - Кэтрин (Кэ) Лэрд Кокс (1887–1938) – выпускница Ньюнем-колледжа Кембриджа. Добрая, надежная и авторитетная женщина, она была хорошим другом для Вулфов, особенно во время длительных периодов болезни ВВ. Смерть поэта Руперта Брука в 1915 году усилила боль Кэтрин от их неразрешенного любовного романа, но в 1918 году она вышла замуж за Уильяма Эдварда Арнольд-Форстера.], а теперь Дезмонд [Маккарти, см. Приложение 1]; завтра я ночую у Роджера. Все это довольно тяжело и разбивает неделю на маленькие кусочки. Пришлось отложить визит к миссис Клиффорд[51 - О миссис Клиффорд и визите ВВ к ней см. 24 января 1920 г.]; я пишу от скуки и мечтаю, несмотря на всю любовь к Дезмонду, провести вечер в уединении. Он стал преемником Орла[52 - Сэр Джон Коллингс Сквайр (1884–1958) – писатель и поэт, наиболее известный как редактор лондонского литературного журнала «London Mercury» в послевоенный период, а также редактор и рецензент издания «New Statesman». У Сквайра был псевдоним «Solomon Eagle» (Eagle в пер. с англ. значит «орел»). Любопытно, что Дезмонд Маккарти, сменивший его на посту редактора, писал под псевдонимом «Affable Hawk» (в пер. с англ.: «Приветливый Ястреб»).] в «New Statesman[53 - Британский политический и культурный журнал, издаваемый в Лондоне с 1913 года.]».
20 января, вторник.
Много лет назад, будучи ребенком, я на основе собственных наблюдений придумала мудрую поговорку: не возлагай больших надежд на вечер, и он их с лихвой оправдает. Именно поэтому визит Дезмонда был легким и освежающим и прошел без сучка без задоринки, ибо тем для разговоров скопилось предостаточно. История его путешествия, она о капитане Диксе и капитане
[неизвестные]; их тошнотворной непристойности; о шторме на море и прибытии в Кейптаун; об удивлении миссис Пейли и приветствии самого Пейли[54 - Джордж Артур Пейли был богатым эксцентричным человеком, который учился в Итоне и Тринити-колледже вместе с Дезмондом Маккарти и, когда последний женился в 1906 году, позволил ему несколько лет жить в своем поместье в графстве Саффолк. В 1920 году мистер и миссис Пейли [неизвестная] жили в Южной Африке, куда Дезмонд приезжал к ним в гости.]: «Мы вас совсем не ждали». Телеграмма Дезмонда «Дезмонд отплыл» затерялась, и ему, похоже, не стоило приезжать. Все это он весело рассказывал мне прекрасным мягким голосом и с большим, чем обычно, количеством деталей. Что касается загнивания или упадничества – от них ни следа; Дезмонд свеж, решителен и дружелюбен. Потом было много разговоров о «New Statesman», о бесчисленных проектах в списке его дел и письмах, которые нужно написать. Думаю, втайне он очень взволнован и рад. ?500 в год ему гарантированы; половина из них зависит от еженедельных статей, подписанных псевдонимом «Affable Hawk» [Приветливый Ястреб], – это строжайший секрет. После чая мы отправились к Роджеру на другой конец света – в «Brecknock Arms»[55 - Роджер Фрай жил со своей сестрой Марджери в лондонском районе Холлоуэй; недалеко от них находилась закусочная «Brecknock Arms».]. Автобусы проезжают мимо, следуя в Барнет [лондонский боро]. Поскольку нам обоим важен наряд, приехали мы, конечно, не сразу. Дом очень высокий и узкий, со множеством больших комнат и яркой подборкой картин. Роджер показался мне слегка усохшим и, пожалуй, постаревшим. Можно ли так говорить о нем? Не знаю, насколько образ Роджера окрасился в цвет моей печали, ведь я догадалась, что ему не очень понравился роман «День и ночь». Поэтому я продолжала представлять его своенравным и выискивала следы иррационального предубеждения. На фоне доброжелательного Дезмонда он показался чудаковатым; старые морские капитаны с похабными историями не в его вкусе, да и романы тоже. Тем не менее Роджер признался, что «День и ночь», на его взгляд, намного лучше, чем «По морю прочь».
21 января, среда.
Легко взять и заявить, что похвала Роджера не стоит того, поскольку она нейтрализована иррациональным предубеждением. Хорошо, если оно на вашей стороне, но ведь человека тоже порой заносит и сохранять холодную голову не выходит. Иногда мне кажется, будто успешное выполнение работы – единственный признак здорового состояния. Это главная функция души. Работа Р. никогда не получает должной оценки, и он постоянно испытывает некоторое раздражение. В основном оно проявляется, когда Р. недоволен Англией, но мне кажется, что я могу проследить его и в других вещах. Р. раздражителен без всякой причины и слишком часто жалуется, что арт-критики его ненавидят и только французы интересуются его картинами. Да что там – он ведь обвинял Клайва в краже идей и продаже их в Америку за ?200, но в этом я с Роджером согласна[56 - Возможно, речь идет о статье Клайва Белла «Порядок и власть», впервые опубликованной в журнале «Athenaeum» от 7 и 14 ноября 1919 года и перепечатанной в нью-йоркском издании «New Republic» от 3 и 10 декабря того же года.]. Если честно, я вижу, что все мои выводы обусловлены собственным расположением духа. Во-первых, мне трудно писать. Сегодня утром я просидела с ручкой в руках часа два и не сделала почти ни одной заметки. А те, что сделала, казались скорее кляксами, нежели стремлением к жизни и теплу, как это бывает в хорошие дни. Главная причина моего омраченного состояния, вероятно, все-таки в Роджере, но Дезмонд тоже внес свой вклад; и потом – сколько же глупостей я вчера натворила, включая звонок Ричмондам[57 - Сэр Брюс Литтелтон Ричмонд (1871–1964) – журналист, редактор ЛПТ с его основания в 1902 году и до выхода на пенсию 35 лет спустя, самый верный покровитель ВВ. В 1913 году Брюс женился на Елене Рэтбоун, и с тех пор они жили в Кенсингтоне.], прервавший их ужин и навлекший на меня болезненный упрек от Елены[58 - Елена Элизабет Рэтбоун (1878–1964) – жена Брюса Ричмонда. В юности она принадлежала к светскому кругу Даквортов и Стивенов. Елена особенно интересовалась вопросами сестринского дела и акушерства.]. Хотела бы я все это проанализировать здесь, но мне нужно помыться, одеться, пообедать в Клубе, а потом отправиться к Молли Гамильтон[59 - Мэри (Молли) Агнес Гамильтон (1882–1966) – выпускница Ньюнем-колледжа Кембриджа, писательница, журналистка, госслужащая, политик Лейбористской партии, основательница и член клуба «1917». В 1920 году она жила в Лондоне по адресу Йорк-Билдингс 21 (район Адельфи).] на вечеринку, которая, предсказываю, будет скучной и только добьет меня, и тогда я, замерзшая, приползу в свою кровать.
24 января, суббота.
Однако я не ползла замерзшей в кровать, а напротив, вечеринка позабавила меня своей зрелищностью, вернее, поразила столпотворением. Молли горланила на весь Адельфи, а затем, когда хозяйка задала уровень, около сотни человек пытались ее перекричать. Я заняла свое место в углу между Клайвом и Нортоном[60 - Генри (Гарри) Тертиус Джеймс Нортон (1886–1937) – математик, выпускник Тринити-колледжа Кембриджа, член общества «Апостолов».] и наслаждалась чувством безответственного веселья. Совсем не человеческий праздник. Все улыбались. А что еще остается, когда не можешь выразить удовольствие словами?! Там была Марго[61 - Марго Роберт Адамсон – младшая из трех сестер миссис Гамильтон. Она была поэтессой и уже приходила к Вулфам на ужин (см. ВВ-Д-I, 8 июля 1919 г.).], ужасно изуродованная длинным платьем. Я пыталась обратить ее пафосные речи в смех. Юмор разбавлял ее поэзию лучше, чем критика. Затем молодой мистер Эванс[62 - Вероятно, Чарльз Седдон Эванс (1883–1944) – генеральный директор издательства «Heinemann».] признался мне, что его восхищение романом «День и ночь» носит личный характер: «По правде говоря, я сам переживаю то же самое». Бедняжка! И все-таки мне приятно думать, что моя психология, «интенсивная и современная», освещает глубины личного существования мистера Эванса.
Но боже мой, как все эти разговоры о романах стали кислить и горчить во время визита к миссис Клиффорд[63 - Люси Клиффорд (1846–1929) – писательница и жена знаменитого британского математика Уильяма Кингдона Клиффорда (1845–1879). После смерти мужа она осталась одна с двумя юными дочерями и сама зарабатывала на жизнь, сочиняя пьесы и романы. «Мисс Фингал», ее последний роман, вышел в 1919 году. ВВ и ЛВ навещали миссис Клиффорд в ее доме на Чилворт-стрит 8 в лондонском районе Паддингтон.]! С тех пор как мы встречались 20 лет назад, она, похоже, обзавелась вставными зубами и, несомненно, подкрасила свои локоны, но в остальном осталась прежней: большие глаза цвета трески и фигура из 1890-х; черный бархат; болезненность, напористость, живость, вульгарность, напряженность до кончиков пальцев. И все это в сцене с такими вот фразами: «Дорогой… Мой дорогой мальчик… Знаете ли вы, Леонард, что я была замужем всего три года, а потом мой муж умер и оставил меня с двумя детьми без гроша… Пришлось работать… О да, я работала и часто распродавала мебель, но никогда не брала в долг». Хотя пафос не в ее стиле. Она говорит так, чтобы заполнить пространство, но если бы я могла воспроизвести ее речи о деньгах, гонорарах, изданиях и рецензиях, то точно считала бы себя настоящей романисткой, а получившийся образ служил бы мне потом предупреждением. Думаю, она скорее продукт 1890-х, чем нашей эпохи. Опять же, добившись успеха много лет назад, она с тех пор пытается изо всех сил его повторить, но в процессе этого стала черствой. Ее надутые губки жаждут кусочек масла, но радуются и маргарину. На одном из маленьких столиков, которыми заставлены ее унылые комнаты (деревянный черный кот на часах и маленькие резные зверушки под ним), она хранит свои личные и ужасно прогорклые запасы: рецензию на себя в «Bookman[64 - Ежемесячный журнал, издававшийся в Лондоне с 1891 по 1934 г.]», свой портрет и подборку цитат о «Мисс Фингал». Уверяю вас, мне трудно такое описывать. Более того, меня не покидало ощущение, что в этих кругах принято оказывать друг другу услуги, и, когда она предложила помочь мне сколотить состояние в Америке, я испугалась, что придется писать на нее рецензию в «Times». Полагаю, она смелая женщина, обладающая жизненной силой и мужеством, но, боже мой, этот вид грязных перьев и старой промокательной бумаги, не очень чистых пальцев и ногтей, эти разговоры о деньгах, рецензиях, гранках[65 - Набор оттисков напечатанного материала на больших листах бумаги без разделения на отдельные страницы для проверки и правки.], помощниках и суровых критиках невыносимы. Атмосфера прогорклой капусты и старой одежды, кипящей в грязной воде! Мы ушли с двумя дешевыми безвкусными книжонками. «Вы собираетесь взять мои паршивые работы?.. По правде говоря, я вся в долгах…». Да, но не для этого ли нас и позвали на чай? Не совсем, я полагаю, но отчасти, подсознательно. И вот теперь, как вы можете заметить, красок на собственное хвастовство не осталось; требуется второе издание «По морю прочь», а скоро оно понадобится и для «Дня и ночи»; «Nisbet[66 - Издательство «James Nisbet & Co». Больше об этом предложении ничего не известно.]» предлагает мне ?100 за книгу. О боже, надо положить этому конец! Никогда больше не буду писать для издателей.
У меня нет ни времени, ни сил, чтобы описать Дезмонда в его офисе; мой улов биографий; обед на Гордон-сквер и сидение потом в больших креслах перед камином Клайва; появление Адриана [Стивена, см. Приложение 1]; привязанность Мэри и сравнительную покорность Клайва[67 - Офисы издания «New Statesman», редактором которого был Дезмонд Маккарти, располагались на Грейт-Квин-стрит 10. Результатом «улова биографий» ВВ стала ее статья «Разговор о мемуарах», вышедшая в «New Statesman» от 6 марта 1920 года. Хотя сожительство Клайва и Ванессы Белл на Гордон-сквер 46 прекратилось во время войны, Клайв сохранил за собой комнаты в этом доме, который был сдан в аренду Мейнарду Кейнсу.].
Вечером я пила чай с Лилиан[68 - Лилиан Харрис (1866–1949) – подруга и компаньонка Маргарет Ллевелин Дэвис, помощница секретаря Кооперативной женской гильдии с 1901 по 1921 г.]; мы молча чмокнули друг друга на прощание, ведь моя задача заключалась в том, чтобы помочь ей скоротать час времени, пока она ждет вердикта по поводу своего зрения. Она может ослепнуть, я полагаю. О боже! И ведь даже не поговоришь об этом. Какое мужество может заставить человека в 50 лет смотреть на оставшиеся годы, когда их омрачает такое несчастье!
26 января, понедельник.
Вчера был день моего рождения; мне исполнилось 38 лет. Что ж, я, несомненно, чувствую себя намного счастливее, чем в 28 лет и чем вчера, поскольку сегодня днем мне в голову пришла идея новой формы для следующего романа. Я представляю, что одно будет раскрываться через другое, как в «Ненаписанном романе[69 - Рассказ ВВ, впервые опубликованный в журнале «London Mercury» в 1920 году и перепечатанный в сборнике «Понедельник ли, вторник», выпущенном издательством «Hogarth Press» в 1921 году.]», только не на десяти, а на двухстах страницах или около того. Разве это не придаст тексту как раз ту свободу и легкость, которых я добиваюсь? Разве это не позволит мне приблизиться при сохранении формы и темпа к тому, чтобы вместить в книгу все-все? Сомневаюсь только, удастся ли мне передать человеческую душу; достаточно ли я владею мастерством диалога, чтобы уловить и передать ее? Ведь в этот раз подход представляется мне совершенно иным: никаких строительных лесов; почти ни одного кирпичика; все в полумраке, зато сердце, страсть и юмор будут сверкать, как огонь в тумане. Только так я найду место для всего: для радости, непоследовательности, для беспечных переходов от одного к другому по своему усмотрению. Достаточно ли я владею образами – вот в чем я сомневаюсь, но все равно представляю, как «Пятно на стене», «Королевский сад» и «Ненаписанный роман» берутся за руки и водят хоровод[70 - Рассказы ВВ «Пятно на стене» (1917) и «Королевский сад» (1919) выпущены издательством «Hogarth Press».]. Что из этого выйдет – мне только предстоит узнать; темы пока нет, но я вижу огромные потенциальные возможности формы, которую более или менее случайно открыла для себя две недели назад. Полагаю, опасность заключается в проклятом эгоистическом «Я», разрушающем, на мой взгляд, Джойса[71 - Джеймс Джойс (1882–1941) – ирландский писатель и поэт, представитель модернизма.] и Ричардсон[72 - Дороти Миллер Ричардсон (1873–1957) – британская писательница-модернистка и журналистка, пионер в использовании метода «поток сознания» для повествования, автор цикла «Паломничество», состоящего из 13 романов.]. Вопрос в том, достаточно ли автор силен и гибок, чтобы отгородить свою книгу от самого себя, но при этом не ограничивать ее и не сдерживать, как это случилось у Джойса и Ричардсон. Надеюсь, я достаточно хорошо владею своим делом, чтобы справиться с помощью разнообразных приемов. В любом случае путь мой, несомненно, лежит куда-то туда; придется идти на ощупь, экспериментировать, но сегодня меня озарило. Судя по легкости, с которой развивается мой «Ненаписанный роман», я и правда нащупала в нем свой путь.
Вчера, в день моего рождения и вдобавок ясный солнечный день, когда на деревьях вспыхивало множество зеленых и желтых пятен, я отправилась в Южный Кенсингтон, чтобы послушать Моцарта и Бетховена[73 - В зимние месяцы между 1918 и 1921 гг. ВВ посетила ряд частных концертов по подписке (членскому взносу) в Шелли-хаусе (Набережная Челси 1) и Южном Кенсингтоне (Кромвель-роуд 23). Среди слушателей было много друзей ее молодости, включая леди (графиню) Кромер и Елену Ричмонд.]. Думаю, большая часть музыки пролетела мимо ушей, поскольку я сидела между Кэти[74 - Леди Кромер, Кэтрин (Кэти) Тинн (1865–1933) – первая жена Ивлина Бэринга, 1-го графа Кромер. ВВ знала Кэтрин и ее сестру Беатрису Тинн еще со времен Гайд-Парк-Гейт.] и Еленой [Ричмонд], с головой погрузившись в возмутительную шутливую болтовню с графиней. Несмотря на подтрунивания, она была очень приветлива и весела, пригласила меня на чай и даже настояла на том, чтобы я пришла. Мы выложили свои деньги [членский взнос], когда уже стемнело. Графиня засияла от удовольствия, услышав комплимент в свой адрес: «В присутствии леди Кромер всегда чувствуешь себя…», – что-то о ее красоте и т.д. Комната была переполнена представителями Южного Кенсингтона, и все они очень шумели. Особенно это касается Эйли Дарвин[75 - Элинор (Эйли) Дарвин (1879–1954) – ирландский иллюстратор, гравер и художник-портретист, жена Бернарда Дарвина – внука известного натуралиста Чарльза Дарвина.] – толстой, благопристойной и приятной, но тоскливой женщины, которая по старинке возмущается перед тем, как выступить против критики. Она сказала мне, что я однажды поступила жестоко. Не помню уже, что я ответила – что-то дикое и случайное, полагаю, как и всегда в подобных обстоятельствах. Джордж Бут взять меня за руку и похвалил мою книгу[76 - Эйли Дарвин и Джордж Бут (см. 9 марта 1920 г.) были друзьями ВВ до формирования группы «Блумсбери».].
31 января, суббота.
Вот мое расписание на этой неделе: вторник – ужин со Сквайрами[77 - В 1908 году Джон Коллингс Сквайр женился на Эйлин Гарриет (1883–1970) – сестре его друга и сокурсника в Кембридже, Кленнелла Анструтера Уилкинсона.], Уилкинсоном[78 - Кленнелл Анструтер Уилкинсон (1883–1936) – журналист и автор популярных биографий, выпускник Кембриджа, друг и сокурсник Д.К. Сквайра.] и Эдгаром[79 - Эдгар Сидни Вулф (1883–1981) – третий брат ЛВ.]; среда – чай с Еленой; четверг – обед с Нессой, чай на Гордон-сквер; пятница – визит Клайва и Мэри; суббота – сидение у камина с болезненным и, надеюсь, необоснованным страхом, что некие существа, захватившие Лотти и Нелли, вселятся и в меня. Это похоже на мглу, которая накрывала волны в заливе и заставляла мое сердце замирать, когда я сидела за столом в гостиной в Сент-Айвсе[80 - Прибрежный город в графстве Корнуолл.] и делала уроки. Дешево и убого – вот мое впечатление от посещения Патни[81 - Район на юго-западе Лондона. Вулфы прогулялись в Патни и были в гостях у Эдгара Вулфа и его жены Сильвии в доме по адресу Кастелло-авеню 7.]. Пригородные улицы наводят на меня еще больший ужас, чем трущобы. На каждой из них есть подстриженное дерево, растущее из квадрата земли на тротуаре. На интерьере я даже останавливаться не стану. Как сказал Леонард, это душа Сильвии [жена брата ЛВ] в виде лепнины. Они сидели в столовой за большим столом и читали романы… Отчасти я, конечно, сноб, но представители среднего класса внешне очень грубые и звучат грубо, когда смеются или высказывают свои мысли. Низшие классы и этого не делают.
Говорят, мистер Уилкинсон был пьян, но для миссис Сквайр это точно не оправдание. Она стала еще шире, еще больше превратилась в какой-то белесый осадок; мне кажется неприличным ее пассивное злорадство в кресле напротив – для нее это, похоже, естественное, автоматическое состояние; она как безвольная, но потенциально опасная медуза. Она срывается на молодых по счету раз; Сквайр, по крайней мере, прямолинеен и честен. С одной стороны, мне не нравятся его рассуждения о любви, патриотизме и отцовстве, но, с другой, я же могла высказать свое мнение. Любовь стала предметом дискуссии из-за «Athenaeum[82 - Английский литературный журнал, основанный в 1828 году и купленный после Первой мировой войны Арнольдом Раунтри, который в начале 1919 года предложил должность редактора Джону Миддлтону Марри, возродив тем самым издание. ВВ довольно часто публиковала свои статьи в «Athenaeum».]». По словам Сквайра, журнал все отрицает. Это смертельный холод для любого творчества. А вот «London Mercury», наоборот, создает очень комфортные условия. Сквайр настаивал на том, чтобы я писала для них. «Athenaeum» снискал дурную славу из-за своего жесткого скепсиса. Я попыталась объяснить Сквайру, что есть такие понятия, как честность и высокие стандарты, но он ответил, что поэзия и энтузиазм важнее. В настоящее время в наших кругах идет битва между Джеймсом[83 - Джеймс Бомонт Стрэйчи (1887–1967) – младший из десяти детей сэра Ричарда и леди Стрэйчи, психоаналитик и (вместе со своей женой Аликс) переводчик Зигмунда Фрейда на английский язык. По окончании Тринити-колледжа Кембриджа в 1909 году он стал секретарем своего двоюродного брата Джона Сент-Лоу Стрэйчи (1860–1927), редактора журнала «Spectator», но был уволен в 1915 году за пацифистские взгляды. Год спустя он стал отказником по соображениям совести. В 1920 году Джеймс работал критиком в «Athenaeum», а Дезмонд Маккарти в «New Statesman».] и Дезмондом. Джеймс хочет «полностью уничтожить притворство». Мы же с Дезмондом, напротив, хотим возродить его, как феникс из пепла. Фундаментальное противоречие, но я в равной степени могу писать для Марри, Сквайра или Дезмонда – широта взглядов или безнравственность, это как вам больше нравится.
На повестке дня канализация. У нас полоса невезения, и мы вынуждены потратить ?200 на трубы, которые еще полгода назад были бы проблемой миссис Брюэр[84 - Бывшая владелица Хогарт-хауса.]. Но мы боялись, что это обойдется в тысячу.
За чаем с Еленой в отсутствие Брюса [Ричмонда] мы деликатно затронули тему ЛПТ. Она сообщила, что авторы любезничали с ней, пытаясь повлиять на рецензии. Я вкратце рассказала о своем интервью с миссис Клиффорд. Елена все поняла: она знакома с ее методами. Елена часто обедает с леди Дильк[85 - Этель Люси Дильк (1876–1959) – старшая дочь миссис Клиффорд, жена сэра Фишера Вентворта Дилька, 4-го баронета.] и слышит, как миссис Клиффорд шутит со Стивеном Маккенной[86 - Стивен Маккенна (1888–1967) – плодовитый и популярный английский писатель.]. Мне нравится, что Елена разделяет мое чувство отвращения; она и правда более благоразумная и бесхитростная, нежели я, и смотрит на все простыми карими глазами самой милой и доброй собаки-колли. Елена понравилась мне даже больше, чем раньше, особенно когда села на табурет и рассказала, как она делает то-то и то-то для больных и страждущих, а я подумала: «Как пациентам, должно быть, приятно видеть ее у своих постелей». Люди, не обладающие ни гениальностью, ни хитростью, похоже, воспринимают все просто и здраво, поэтому меня, причисляющей себя к выдающимся, это смущает. Нет в них, кажется, ни напряжения, ни самовосхваления, и блеском их тоже не обмануть. Остальное мне придется опустить, так как нужно еще прочесть шесть биографий для Дезмонда. Письмо от мистера Аскью [неизвестный] из Стаффордшира о романе «День и ночь» приятное, но как-то это странно – нравиться низшим классам.
4 февраля, среда.
Лучше бы я, а не Лотти, заразилась чесоткой от Леонарда; это единственное мое предложение касательно проблемы вшей, которая не покидает наши мысли, портит утро и отравляет спокойствие после чая. По словам Фергюссона[87 - Доктор Д.Д. Фергюссон – врач Вулфов, живший на Маунт-Арарат-роуд в Ричмонде. Зуд Лотти, похоже, нашел отражение в рассказе ВВ «Ненаписанный роман»: «Дальше она передернулась, а дальше так же неловко, как и прежде, вывернула руку, словно у нее пекло или зудело между лопатками» (в пер. Л. Беспаловой).], вши начинают двигаться в своих логовах, когда им тепло. Пока улучшений нет, но, насколько я поняла, инфекции тоже. Какова, однако, сила воображения! Я могу представить и почувствовать зуд в любой точке своей огромной поверхности кожи и начать чесаться. Этим и занимаюсь сейчас.
Каждое утро с полудня до часу я читаю «По морю прочь». Не бралась за него с июля 1913 года. Спроси мое мнение о романе сейчас, я бы ответила, что не знаю – какое-то шутовство в нем и сплошные заплатки на скорую руку; то простота и суровость, то легкомысленная банальность, то божественное откровение, то сила и свобода, о которых можно только мечтать. Бог знает, что с этим делать. Недостатки настолько ужасны, что мои щеки горят от стыда; потом вдруг какой-то поворот предложения, взгляд вперед, и щеки горят уже по другой причине. В целом мне нравится ум молодой женщины. Как доблестно она преодолевает препятствия! Боже мой, какой писательский талант! Я мало чем могу ей помочь и, очевидно, предстану перед потомками автором дешевых острот, умной сатиры и даже довольно грубых вульгаризмов, которые будут мучить меня и на том свете. И все же я понимаю, почему люди предпочитают его роману «День и ночь»; не скажу, что им сильнее восхищаются, но его находят более галантным и вдохновляющим произведением.
Сегодня днем была у мадам Гравэ[88 - Мадам Гравэ – портниха, рекомендованная, вероятно, Мэри Хатчинсон, – и ее муж капитан Феликс Гравэ переехали из Фулхэма в Корнуолл-Гарденс, Кенсингтон.] и увидела ее большой новый дом. Маман, бедняжка, с трудом держится. Сажаешь ее на табурет, а она слезает, потом снова хочет сесть; «вы ведь только сидели, маман, но слезли!». Потом она назвала меня жестокой – очень обидно. А во сне ее челюсть отвисает вниз, как у мертвеца. Старческий маразм. С ней говорят просто и даже нежно, пока мы бродим по дому, рассматривая мебель. Мне нравится ее ребячество и неутолимое желание сшить для меня еще одно платье, которое якобы будет готово через неделю, хотя она не может закончить то, когда-то начала.
13 февраля, пятница.
Опять много пропусков и опять оправдания. В течение некоторого времени наше спокойствие заметно нарушалось людьми. Возраст, слава или возвращение к мирной жизни – не знаю, что именно влияет, но я в любом случае устаю от походов на чай и все-таки не могу удержаться от них. Сидеть взаперти, если можно этого не делать, – своего рода кощунство для меня. Возможно, так оно и есть; я же тем временем не пишу дневник и не читаю на греческом. В день частного показа Дункана[89 - Дункан Грант (см. Приложение 1) провел свою первую персональную выставку в галерее «Paterson & Carfax», располагавшейся по адресу Олд-Бонд-стрит 5; частный показ, вероятно, состоялся в понедельник 9 февраля 1920 года.] был устроен званый обед в кафе «Royal[90 - Кафе «Royal» в конце Пикадилли-Серкус на Риджент-стрит было особым местом встречи известнейших писателей, художников и иностранцев. В настоящее время здание перестроено в отель «Cafe Royal».]»: 12 гостей; все красиво оформлено; я в приподнятом настроении и одурманенная вином; причудливый ассортимент обычного и необычного. Пришла миссис Грант[91 - Миссис Бартл Грант, урожденная Этель Макнил (1863–1948), мать Дункана, была очень красивой и обаятельной женщиной.] – женщина, все еще плывущая, словно якхта[92 - ВВ, как и Чарльз Дарвин, не умела правильно писать слово «яхта».], на волне зрелого очарования; были также Пиппа[93 - Филиппа (Пиппа) Стрэйчи (1872–1968) – суфражистка, третья из пяти сестер Литтона. В 1907 году она организовала первое большое шествие женщин по Лондону за избирательные права для Лондонского общества суфражизма, которое после войны превратилось в Национальное общество по делам женщин, секретарем которого она оставалась до 1951 года.], Адриан, Банни, Литтон[94 - Об Адриане и Карин Стивен, Дэвиде (Банни) Гарнетте и Мейнарде Кейнсе см. в Приложении 1.]. Последний выложил ?70 за одну из картин. Мейнард встал и сказал: «За нашу глубокую привязанность к Дункану». Полагаю, Дункан предпочел бы обойтись без суеты, и после обеда он ускользнул, оставив нас одних на выставке. Моя способность наполнять сцены своим иррациональным возбуждением абсурдна, и в таком состоянии я говорю больше, чем имею виду, вернее, говорю то, что думаю. Осматривая выставку вместе с Адрианом, я решила, что он подавлен, как человек, который сравнивает себя с современниками и осознает, наконец, свою неудачу. «Какие мы все выдающиеся!» – воскликнула я. И тут выяснилось (или мне это показалось?), что они с Карин чувствуют себя оторванными людьми, которых подвергли суровому экзамену, а ведь результаты, когда тебе больше тридцати пяти лет, вывешиваются на всеобщее обозрение. Повинуясь импульсу, я пригласила их на ужин и – предсказываю – почувствую себя ужасно виноватой, когда они придут. Тем временем я молчу, ибо мне нечего сказать о картинах Дункана. Они кружились в моей голове, как белое вино, которое я пила; такие прекрасные и восхитительные; их очень легко обожать. Однако я видела выставку лишь мельком, поскольку тут и там сновали хорошо одетые люди. Потом был чай с Роджером в «Burlington», прогулка с Мейнардом и слух о том, что продано уже 15 тысяч экземпляров его книги, но, к чести Кембриджа, он остается невозмутимым и более, а не менее скромен, чем раньше[95 - Роджер Фрай, предположительно, находился в офисе издания «Burlington Magazine» на Олд-Берлингтон-стрит; он был одним из руководителей с момента основания журнала в 1903 году. Полемическая работа Мейнарда Кейнса «Экономические последствия мира» была опубликована издательством «Macmillan» в конце декабря 1919 года; первоначальный тираж составил 5000 экземпляров.].
На следующий день я купила одну из картин Дункана, пожертвовав платьем гранатового цвета, которое мне очень понравилось. Платье ассоциируется с чаепитием у Эйли. Сплошное разочарование. Неряшливая, компромиссная, сутулая по жизни, довольствующаяся тем, что есть, и внешне все равно недовольная, Эйли поразила меня; такой почтенный и благопристойный, аккуратный и чопорный дом, но такие заурядные дети. Искренний Бернард[96 - Бернард Ричард Мейрион Дарвин (1876–1961) – внук известного натуралиста Чарльза Дарвина, женившийся в 1906 году на Элинор (Эйли), урожденной Монселл. В течение почти сорока лет он писал о гольфе для «Times» и опубликовал множество книг. Кузина ВВ Флоренс Мейтланд вышла замуж за сэра Фрэнсиса Дарвина, отца Бернарда, в 1913 году, когда они оба овдовели, и Вирджиния была знакома с этим обширным кембриджским кругом еще до своего замужества.], честный и с сильным дарвиновским характером, понравился мне гораздо больше. Он говорил о гольфе и споре по поводу леса Уоддон-Чейз[97 - Спор касался хозяина леса Уоддон-Чейз и охоты в нем. Разгневанные фермеры вывесили плакаты против новоизбранного лорда Оркни и его своры гончих, в то время как полковник Селби-Лоундс из поместья Уоддон-холл пытался спасти старую свору, с которой традиционно охотились в этом регионе. Данный спор, частично происходивший на страницах газеты «Times», был урегулирован только в январе 1921 года.]. Однако больше я с Эйли видеться не намерена.
Теперь я перескочу через несколько дней, события которых уже не помню, и расскажу о прошлом вечере с Оттолин[98 - Леди Оттолин Виолет Анна Моррелл (1873–1938) – английская аристократка и меценатка, сыгравшая важную роль в английской литературной жизни начала XX века, одна из центральных фигур в группе «Блумсбери». Она была известной покровительницей художников и писателей, а также хозяйкой, принимавшей гостей в доме 44 по Бедфорд-сквер, Блумсбери, а с июня 1915 года – в поместье Гарсингтон.] (пропущу чай с ней, Бирреллом[99 - Августин Биррелл (1850–1933) – писатель и либеральный политик, выпускник Тринити-колледжа Кембриджа, главный секретарь Ирландии с 1907 по 1916 г. Он был давним другом Оттолин, а ВВ познакомилась с Бирреллом еще до войны. Августин овдовел и жил с двумя сыновьями, младший из которых, Энтони, хотя и был очень милым, серьезно отставал в развитии.] и имбецилом[100 - Устаревшее название людей с умственной отсталостью средней степени.] Тони Бирреллом). И все же я не уверена, что смогу описать вечеринку, поскольку мы с Филиппом сидели вместе и наблюдали за тем, как открывается дверь и входят люди. Загадочных умников было больше, чем обычно; так, по крайней мере, мне показалось, ведь я их не знала. Были Элиоты, Хаксли, Форстеры и другие. Моим единственным развлечением стал диалог с У.Д. Тернером[101 - Уолтер Джеймс Редферн Тернер (1884–1946) – поэт и журналист. Он родился и получил образование в Австралии, путешествовал по Европе, а во время войны служил в артиллерии; его стихи были включены в третий том «Георгианской поэзии»). В 1920 году он был музыкальным критиком газеты «New Statesman», театральным – «London Mercury», а вскоре стал литературным редактором издания «Daily Herald».] – немногословным красноносым и бесконечно скромным человеком с выпученными карими глазами и милым рассеянным взглядом; он будто бы хотел говорить правду, но оказался слишком застенчив и не готов к ней. Прошлой ночью Сквайр почувствовал, что я постигла его душу, – так он сказал. Сквайр меня безмерно уважает, но, боюсь, это отчасти повлияло на мою симпатию к Тернеру. На вечеринках я теперь чувствую себя немного знаменитой – есть шанс, что люди вроде Тернера, чьи имена я знаю, знают и меня. Более того, они очень рады, когда их хвалят. Элиоты с удовольствием поужинали с нами. Марри был нежный и шутливый. В моем черном-белом эскизе все-таки должна быть одна цветная деталь: я хочу отметить платье Оттолин цвета зеленого сургуча. Этот яркий шелк особенно выделялся с настоящим кринолином. Благодаря ему она действительно контролировала всю комнату. Однако мне весь вечер казалось, что Оттолин разочарована, а ее бледный насупленный вид выдавал внутреннее недовольство. Если кто и был разочарован, так это, как говорится, она. Я и правда не могу не считать ее несчастной!
Я совсем упустила, что провела прошлые выходные у Арнольд-Форстеров.
15 февраля, воскресенье.
Отчасти чтобы забыть о Веббах[102 - Сидни Джеймс Вебб (1859–1947) и его жена Беатриса (1858–1943) – социальные реформаторы, столпы Фабианского общества, основатели Лондонской школы экономики и еженедельника «New Statesman».], отчасти чтобы отложить на несколько минут «По морю прочь», просто скажу, что мы обедали с ними, а вчера ужинали с Адрианом, Сэнгером и Хасси[103 - Дорис Эдит Хасси (1891–1951), подруга Марджори Стрэйчи, была независимой молодой девушкой, которая жила в Клиффордс-Инн и надеялась сделать карьеру писательницы.]. Ох уж эти Веббы! Я считаю, что холодный ветреный день в 13:30 как раз подходит им. Когда мы идем по Гросвенор-роуд, старые газеты разлетаются, а средний класс гуляет в своих воскресных нарядах. Красные дома выглядят ободранными. Фабричные окна выходят на реку. В воскресенье все баржи пришвартованы. Ни солнца, ни тепла. Но куда все идут? Почему правильные вещи так отвратительны? Потом баранина, капуста и яблочный пирог – все съедобное, но невкусное. Плохие сигареты. Немного виски. Гостиная у них теперь ледниково-белая, а акварели висят где-то в стороне. Миссис Вебб демонстрирует свой акулий оскал. Вебб вырядился в красное и выглядел толще, чем есть. Окно в задней комнате из матового стекла – для маскировки. Я больше не боюсь, а лишь тоскую и печалюсь, и меня всю трясет от столь отвратительной перспективы. Мистер Кросс[104 - Феликс Уоррен Кросс, работавший в Министерстве иностранных дел в 1919–1923 гг., провел для Веббов исследование, которое было включено в их обзор «Английские тюрьмы под местным управлением», опубликованный в 1922 году.] из Министерства иностранных дел принес шесть портфелей с бумагами, которые нужно было просмотреть. Миссис Вебб сказала мне, что неправильно препятствовать Л. баллотироваться в парламент; якобы мы нуждаемся в людях тонкого ума и т.д. Но что такое «правильно» и кто такие «мы»?! Холодно-дружелюбно она попрощалась с нами. Относиться к ним можно и проще, но ужас нарастает по мере знакомства с Веббами. Неужели и мы станем такими? Я хожу взад-вперед по платформе, чтобы согреться; опускаю руки в горячую воду, приседаю у камина, но все равно я обостренно раздражена.
3 марта, среда.
Итак, в конце прошлой недели мы поехали в Родмелл и вернулись обратно два дня назад[105 - Вулфы уехали в Родмелл в субботу 21 февраля и вернулись в Лондон в понедельник 1 марта.]. Однако в корзине для грязного белья у меня много вещей – сцен, я имею в виду, которые свалены как попало в мое вместилище разума и не извлекаются, пока совсем не потеряют форму и цвет. «Походы на чай», я полагаю, продолжались; о, был один ужин на Гордон-сквер, когда Мэри, раскапризничавшись в своей спальне, отказалась расставаться с заколками для волос. Я записала эту сцену и назвала ее «глупой». Можно ли сказать «вульгарной»? Думаю, нет. Наряжаться для джентльменов – нервное занятие, которое не одну женщину заставит побледнеть. Там был Дезмонд – сердечный, ласковый, самый давний друг, как мне иногда кажется, и, возможно, самый лучший. Меня тронуло то, как он пробежал по платформе, чтобы пожелать мне спокойной ночи. Потом мы продали дядю Тоби[106 - Генри Тоби Принцеп (1793–1878) – английский чиновник индийской гражданской службы и историк Индии, двоюродный дед ВВ по материнской линии. Знаменитый художник Д.Ф. Уоттс подарил один из двух портретов Г.Т. Принцепа матери ВВ еще до ее свадьбы с Лесли Стивеном. ВВ имеет в виду, что она продала этот портрет, доставшийся ей по наследству, одному из членов семьи Принцеп.] за ?150 мистеру Принцепу, и, получив чек, я тут же пожалела – о боже! – в который раз. Я учусь этого не делать и каждый раз делаю.
Речь Роджера в Клубе и моя первая попытка выступления в течение пяти минут подряд[107 - В своих записях за 19 февраля 1920 года ЛВ отметил: «Чай в Клубе. РФ [Роджер Фрай] говорил о современном искусстве». Упоминаний о «попытке» ВВ нет.] – все это было невероятно блестяще и открыло перспективы такой формы волнения, о которой раньше и не подозревали. Обедала с Нессой и Дунканом в Сохо. Видела, как женщина уронила перчатку[108 - Образ женщины, роняющей перчатку, есть в романе ВВ «Комната Джейкоба».]. Счастливый вечер.
Ужин с Элиотом и Сидни. Последний приходит в себя от нас и Саффилда; не обошлось без ахов и вздохов[109 - Т.С. Элиот и Сидни Уотерлоу (см. Приложение 1) ужинали у Вулфов в пятницу 20 февраля, перед отъездом последних в Родмелл. Вероятно, Уотерлоу предлагал купить Саффилд-хаус, который Вулфы только что приобрели (вместе с Хогарт-хаусом) и который продадут в мае 1921 года, но они отвергли идею столь близкого соседства.]. Потом мы поехали в Монкс. Тут мне бы стоило много и ярко написать о ВЕСНЕ. Она пришла. Она была с нами больше двух недель. Никогда еще зима не спала как младенец, сосущий большой палец. Нарциссы все распустились; сад усыпан густыми золотистыми крокусами; подснежники почти отошли; грушевые деревья подают надежды; птицы поют; дни похожи на июньские, и солнце уже не просто украшает небо, а греет. Вернувшись, мы сходили в Кью. Уверяю вас, на моей памяти это самая ранняя, самая прекрасная и самая продолжительная весна. Зацветают миндальные деревья.
6 марта, суббота.
Не успела я написать сегодняшнюю дату, как явилась мадам Гравэ, которая оставила после себя лишь руины вечера. И все же, если не заполню страницу сейчас, Бог его знает, когда я вообще смогу это сделать; бесконечная череда неописанных событий простирается передо мной и позади тоже. Говорила ли я, что мы с Дезмондом радовались возвращению мистера Асквита[110 - Герберт Генри Асквит, 1-й граф Оксфорда и Асквита (1852 – 1928) – британский государственный и политический деятель, 52-й премьер-министр Великобритании от Либеральной партии с 1908 по 1916 г. Он потерпел поражение на всеобщих выборах 1918 года, но вернулся в парламент 1 марта 1920 года. Его путь от дома на Кавендиш-сквер до Вестминстера был отмечен сценами, описанными в «Times» как «бурные до неловкости». Возле Даунинг-стрит собралась толпа людей, и, как сообщалось, «полисмен-охранник на крыше c дубинкой в руках спас мистера Асквита от слишком настойчивого внимания его поклонников». Миссис Асквит (Марго) «весело помахала толпе букетом».] в парламент? Я видела его гладкую и белую, шелковистую на вид лысую голову. А Марго[111 - Эмма Маргарет (Марго) Асквит (1864–1945) – светская львица, писательница, вторая жена Герберта Генри Асквита. Как женщина недисциплинированного ума, необузданной откровенности, большой жизненной силы и ярких эмоций, она была обузой для политики, но оказывала стимулирующее влияние на общество.] стояла, слегка покачиваясь, и махала рукой у лица, в то время как полицейский вертелся на крыше повозки – эти действия всегда немного гротескны, хотя эмоции нахлынули, будто весенний прилив, и сбили с ног, вернее, невольно подняли меня на парапет, откуда я и увидела вышеупомянутую лысую белую голову. Чай с Молли[112 - Мэри (Молли) Маккарти (1882–1953) – писательница, член группы «Блумсбери», жена Дезмонда.] и старой миссис Маккарти [мать Дезмонда]; их эмоции по поводу смерти друга; сплетни о судебном процессе Блантов; у Молли за ушами небольшие коровьи рожки[113 - Имеется в виду слуховой аппарат, поскольку Молли была глуховата. Судебный процесс Блантов в Верховном суде касался претензий попечителя и леди Вентворт к ее отцу Уилфриду Скоуэну Бланту на владение конным заводом «Crabbet», созданным Блантом и его супругой, леди Энн, которая умерла в 1917 году.].
Что дальше? Во вторник и среду здесь, в Ричмонде, мы печатали Хоуп[114 - Хелен Хоуп Миррлиз (1887–1978) – британская романистка, поэтесса и переводчица. Отказавшись от театральных амбиций, она изучала классику в Ньюнем-колледже Кембриджа, где познакомилась с Карин Стивен, с которой они вместе также изучали французский в Париже. Вулфы предложили Хоуп написать что-нибудь для публикации в издательстве «Hogarth Press» и печатали ее поэму «Париж».]; во вторник у нас ужинала Елена [Ричмонд]; она выступила с речью перед Гильдией[115 - В обязанности ВВ входил подбор докладчиков для собрания Ричмондского отделения Кооперативной женской гильдии, проходившего в Хогарт-хаусе.] и попутно задала мне одну из тех загадок, которые я всегда понимаю неправильно. Насколько Елену можно разговорить? Ее дистанцирование – это шок или глупость? Тогда к чему ее любезность? Елена заставляет меня на мгновение почувствовать себя грубой и провинциальной, а затем, как я уже сказала, замолкает, и одному Богу известно, что будет дальше. Словно механизм замирает. Что касается ее симпатий и антипатий, я ничего об этом не знаю. Ее присутствие, такое милое, величественное и материнское, всегда принижает меня, пока я не разбиваюсь о скалы, как мне кажется, ее безразличия к моему энтузиазму. Я склонна верить, что милые люди ведут себя более сдержанно и универсально, чем мы, и не имеют нашей страсти.
Затем, в четверг, был ужин с Маккарти и первое заседание Мемуарного клуба[116 - Клуб мемуаров, как и его предшественник, Клуб романов, был придуман Молли Маккарти в надежде привлечь Дезмонда Маккарти к занятию чем-то, кроме журналистики. Члены Клуба, около дюжины старых друзей, должны были каждый месяц собираться у кого-то из них дома, вместе ужинать и читать по главе из того, что могло стать полноценной автобиографией. Замысел оказался чрезмерно амбициозным, поэтому взносы и частота встреч были сокращены (см. ЛВ-IV и Элизабет Френч Бойд «Наследие Блумсбери»). Согласно записям ВВ и ЛВ, первое собрание состоялось 4 марта, а не 27 февраля, как предлагала Молли, потому что Вулфы уехали в Родмелл.]. Очень интересное событие. Семь человек читали, и одному Богу известно, чего я только не увидела в их текстах. Сидни [Уотерлоу] продемонстрировал значимость для него этого мероприятия, зачитав нам сон, в действительности притчу, чтобы объяснить кажущуюся тупость бодрствующего Сидни силой воображения спящего. В общем, странный и неловкий, но интересный для меня самоанализ. Клайв – сама объективность; Несса начинает с фактов, затем ее одолевают глубокие эмоции, которые нужно пересилить, и она никак не может прочесть вслух то, что написала. Дункан фантастичен, а его бессвязное повествование завораживает. Молли пишет об устремленности и Уильяме Моррисе[117 - Уильям Моррис (1834–1896) – английский художник, поэт, прозаик, переводчик, издатель, социалист, теоретик искусства.] сначала последовательно и даже формально, а потом вдруг говорит: «О, это абсурд – я не могу продолжать», – перетасовывает все свои листы, продолжает не с той страницы строгим, но дрожащим голосом и доводит рассказ до конца. «Эти тощие валлийцы, эти твердолобые шотландцы – я их ненавижу… Я хотела быть дочерью французского маркиза от мезальянса с…» И все в таком духе, а потом еще было про «этих кротких и слабых жителей Корнуолла»[118 - Отец Молли Маккарти, доктор Фрэнсис Уор-Корниш, вице-ректор Итонского колледжа, происходил из семьи корнуолльских фермеров и священнослужителей.]. У Роджера прекрасная композиция – история о кучере, который украл герань и попал в тюрьму. Вышло хорошо, но слишком объективно. Я сомневалась, будут ли интересные истории, но они сами рвутся наружу и удержать их невозможно. До собрания я, кстати, видела новый дом Нессы (№ 50); оценила хаос Пиппы в доме № 51 и заглянула к Адриану с Карин, которые занимались биологией в своей столовой. Выйдя на улицу, мы столкнулись с Джеймсом – такова природа кроличьих нор этого места[119 - Ванесса Белл с детьми переехала в верхнюю часть дома 50 по Гордон-сквер в качестве квартирантки своего брата Адриана Стивена, который вместе с Карин начал изучать медицину, чтобы стать психоаналитиком. В конце 1919 года леди Стрэйчи с дочерьми переехала в дом 51, а Джеймс Стрэйчи жил в доме 41.].
Бедняга Миллс Уитэм[120 - Джон Миллс Уитэм (1883–1956) – писатель, муж Сильвии, с которой они жили в Девоншире. Вероятно, речь идет о его книге «Человеческий цирк», вышедшей в ноябре 1919 года.] вчера хотел похвастаться своей книгой, а я ее не читала. Сильвия[121 - Сильвия Уитэм (1878–1957), урожденная Мильман, а также ее сестры Ида, Энид и Мод, внучки декана собора Святого Павла, с самого детства были друзьями Стивенов.] немного подавлена, но с мужем в коричневых вельветовых брюках, пишущим нечитабельные деревенские романы, это неудивительно.
9 марта, вторник.
Несмотря на некоторое волнение, я, пожалуй, продолжу вести дневник. Иногда мне кажется, будто я исчерпала подходящий (для этого приятного светлого часа после чая) стиль; тот, к которому я пришла сейчас, не настолько податлив. Неважно. Представляю, как старушка Вирджиния, надев очки, чтобы прочесть мартовские записи 1920 года, непременно потребует продолжения. Приветствую тебя, мой милый призрак! И учти, что я уже не считаю 50 лет глубокой старостью. Можно еще успеть написать несколько хороших книг, и вот возьми прекрасные кирпичики для одной из них.
Вернемся ко мне сегодняшней. В воскресенье я отправилась в Кампден-Хилл послушать квинтет Шуберта[122 - Франц Петер Шуберт (1797–1828) – австрийский композитор, один из основоположников романтизма в музыке. ВВ слушала его струнный квинтет до мажор.], посмотреть дом Джорджа Бута[123 - Джордж Маколей Бут (1877–1971) – бизнесмен, директор Банка Англии. Буты в значительной степени были частью интеллектуального и социального мира, в котором выросла ВВ. Чарльз Джеймс Бут (1840–1916), судовладелец и социолог, и его жена Мэри, урожденная Маколей (1848–1939), были друзьями Лесли и Джулии Стивен; их второй сын, Джордж Маколей, продолжил семейный судоходный бизнес. Он и его жена Маргарет, урожденная Майнерцхаген (1880–1959), одаренная скрипачка, построили в 1913–1914 гг. дом с огромным музыкальным залом в Кампден-Хилле (в лондонском районе Кенсингтон). Ссылаясь на упомянутый в тексте концерт, Бут в своем дневнике писал: «Английский струнный квартет. Трио Бетховена. Квинтет Шуберта. Толпы». ВВ, предположительно, делала заметки для своего рассказа «Струнный квартет», который вошел в сборник «Понедельник ли, вторник», опубликованный в 1921 году.], сделать заметки для своего рассказа, почесать языком с респектабельными людьми – эти желания привели меня туда и были удовлетворены всего за 7 шиллингов и 6 пенсов.
Сомневаюсь, что люди видят комнаты своего дома с той же невероятной ясностью, с какой вижу их я, пущенная внутрь всего на час. Холодная внешняя привлекательность тонка как мартовский лед на луже. Чувствуется этакое торгашеское самодовольство. Его основа – конский волос и красное дерево, а белые панели, репродукции Вермеера[124 - Ян Вермеер (1632–1675) – нидерландский художник, мастер бытовой живописи и жанрового портрета.], стол из «Omega» и пестрые шторы – это, скорее, снобистская мишура[125 - В 1914 году Джордж Бут заказал у Дункана Гранта ковер, известный под названием «Бассейн крови», и, вероятно, приобрел другие предметы интерьера для своего нового в дома в мастерской «Omega» (дизайнерский магазин при мастерской, основанный в 1913 году Роджером Фраем с целью обеспечения источником дохода молодых художников.]. Мы были в самой неинтересной комнате, хотя, конечно, тоже неплохо. Я выступала против семейных традиций. Старая миссис Бут [Мэри] во вдовьем платье восседала на своеобразном троне; по бокам – преданные дочери, а внуки – символические херувимы. Такие опрятные заскучавшие мальчики и девочки[126 - У старой миссис Бут было три дочери и более двух десятков внуков.]. Мы все были в мехах и белых перчатках. Елена пригласила нас поужинать, поэтому, возможно, я и не критикую их с Брюсом.
Понедельник прошел в Клубе, который я, по-видимому, перестала описывать. Были Аликс, Банни, Биррелл[127 - Фрэнсис Фредерик Локер Биррелл (1889–1935) – старший сын Августина Биррелла, выпускник Итона и Тринити-колледжа Кембриджа, писатель и книготорговец, открывший после войны книжный магазин «Birrell & Garnett» вместе с Дэвидом (Банни) Гарнеттом.], Джеймс [Стрэйчи] и наконец-то Морган [Форстер]. Аликс сказала мне, что Флоренс Дарвин[128 - Флоренс Генриетта Дарвин (1863–1920) – старшая из кузин ВВ по линии Фишеров, вышедшая замуж сначала за Ф.У. Мейтланда, а затем, после семи лет вдовства, за сэра Фрэнсиса Дарвина, уже дважды вдовца. Она умерла в Кембридже 5 марта 1920 года. Фредегонда была ее младшей дочерью.] – я по-прежнему называю ее Мейтланд – умерла. На мгновение я опешила, потом подумала, что наибольшее счастье она обрела с Фредом[129 - Фредерик Уильям Мейтланд (1850–1906) – британский юрист, историк и писатель, биограф Лесли Стивена – отца ВВ.], и тогда пожалела старого Фрэнка[130 - Фрэнсис Дарвин (1848–1925) – британский ботаник, сын знаменитого естествоиспытателя Чарльза Дарвина, помогавший ему в ряде исследований.], который в третий раз остался один. Затем я попыталась вспомнить Флоренс и смогла довольно четко представить ее красивые карие глаза и дерзкий взгляд, каштановые волосы, здоровый цвет лица, решительный характер, тягу к преувеличению в речи. Она немного напоминала мне мать: ее манеры и правда во многом были материнскими. Кажется, она всегда ходила в простом черном платье и держала себя превосходно, то есть величественно и напряженно; нервы были на пределе. Все это открывалось нам лишь в ее драматических манерах, резких движениях, красивых поворотах и взглядах, когда она протестовала. Фред относился к ней со своего рода шутливой учтивостью и весельем, что, как мне казалось, означало глубокое, но так до конца и не раскрывшееся нам взаимопонимание между ними. Однажды вечером я пришла к его кабинету, хотела поговорить, открыла дверь и секунду стояла молча; он поднял глаза и на мгновение принял меня за Флоренс, после чего выглядел таким нежным и близким, каким я его никогда не видела, но этот взгляд, конечно, исчез, как только он узнал меня. Окажись теперь письмо Фредегонды неправдой, я бы попыталась снова встретиться с Флоренс. Что же мешает людям видеться, когда проходят годы, случаются смерти, рождаются дети, заключаются браки?
18 марта, четверг.
Странно читать свои последние размышления, поскольку, сама того не помня, я сказала Ирен Ноэль-Бейкер[131 - Ирен Ноэль (1879–1956) в 1915 году вышла замуж за Филиппа Бейкера и взяла двойную фамилию. Их сын Фрэнсис Ноэль-Бейкер родился в январе 1920 года. Ирен – дочь и наследница Фрэнка Ноэля из Ахметаги, которого Стивены посетили во время их путешествия в Грецию в 1906 году; впоследствии ВВ время от времени встречалась с ней в Лондоне.], что с ужасом думаю о встрече с ней через 6 или 7 лет. Она ответила то же самое, но это, как мне кажется, было наигранно. Так или иначе, мы встретились у Сесилов в прошлое воскресенье, и я понимаю, почему она боится встречи со мной. Это из-за моего взгляда. Ах ты, маленькая авантюристка, думала я про себя, теперь ты стала матроной и пробиваешь себе с Филиппом[132 - Филипп Ноэль-Бейкер (1889–1982) – пацифист и дипломат, выдающийся выпускник Кембриджа, лауреат Нобелевской премии мира (1959) за деятельность по стимулированию разоружения. В 1920 году он принимал активное участие в формировании Лиги Наций, работая помощником лорда Роберта Сесила.] дорогу в политические круги, а доказательство тому – яркая осмысленная трескотня с лордом Робертом[133 - Эдгар Элджернон Роберт Гаскойн-Сесил, 1-й виконт Сесил из Челвуда (1864–1958) – юрист, парламентский, общественный и государственный деятель, активный сотрудник и идеолог Лиги Наций, лауреат Нобелевской премии мира (1937). Вулфы обедали у лорда Роберта и его жены Нелли в воскресенье 14 марта.] и Ормсби-Гором[134 - Уильям Джордж Артур Ормсби-Гор, 4-й барон Харлех (1885–1964) – выпускник Итона и Оксфорда, британский консервативный политик и банкир, муж леди Беатрисы.]. А еще у вас есть сын, и вы гордитесь тем, что сами его нянчите; вы располнели и выглядите уже не так романтично, хотя оптимистичный поиск очевидных истин осуществляется с тем же упорством, что и всегда. Леди Беатриса[135 - Беатриса Эдит Милдред Ормсби-Гор, урожденная Гаскойн-Сесил, леди Харлех (1891–1980), – старшая дочь 4-го маркиза Солсбери и племянница лорда Роберта.], дочь лорда Солсбери[136 - Джеймс Эдвард Хьюберт Гаскойн-Сесил, 4-й маркиз Солсбери (1861–1947) – британский аристократ и государственный деятель.], – откровенно лихая безмозглая юная богиня, которая ощутимо теряет божественность, когда на нее смотришь. Ее глаза – яркий, твердый и бесчувственный серо-голубой мрамор.
Леонард отправился поговорить с Уоллером[137 - Джон (Джек) Уоллер Хиллз (1867–1938) – выпускник Итона и Баллиол-колледжа Оксфорда, солиситор. В 1897 году он женился на сводной сестре ВВ Стелле Дакворт, которая скончалась три месяца спустя от перитонита. С 1906 по 1918 г. он был членом парламента от либеральных юнионистов Дарема, а затем членом консервативной партии от Рипона. Суть упомянутого кризиса неясна, но он был как-то связан с сестрой ЛВ Кларой Вулф (1885–1934).] о том самом семейном кризисе, который я предвидела еще несколько лет назад. Будь это дневник души, я бы подробно описала 2-е заседание Мемуарного клуба. Леонард был триумфально объективен, а я субъективна и крайне сильно расстроена. Не помню, когда я в последний раз чувствовала себя настолько отрезвленной и недовольной самой собой – партнером, которого я обычно уважаю и которым восхищаюсь. «О, зачем я только прочла этот эгоистический сентиментальный бред!» – таков был мой крик и результат того, насколько остро я ощутила тишину, наступившую после прочтения своей главы. Сначала последовал громкий смех, который вскоре утих, а затем я не могла не почувствовать неловкость и скуку мужчин, для чьей добродушной жизнерадостности мои откровения оказались приторными и неприятными. Зачем я вообще обнажила душу?! Сейчас уже чувство отвращения отступило. Вчера мы виделись с Нессой, и она ничего подобного не заметила, а Леонард твердо заверил меня, что я так расчувствовалась из-за усталости, поздних вечеров и т.д.[138 - Записи заседаний Мемуарного клуба не велись, и можно только догадываться, кто, что и когда читал. Первая из сохранившихся работ ВВ, написанных для Клуба, называется «Гайд-Парк-Гейт 22» (см. ВВ «Моменты бытия») и начинается словами «как я уже говорила». Это позволяет предположить существование и более ранних текстов – возможно, того самого «эгоистического сентиментального бреда», который и был зачитан 15 марта на втором заседании в квартире Ванессы на Гордон-сквер 50.]
Еще одни посиделки допоздна вчера – ужин с Литтоном, Клайвом и Нессой в «Эйфелевой башне[139 - «Эйфелева [позже Белая] башня» – ресторан, некогда находившийся в Лондоне по адресу Перси-стрит 1. В начале 1919 года Литтон приступил к работе над биографией королевы Виктории, которая была опубликована в 1921 году. Ранее он уже выпускал сборник биографий под названием «Выдающиеся викторианцы».]». Задушевный и сердечный, возможно, немного сожалеющий Литтон погряз в викторианской эпохе. «Как редко мы встречаемся!» – сказала Несса. Это правда; мы хотим встречаться, но не можем. Все они мчатся на юг: Несса, Дункан и Мейнард в Италию, а Литтон, Кэррингтон [см. Приложение 1] и Партридж[140 - Реджинальд (Ральф) Шерринг Партридж (1894–1960) – выпускник Оксфорда, дослужившийся во время войны до звания майора и награжденный Военным крестом Великобритании. Летом 1918 года его познакомил с Дорой Кэррингтон (и, соответственно, с Литтоном) ее брат Ноэль. Любовь к Доре втянула Ральфа в очень тесный тройственный союз, центром которого был их дом Милл-хаус в Тидмарше. Все трое собирались в Испанию к другу Партриджа – Джеральду Бренану (см. май 1923 года).] в Испанию.
10 апреля, суббота.
