– Ну, четыре так четыре, – сказал Андрей, начиная срывать листья с ближайшего дерева.
– Не таких! – закричала девочка. – Димка эти не берёт. Каштановые нужно.
– Как скажешь… – повиновался моряк.
Он направился к стоявшему поодаль каштану, оторвал от него четыре самых широких и плотных листа, до каких смог дотянуться, и отдал их девочке.
– Носите на здоровье! – радостно проверещала она и, крепко сжимая в ладошке сложенные стопкой тёмно-зелёные листья, побежала прочь.
Андрей ещё раз посмотрел на кольцо и, стерев с него остатки грязи, положил в карман.
Глава 1
Гренадер 17-й армии вермахта Вильгельм Шульц уверенно шагал по вздыбленной от взрывов брусчатке улицы Рубина. Стреляные гильзы, сплошь устилавшие дорогу, со скрежетом разлетались в стороны из-под подошв его тяжёлых сапог и звонко цокали о разбитые бордюры. Вся улица была усыпана ещё горячими осколками и обугленными обломками разрушенных домов. На обочинах догорали огромные тополя и акации, выкошенные немецкой артиллерией. Вокруг лежали окровавленные, обгоревшие и разорванные трупы. От тяжёлого смрада, расползавшегося в неимоверной сентябрьской жаре, перехватывало дыхание, кружилась голова.
Вильгельм прищурил глаза, ослеплённые палящим черноморским солнцем, и положил уставшие руки на поцарапанный в недавних жестоких боях автомат, болтавшийся у него на шее. «Захватить этот порт оказалось проще простого», – размышлял с усмешкой на лице гренадер, равнодушно осматривая свежие руины. «Пожалуй, прочесть в измятых картах его длинное непонятное название было сложнее», – продолжал ухмыляться Шульц.
Вместо полноценной армии на берегу Цемесской бухты немецкие войска встретили немногочисленные разрозненные группы матросов с недавно потопленных кораблей и сборище плохо обученных партизанских отрядов, одетых в лохмотья и вооружённых трофейным оружием.
«Ещё немного, – мечтал Шульц, – и из-за скалистых вершин Кавказа покажутся, наконец, эти чёртовы нефтяные вышки, о которых столько раз твердили им чопорные немецкие генералы, и он победителем поедет домой. И тогда уже пусть турки, итальянцы или хотя бы румыны, наступающие по соседней улице, вбивают последние гвозди в крышку гроба для этой огромной дикой страны».
Больше всего ему сейчас хотелось дойти, наконец, до Каботажной пристани у морского вокзала, откуда на нескольких уцелевших кораблях русские эвакуировали из Новороссийска тяжелораненых бойцов, женщин и детей, вывозили из обречённого города остатки вооружения, продовольствия и боеприпасов. Уничтожением этих морских транспортов должно было завершиться их сегодняшнее задание.
Надсадный грохот оглушительной пулемётной очереди оборвал мечты гренадера. Несколько его друзей, шедших впереди, свалились замертво как подкошенные.
«Пулемётчик в башне!» – раздалось рядом.
Шульц стремглав бросился с дороги за угол разрушенного дома. Единственное, что он слышал в эти секунды, – хищный лязг пуль, бьющих прямо под его ногами в круглые серые камни, которыми была вымощена мостовая, а затем оглушительный хруст свинца в бетонной стене, за которую он спрятался.
Вильгельм облегчённо выдохнул. Конечно, не в первый раз смерть прошла так близко, но, пожалуй, впервые застала его с висящим на шее и разряженным оружием. «Взводный же вроде ясно сказал: ”Путь свободен”. Откуда мог взяться этот пулемётчик?»
Шульц сменил магазин на автомате и выглянул из-за угла. В окне на втором этаже старинной башни из серого крымского известняка маячил тонкий силуэт. «Похоже, совсем мальчишка…» Однако не успел гренадер прицелиться, как из башни в его сторону вновь яростно огрызнулся пулемёт «максим».
Солдат отпрянул за угол и испуганно уставился в стену, находящуюся позади дома, из которой пулемётная очередь кучно высекла несколько высоко взлетевших фонтанов кирпичной пыли. Промедли он хоть мгновение, и его голова оказалась бы между пулеметной очередью, выпущенной из ствола «максима», и этими раскрошенными в красную пыль кирпичами. «Если там действительно мальчишка, – подумал Шульц, – он весьма умело для своих лет управляется с пулемётом».
За углом соседнего дома миномётный расчёт из трёх человек спешно готовил к бою орудие. Однако стоило одному из солдат по неосторожности подняться из-за укрытия, чтобы установить ствол на сошки, на его кителе тут же появились глубокие рваные прострелы, и кровь брызнула на раскалённый бордюр. Миномётчик вскрикнул и медленно завалился на бок. Ствол выпал из рук и выкатился на тротуар, хорошо простреливаемый из башни.
– Прикрой! – крикнул Шульцу командир миномётного расчёта.
Вильгельм высунулся из-за угла и, практически не целясь, выпустил почти всю обойму в окно на втором этаже. Миномётчик выбежал на тротуар, подобрал ствол и едва успел обратно за угол. Как только в проёме окна погасли последние искры, выбитые пулями Шульца из стен и щитка пулемёта, «максим» застрочил опять. На этот раз в сточную канаву скатился с простреленной головой младший сержант из второго взвода, неудачно спрятавшийся за акациями на противоположной стороне дороги.
В тот же миг тяжело ударил всё-таки собранный за соседним домом пятидесятимиллиметровый миномёт. С надсадным свистом снаряд вонзился в край окна. Оглушительный взрыв выворотил из башни кусок стены, поднял густое облако пыли. Повалили клубы чёрного дыма. Когда пепельное марево рассеялось, Шульц разглядел в развороченном окне пулемёт с погнутым щитком, опрокинутый на широкий внешний подоконник и покрытый толстым слоем обломков. В ту же секунду из-за ветвистых акаций с противоположной стороны улицы к башне бросились несколько солдат, вероятно, рассчитывая, что пулемётчик убит или оглушён.
Вильгельм передернул затвор оружия и на всякий случай взял на прицел взорванное окно с перевёрнутым пулемётом. Когда солдаты были уже в нескольких десятках метров от башни, её дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял смуглый босой мальчишка в рваных шортах и обгоревшей тельняшке с немецкой гранатой в руке. Его голова была сильно рассечена, русые волосы и перепачканное ружейным маслом лицо сильно залиты кровью. Коротким отточенным движением он метнул в подбегавших солдат гранату. «Грамотно – по навесной траектории, – успел отметить Шульц, – чтобы к моменту взрыва она была на излёте и её нельзя было отбросить обратно». Гренадер перевёл прицел на мальчишку, нажал на спусковой крючок, но тот уже исчез за дверью, и пули лишь высекли из неё ворох щепок.
Раздался взрыв. Высокий фонтан земли и травы с хлёстким ударом вскинулся в воздух. Вильгельму показалось, что ещё не успели разорванные тела его товарищей упасть на землю, как мальчишка поставил обратно опрокинутый пулемёт и вновь длинной очередью пропорол улицу. Солдат, пробегавший в этот момент мимо укрытия Шульца, уклоняясь от пуль, с разбега кувыркнулся к нему за угол.
– Видел, что этот сопляк творит? – выпалил он, прислоняясь спиной к стене и удобнее перехватывая автомат. – На что рассчитывает, непонятно.
– Не говори! – со злостью ответил Вильгельм, перекрикивая звуки выстрелов. – Дали бы пинка под зад, и катись куда хочешь. Но нет же! Видимо, тоже решил гнить здесь среди прочего русского отребья.
Больше двух часов Витя Новицкий в одиночку сдерживал на улице Рубина натиск немецкой роты. Уставшие руки из последних сил давили на тугую гашетку пулемёта. Кровь из разбитой головы вязкими струями стекала на лицо и за шиворот грязной, мокрой от пота тельняшки. По углам комнаты, уткнувшись окровавленными лицами в кирпичное крошево, лежали последние матросы миноносца «Бдительный», убитые снарядом немецкого танка несколько часов назад. Взрыв был такой силы, что винтовка Мосина, вылетевшая в окно, на полствола воткнулась в ближайшую акацию. Витя в это время был в подвале – побежал за гранатами. Он услышал, что наверху прогремел оглушительный взрыв, после которого наступила зловещая гробовая тишина. Матросы больше не стреляли и не перекрикивались между собой. Только снаружи иногда раздавались короткие автоматные очереди и одиночные винтовочные выстрелы, скупо разбавленные резкими сухими командами на немецком языке.
Витя взял ящик с гранатами, втащил его по лестнице в комнату и осмотрелся. Стены были очень сильно – до фиолетовой черноты – обожжены взрывом и забрызганы кровью. Жутко воняло сгоревшим порохом. Оба его старших боевых товарища – последние советские бойцы на Октябрьской площади – с разбитыми головами лежали в углах комнаты, присыпанные пылью, щепками, обломками кирпичей, осколками стекла и снарядов. Под ними быстро растекались лужи крови.
Окно, в проёме которого остывал пулемёт, выходило на угол улицы Рубина и переулка Декабристов. Витя осторожно выглянул наружу. Мимо башни, набирая скорость, с кряхтящим скрипом протарахтел немецкий танк с чёрной квадратной башней. Вслед за ним, выползая из траншей и разрушенных домов, из-за углов и деревьев, неторопливо и поначалу не очень твёрдо шли вперёд многочисленные тёмно-зелёные силуэты. Но с каждым шагом, ободрённые наступившей тишиной, фрицы двигались всё быстрее и увереннее, смыкая на марше неровные ряды и начиная выстраиваться повзводно.
Витя беспомощно сполз вниз по стене, встал на разбитые колени и крепко вцепился исцарапанными пальцами в русые волосы. По грязной щеке прочертила тонкую полоску слеза…
«Вот и всё, – подумал он, – сейчас немцы дойдут до Каботажной пристани, взорвут корабли, на которые так спешили сегодня утром его мать и старшая сестра, и расстреляют многотысячную толпу, в которой те будут стоять, ожидая своей очереди на посадку. А в этой башне, где вся их семья жила до войны, разместится немецкий штаб – прямо в этой комнате, где отец, погибший два месяца назад во время очередной бомбёжки в порту, учил его читать и писать. Немецкие офицеры будут рисовать здесь карты дальнейшего наступления и строить победные планы. А потом где-нибудь далеко на Кавказе фашист застрелит из чёрного автомата его старшего брата Андрея, призванного на фронт в первый день войны сразу после выпускного».
Витя вспомнил, как брат в последний раз обнял его чуть больше года назад у этого окна, в котором сейчас стоял раскалённый, помятый и поцарапанный, больше никому не нужный пулемёт.
«Ради чего я, четырнадцатилетний мальчишка, полгода назад сбегал воевать в Крым, соврав командиру боевого катера, что родители разрешили? Ради чего я долгих четыре месяца в грязи и в поту учился бросать гранаты и заправлять патронные ленты в пулемёты? Зачем пробирался в немецкий тыл под видом попрошайки, разведывал обстановку и докладывал о ситуации советским офицерам? Зачем во время ожесточённых боёв метался между взрывами на передовой, собирая патроны и гранаты, чтобы красноармейцы, оставшиеся без боеприпасов, могли продержаться на решающем рубеже ещё несколько часов? Затем, чтобы остаться теперь круглым сиротой и чистить сапоги оккупантам в своём родном городе?»
Как он ненавидел фашистов с их наглой походкой, засученными рукавами и автоматами наперевес!
«Нет, надо дать матери с сестрой ещё хоть несколько минут. Может, именно этих минут им не хватает сейчас, чтобы успеть на последний корабль и спастись, уйти в Геленджик».
Витя вскочил, бросился к пулемёту и, не раздумывая, нажал на остывавшую гашетку. После длинной оглушительной очереди несколько фрицев уткнулись головами в блеснувших на солнце касках в землю и растянулись поперёк тротуара. Остальные рассыпались по подворотням и залегли.
«Лишь бы не танк!» – подумал мальчишка и припугнул коротким выстрелом гитлеровца, высунувшегося из-за угла дома его школьного друга Вальки Свидерского, жившего напротив.
Два часа Вите удавалось сдерживать натиск немцев. Израненный и уставший, он продолжал отстреливаться из последних сил, когда с улицы послышался быстро нарастающий лязг железных гусениц по мостовой.
«Похоже, конец!» – криво улыбнулся Витька и несколькими плотными очередями перепахал улицу Рубина. Изрядно побитая к этому времени немецкая рота в очередной раз отхлынула в переулок.
Через минуту под окнами показался танк. Его угловатая башня медленно заскользила по кругу, плавно разворачивая короткий ствол в Витькину сторону. «Тот же самый… – подумал он. – Похоже, вернулся». Значит, ему всё-таки удалось на пару часов задержать продвижение фашистов.
Из-за угла дома Свидерского выскочил немецкий солдат и бросился к танку, по всей видимости, намереваясь спрятаться за бронёй, чтобы подобраться ближе к башне. Витька легко поймал его на прицел и подстрелил. Фашист сложился пополам, а затем, схватившись руками за живот и бок, рухнул на мостовую, громко крича и размахивая ногами. Только автомат, слетевший с его шеи, крутясь и дребезжа на горячей брусчатке, проехал ещё несколько метров до расколотого взрывом бордюра.
– Шу-ульц! – заорал из-за укрытия другой немецкий солдат и выскочил на дорогу. Он схватил раненого за шиворот и медленно поволок обратно за угол.
«Хорошая мишень… – подумал Витька. – Пристрелить бы обоих, если бы не танк». Он схватил в каждую руку по гранате, зубами вырвал кольца и швырнул обе под правую гусеницу.
Два мощных взрыва в нескольких метрах от башни колко брызнули горячей землёй и металлическими осколками в разрушенное окно – так, что он сам едва успел пригнуться, и сорвали гусеницу с колёс. Танк резко повело по кругу. Многотонный железный корпус с чавканьем размазал по дороге нескольких фашистов, прятавшихся за его бронёй. Но экипажу всё-таки удалось справиться с управлением и остановить грузную черную машину в тот момент, когда ее ствол смотрел в сторону башни. Громко ударил выстрел. Танк легко качнулся назад, лязгнув оголёнными колёсами по камням.
Витька зажмурил глаза, но почувствовал только, как башню сильно тряхнуло снизу. Видимо, снаряд вколотился в стену на уровне первого этажа. Поредевшие тёмно-зелёные группы, прикрытые танком, вновь медленно, но упорно пошли вперёд. Мальчишка облегчённо вздохнул и снова начал поливать улицу свинцом.
Только он не знал, что два фашиста уже поднимались по лестнице его неприступной крепости. Взрыв танкового снаряда проломил наскоро заколоченное матросами окно на первом этаже, и немцы, увидев это, незаметно залезли внутрь. Гулко скрипнули деревянные ступеньки под их сапогами, с грохотом соскользнула с ржавых петель высаженная дверь.
Витя испуганно обернулся и, увидев врагов, бросился к ящику с гранатами. Но не успел. Один из гитлеровцев сбил его с ног, а второй – с размаху ударил прикладом по голове. Потеряв сознание, мальчишка свалился на пол. Немцы швырнули его на подоконник и несколько раз облили керосином с головы до ног. От резкого запаха Витя стал медленно приходить в себя.
Мимо окна санитары пронесли на носилках белого как мел, истекающего кровью Шульца.
– Эй, Вильгельм! – окликнул его из башни один из солдат. – Хочешь взглянуть, как мы расправимся с сопляком, который прострелил твою жирную бочину?
Превозмогая боль, Шульц взглянул на сослуживцев, стоявших в окне башни, сильно побитой пулями, минами и танковыми снарядами. Мальчишка тем временем открыл глаза и попытался подняться. Один из немцев спешно выплеснул на него остатки керосина, другой – зажёг спичку и бросил её Вите на живот. Тот вспыхнул как лучина, с оглушительным криком вскочил на ноги и, оступившись на краю окна, выпал на улицу.
