Над морем начало смеркаться. Воздух заметно посвежел. Полина сильно устала и замёрзла. Ей всё сложнее становилось держаться на усиливающихся волнах. Кроме того, она уже наглоталась горько-солёной воды.
– Пора, – наконец сказал Ваня, – вроде все ушли. Надо выбраться на берег около леса. Там будет проще спрятаться.
Собрав последние силы, Полина попыталась оттолкнуться от свинцовой воды уставшими ногами, но они уже едва слушались. Сильно заболела спина, повреждённая в самом начале войны осколками авиабомбы. Ваня тоже очень устал. Помогая друг другу, они с большим трудом доплыли до берега. Около получаса, пока совсем не стемнело, брат с сестрой пролежали не двигаясь на остывающем вечернем берегу.
Передохнув и собравшись с силами, стали пробираться через лес домой, в Станичку. Несколько раз они видели, как за чёрными силуэтами деревьев по дороге проносились мимо них немецкие мотоциклисты, проезжали по направлению к Станичке фашистские машины и танки. Отовсюду раздавались непонятные команды и звучали военные марши. Где-то разговаривали на своём гавкающем языке и громко смеялись немецкие солдаты.
«То, что ещё сегодня утром казалось далёким кошмарным сном, уже произошло в действительности…» – подумала Полина. Новороссийск захвачен фашистами. Они теперь – по другую сторону фронта. Как бы стремительно в последнее время ни приближалась к ним линия наступления немецких войск, всё время казалось, что она остановится раньше, чем дойдёт до дверей их дома. Вопреки всякой логике, Полина верила в это. Верила, что никогда не заглянет за ту линию, – просто потому, что не хотела заглядывать за неё. Она и сейчас, несмотря на горькую очевидность происходящего, отказывалась осознавать, что вместе со всей своей семьёй уже стала пленницей оккупантов.
У калитки их встретила мать и тут же заплакала.
– Слава богу, вы живы, мои родные! – говорила она, по очереди обнимая детей.
– Ваня спасся сам и спас меня, – тоже не сдерживая рыданий, сказала Полина, нежно гладя брата по ещё мокрым волосам.
После короткой паузы она отстранённым, как будто не своим, голосом добавила:
– Нину застрелили в море.
– И Татьяну Петровну танк раздавил… – с горечью прошептала Анна Васильевна.
Ваня не проронил ни слова. Ещё долго после того как мать и сестра зашли в дом, он сидел на берегу и неотрывно смотрел в сторону города, окутанного пламенем пожаров и густыми шлейфами чёрного дыма…
Глава 3
Вечернее небо над Мефодиевкой, восточным пригородом Новороссийска, было плотно заложено густыми матовыми облаками. Затаившаяся за ними жёлтая луна скупо освещала обезлюдевшие улицы. Доносились орудийный гул и треск пулемётных очередей.
Капитан первого ранга Георгий Холостяков с группой автоматчиков на двух автомобилях пробирался к линии фронта узкими переулками. Пару часов назад ему, командиру местной военно-морской базы, позвонил командовавший Новороссийским оборонительным районом генерал-майор Григорий Петрович Котов.
– Плохи дела, каперанг… – проговорил он мрачным упавшим голосом. – Немцы уже заняли вокзал и идут в восточную часть города, как раз в вашу сторону. Отбросьте их там.
– Извините, товарищ генерал-майор… – не в правилах Холостякова было возражать вышестоящим командирам, но ситуация требовала предельной ясности. – У меня больше нет ни одной роты. Единственная воинская часть здесь – штаб моей базы.
– Сейчас ни у кого нет людей, – с сожалением, граничащим с плохо скрываемым раздражением, процедил в трубку Котов.
Однако, тут же изменив тон, твёрдо скомандовал:
– Делайте, что хотите, Георгий Никитич, но заткните эту брешь чем угодно.
Положение действительно было критическим. Холостяков приказал собрать всё имевшееся в штабе оружие. Через несколько минут адъютант доложил, что удалось найти семь пистолетов, двадцать три автомата ППШ, немного гранат и несколько ящиков патронов. Холостяков отобрал среди личного состава двадцать два человека и приказал разобрать оружие. Один автомат и пистолет взял сам.
На «полуторке» и «эмке» собранный на скорую руку отряд двинулся в сторону Новороссийска через Мефодиевку, уже оставленную жителями. Холостяков слабо представлял себе, что именно теперь делать. Обстановка была очень неясной, а напрасно рисковать и уж тем более погибать не хотелось.
На Стандарте, промышленной окраине Новороссийска, командир приказал оставить автомобили и, развернувшись боевым порядком с охранением впереди и на флангах, двинуться на контакт с противником. Короткими перебежками, прикрывая друг друга из-за рассечённых осколками деревьев и обрушившихся после частых бомбёжек домов, вчерашние тыловики неуклонно приближались к линии фронта. Никто из них до сих пор не мог поверить, что она так стремительно дошла до этого тихого приморского города через пол-Европы.
Эти улицы были хорошо знакомы Георгию Никитичу. В самом начале войны его перевели сюда из Севастополя на должность начальника штаба Новороссийской военно-морской базы. В её задачи входило морское снабжение советских войск под Одессой и в Крыму. Штаб располагался как раз на Стандарте, неподалёку от цементного завода «Октябрь». Тогда офицер всерьёз обиделся на вышестоящих командиров, посчитав, что они ссылают его в тыл. Однако, заметив, как быстро и безнадёжно рушится на западном фронте вся советская оборона, он решительно взялся за подготовку своей тыловой базы к неумолимо надвигающимся боям. И оказался прав. В конце августа 1942 года после захвата немцами Одессы, Севастополя и Керчи война пришла и в Новороссийск. Штаб базы пришлось срочно перевести в село Кабардинка – на девятый километр к востоку от города.
Холостяков до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что по этим так хорошо знакомым ему улицам нельзя идти в полный рост и спокойно останавливаться, где захочешь. Все они были сплошь изрыты воронками и перегорожены завалами разрушенных домов. Даже на месте бывшего здания его штаба темнели руины после прямого попадания авиабомбы.
– Хальт! – внезапно донеслось из-за железнодорожной насыпи, и в ночном полумраке мелькнули едва различимые многочисленные тени.
Отряд Холостякова тут же открыл огонь. Немцы рассредоточились и залегли за железной дорогой. Только сейчас русским бойцам стало понятно, какую невыгодную позицию они заняли из-за своей поспешности. Позади них предательски тянулись лишь стены домов и высокий каменный забор, не оставлявшие никакой возможности для укрытия. Но отходить уже было поздно – немцы открыли ответный огонь из-за насыпи. Завязалась ожесточённая перестрелка. Клёкот пулемётных и автоматных очередей, разбавляемый одиночными пистолетными выстрелами, с дробным цоканьем разносился по улице.
Вдруг Георгий Никитич почувствовал тупой удар у пояса, где висел запасной диск ППШ, отлетел назад и ударился затылком о стену. В глазах у него всё поплыло…
В размытом мерцании теней он увидел прогрохотавший по железной дороге бронепоезд «Черноморец», уходящий из его родной белорусской Речицы за Днепр вслед за последним красноармейским эшелоном.
Это был 1918 год. Он тогда вместе с другими ребятами лежал в канаве у железной дороги, с тревогой наблюдая, как последние красноармейцы, обречённо отстреливаясь, под натиском германских кайзеровских войск оставляли Белоруссию. Как ему хотелось тогда убежать вместе с ними! Удерживала лишь мысль об оставшихся в городе матери и младшем брате.
Дома юный Георгий застал картину, которую потом вспоминал с отвращением. Несколько сидящих в комнате немецких солдат, громко чавкая, жадно доедали яичницу, задрав на стол ноги в грязных сапогах. На всю жизнь с тех пор врезались в его память их сапожищи с короткими голенищами и толстой подошвой, подбитой крупными медными гвоздями.
В точно таких же сапогах фрицы явились в Россию и в 1941 году…
Через минуту еле слышимая немецкая речь стала громче. Сквозь едва приоткрытые веки Холостяков боковым зрением заметил, как несколько раз быстро промелькнули перед его глазами знакомые ему шляпки медных гвоздей на подошвах сапог немецких солдат.
Он начал приходить в сознание и понял, что лежит навзничь посередине улицы. Склонившиеся над ним четверо фрицев внимательно рассматривали его петлицы и награды, должно быть, считая его убитым. ППШ лежал на животе, палец хорошо чувствовал спусковой крючок.
«Пока не забрали автомат, надо действовать!» – решил Холостяков. Терять было нечего.
Он вскинул ППШ и дал длинную очередь по фашистам. Трое тут же упали в разные стороны. Тело последнего Холостяков успел подхватить, вскочив на ноги, и, закрываясь им от кинжального огня немецкого отряда, стал быстро пятиться назад по улице.
Неожиданно из-за его спины в сторону гитлеровцев ударили трассера, пронзившие ночную черноту длинными сверкающими следами. Холостяков оттолкнул от себя изрешечённый труп и бросился в темноту к своим. Выслушав быстрый доклад, что в живых осталось всего девять человек, приказал отходить дворами. Было очевидно, что никакого серьёзного сопротивления нескольким фашистским полкам группа штабистов в захваченном городе оказать уже не могла.
Неприятельская пехота в сопровождении танков занимала квартал за кварталом. В дальних концах улиц всё чаще мелькали немецкие бронемашины и солдаты. Георгий Никитич со своими людьми метался из одного переулка в другой, везде натыкаясь на наступавших немцев и едва успевая отстреливаться.
Единственную свою задачу он теперь видел в том, чтобы вернуться на девятый километр, доложить по закрытой связи обстановку старшим командирам и организовать ещё один рубеж обороны. Он пока не мог решить, где именно. Холостяков был до мозга костей морским человеком и отчаянным подводником. В сухопутных делах он понимал плохо, но последним местом, где немцам ещё можно было поставить заслон после захвата ими Стандарта и Мефодиевки, казалась Балка Адамовича с расположенными возле неё цементными заводами. К ней он и начал пробираться с остатками своего отряда.
Видя, как быстро противник занимает последние районы Новороссийска и разворачивает в них свои укрепления, ещё горестнее было осознавать собственную беспомощность. Растянувшись длинной цепочкой и почти не пригибаясь под часто вздымающимися то там, то тут взрывами, остатки отряда короткими перебежками прорывались к восточной окраине города. Смешанный треск очередей, визг пуль и звенящая россыпь падающих мин быстро заполняли улицы и переулки. Многие дома уже пылали, выталкивая из разбитых окон клубы дыма и снопы бушующих искр.
Оставленные ими автомобили оказались целы. Штабисты успели добраться до них в тот момент, когда в конце улицы уже появились немецкие танки и дали несколько залпов. Петляя между взрывами и обвалами рушащихся зданий, они вырвались на Сухумское шоссе и на предельной скорости помчались к цементному заводу «Октябрь», чернеющему вдали огромной угловатой глыбой.
При подъезде к главному корпусу Холостяков услышал звук шагов и стук сапог по асфальту. Было ясно, что в их сторону движется большая воинская часть. Он приказал заглушить моторы и внимательно прислушался. Порыв ветра донёс до его ушей несколько русских слов. Отдалённые голоса становились всё громче, и уже не было никакого сомнения, что это свои. Георгий Никитич вышел на середину дороги и быстрым шагом направился в их сторону. Через мгновение из-за заводских строений навстречу ему вышли несколько солдат. Заметив его, тут же взяли на прицел и крикнули: «Стой! Кто идёт?»
Холостяков догадался, что его морскую форму в темноте можно спутать с немецкой, поэтому не задерживаясь представился. Он сразу понял, что имеет дело с передовым охранением крупной воинской части, развернувшейся походным строем на марше к линии фронта, и потому настроенной решительно.
К нему приблизился румяный голубоглазый старшина и доложил:
– Триста пятый отдельный батальон морской пехоты, – и, присмотревшись к его нашивкам, плохо различимым в темноте, добавил:
– Товарищ капитан первого ранга.
Георгий Никитич был наслышан о доблести этого батальона, который отличился в тяжелейших боях на Тамани и последним покинул обречённый полуостров.
– Командира ко мне! – приказал он, ожидая увидеть своего знакомого – коренастого, крепко сложённого майора Цезаря Куникова.
– Капитан Богословский, – доложил подбежавший рослый моряк с холодными голубыми глазами и пышной шевелюрой зачёсанных назад тёмных волос.
– А где Куников? – удивился Холостяков.
