Курорт Нилова Пустынь и окрестности – целебное и сакральное сокровище Бурятии

Шаманская наследственность утха

В бурятском шаманизме особое значение имеет родовая наследственность, утха. Чтобы стать шаманом, нужно иметь предка-шамана. Родовой шаманский корень, утха, должен происходить не от земного существа, но от Неба: от небесного тэнгэри, от Сыновей и Дочерей Неба, от Птиц. Символом такого происхождения, «грамотой на утха», является передаваемая из поколения в поколение пихтовая кора, насаженная на берёзовую ветку, «йодоо». Самые первые бурятские шаманы получили её от 90 западных хатов, потомков Эсэгэ-Малана-Тэнгэри. Эти первые шаманы имели «тэнгри утха», «небесный утха». Их потомки, унаследовавшие утха уже от человека, называются «мяхан утха», шаманы с «мясным», человеческим утха. По этой причине сейчас нет таких сильных шаманов, как раньше. Шаманы древности с небесным утха напрямую общались с божествами. А нынешние шаманы, получившие утха от предков, не имею такого дара. [105, с.130]

Бурятские шаманы имели белый родословный корень или чёрный родословный корень. Белые шаманы обращались в своих камланиях к западным тэнгэринам. Они занимали высокое общественное положение, вводили новшества в религиозные обряды и церемонии. Шаманы с чёрным утха камлали восточным тэнгэринам и придерживались старых традиций в обрядах, где главная роль отводилась колдовству. [57, с. 66]

Человек, не имевший наследственного шаманского корня, мог стать шаманом, обретя «буумал», «спустившуюся с неба» вещь. Например, шаманское зеркало-толи. Шаманом становился потомок человека, поражённого молнией. Дар шамана открывался также у тех, в кого «вселялся» онгон – дух умершего насильственной смертью, «обиженного судьбой». Шаманским даром обладали кузнецы, «дархан утхатай». Их в Тункинском крае было очень много. Шаманы и кузнецы-дарханы постоянно соперничали между собой за влияние в обществе. Однако они не могли обходиться друг без друга: кузнецы ковали для шаманов ритуальные доспехи, а шаманы совершали обряды посвящения дарханов.

Наибольшим авторитетом пользовались шаманы с шаманскими предками в девятом поколении. От силы и качества шаманского корня зависела шаманская сверхъестественная сила, «буугэй хаба». Она включала в себя магические способности, духовную мощь, умение творить чудеса: предотвращать гибель больного, вонзать в себя нож и оставаться без телесных повреждений, прекращать или насылать ветер и дождь. Во время шаманских состязаний побеждали шаманы или шаманские роды, обладающие более качественным утха, а значит более мощной «буугэй хаба».

Умирая, шаман говорил: «Во веки веков не оставлю свой род». («Уеиин уедэ угаа алдахагуйб»). Поэтому шаманы после смерти «ищут свою кровь», потомков из поколения в поколение, и, когда находят, начинают их постоянно посещать. С раннего детства избранник шамана-предка отличался задумчивостью, любовью к уединению. Ему снились вещие сны, он периодически предсказывал будущее. Считалось, что в это время душа ребёнка находится на небесах и обучается шаманскому искусству у западных и восточных тэнгэринов. Спустя время, когда душа прошла обучение, носитель шаманской наследственности получал способность впускать в себя духов шаманов-предков. Этот момент давался очень тяжело, сопровождался обмороками, состоянием полного оцепенения, выкрикиванием бессвязных фраз, после чего кандидат в шаманы считался избранным духами. Община устраивала для него обряд «манжилай», жертвоприношение покровителю шаманов Тэхэ-Шара-Манжилаю. Это божество, пребывающее между Небом и Землёй, а имя его переводится как Рыжий козёл Манжилай. Согласно бурятской шаманской традиции, кровь козла обладает колдовскими качествами. [57, с. 74] После обряда избранник уходил в лес и подолгу там уединялся. Также в его дальнейшую подготовку входило посещение в улусах камланий и обрядов посвящения.

Шаманские посвящения

Шаманские посвящения устраивались в улусах, в местах захоронения шаманов, в священных рощах, в местах моления предкам и назывались «шанар», «предопределение, назначение Неба». Этнограф Г.-Д. Нацов (1901—1942), уроженец Тункинской долины, даёт следующее описание посвящения. (Более подробно о Г.-Д. Нацове см. ниже). В землю втыкали 27 выкопанных с корнями берёз, три ряда по девять. Кроме того устанавливали две большие берёзы, означавшие «дерево-мать» и «дерево-отец». Берёза у бурят – священное дерево и необходимый элемент практически любого ритуала. На вершине «дерева-матери» прикрепляли птичье гнездо из шёлковых лоскутков. В гнездо клали девять символических «яиц», изготовленных из овечьей шерсти, а рядом – изображение луны из белой парчи. На вершине «дерева-отца» помещали изображение солнца из красной парчи. Такое сооружение из деревьев тоже носило название «шанар». Затем делали два помоста. Один – для омовения и очищения шаманов. Второй – для омовения и очищения шаманского одеяния, доспехов и атрибутов, называемых «амитай», «одушевлённый. В «амитай» входил головной убор майхабши, «крылья» -наплечники далабши, нагрудник-элигэбши, верхнее одеяние хэбэнэг из дублёной шкуры косули. Нагрудник-элигэбши красили в красный цвет, а его подол разрезали, чтобы получилась бахрома. Шаманский «амитай» имел своего духа-хозяина.

Шаманское посвящение символизировало рождение нового человека. Поэтому важное место на нём занимали почтенные старик и старуха в роли «отца» и «матери» посвящаемого. Также в церемонии активно участвовали девять ловких и сильных юношей из кандидатов в шаманы. Вёл обряд старый опытный шаман, облачённый в свою шаманскую одежду и оснащённый всеми атрибутами. После церемонии он назывался «отцом», учителем молодого шамана, поскольку для успеха на шаманском поприще требовалось учиться не только на небе у шамана-предка, но и на земле у шамана-человека.

С наступлением сумерек проводилось камлание-призывание духов-предков. Затем следовало омовение и освящение шаманских атрибутов старого шамана и посвящаемого. Весь ритуал длился девять дней. Кандидату вешали на шею зеркало-толи, давали трости, плётку, прочие ритуальные вещи, исключая бубен, и он начинал демонстрировать своё искусство. Одним из важных показателей профессионализма было умение ловко взбираться на берёзы, перепрыгивать с одной на другую, сползать вниз подобно белке. [31, с. 67—69]

На церемонии посвящения шаман давал перед жителями улуса и участниками обряда шаманскую клятву, которая передавалась из поколения в поколения. Вот примерный перевод её на русский язык: «Совершив данный обряд посвящения, получив благословение быть шаманом, даю клятву: младенцам быть покровителям, а сиротам —отцом; бедных, больных не обходить, вознаграждением не прельщаться; чужеродных не чуждаться, единокровным не угождать; к больному пешком пойти, а к бедному и на волах ехать; большому заработку не радоваться, а малому подарку не гневаться; глядя на ладони печальному, ворожа измученному на бараньей лопатке, смертью их не пугать, без их посул (мне) коня и коровы посильную помощь им оказывать, об увиденном мною заяне, о просящих жертвы от больного духах без утайки сказать; если богатый будет просить от меня помощь, не буду радоваться, если бедный обратиться, не обижусь; богатому благотворителю не буду угождать, а подарком бедного не буду гнушаться; жирным мясом и крепкой водкой не буду соблазняться, о судьбе больного правду без утайки расскажу… Пусть эту клятву мою сам Эрлик-Хан слышит, отец высокого неба узнает и мать широкая земля свидетельствует. Если я эту клятву исказил, и я её нарушу, … пусть двери мои закроются навеки и дымоход дома заглохнет; пусть огонь в очаге моей юрты потухнет, опорные столбы моей юрты расколются; пусть волосы мои выпадут, а ноги сгниют; пусть всё, как сновидение, будет забыто, как загадка, затеряется, как сказка, из жизни сгинет». [57, с. 27]

Первое посвящение завершалось пиром, устроенным на средства посвящаемого шамана. Последующие посвящения проходили подобным образом с обязательным «очищением-омовением» посвящаемого. На первом посвящении оно было «сухим»: раздетого шамана хлестали связкой трав, вынутых из кипящей воды, доставленной из девяти целебных источников-аршанов. На втором посвящении новый шаман «омывался» кровью жертвенных животных. И только на девятом посвящении совершалось омовение водой, означавшее рождение новой шаманской сущности. А шаман становился нойтон-шаманом, «мокрым шаманом». Прошедшие все девять посвящений шаманы получали звание «заарин», самое высокое духовное шаманское звание. На девятом посвящении покровителю шаманов Тэхэ-Шара-Манжилаю снова приносился в жертву козёл.

Онгоны

Понятие «онгон» имеет несколько значений. Это духи предков-основателей какой-либо отрасли труда; душа шамана или прославившегося человека, выступающая в качестве личного защитника от злых духов; божество, на произношение имени которого наложено табу; изображения духов, сделанные из дерева, меди, серебра, шкурок животных, нарисованные на материи или бумаге. В каждой бурятской семье имелись семейные онгоны. Их почитали, как святыню, молились им, «кормили», выпрашивая благоденствие, здоровье, долголетие потомству. Семейных онгонов изготавливали в течение длительного времени во время специального обряда. Хозяин юрты приглашал большое количество человек, которые мастерили изображения, пели, танцевали, а потом угощались. После изготовления онгона приглашённый шаман его «оживлял», «давал дыхание». Приводили козла или барана, под мышкой ему делали разрез и в рану вставляли изображение онгона, оставив на некоторое время в живом теле животного. Затем онгона ставили на коврик, животное закалывали и кусочек его аорты клали рядом с онгоном. Шаман дотрагивался своей тростью до онгона и падал. Через несколько мгновений он поднимался, изображая «оживление» онгона. И только после этого начинал камлать. [31, с. 71]

Бурятские семьи имели настолько много онгонов, что при перекочёвке требовалось несколько мешков, чтобы их уместить. «Поставляемый посреди кибитки, и, следовательно, в… почтеннейшей её части, должен быть Заягчи, верховный творец Заягчи, верховный творец счастья. Поставляемый около дверей должен быть Эмэгэлджи, хранитель стад и преимущественно молодого скота, … в кибитке поставляют буряты Чангату, имя этого идола значит „имеющий (белого) зайца“… Кажется, этот уважаемый идол был покровителем звероловства, а может быть и войны. Впрочем, известны по именам и ещё некоторые онгоны, как-то: Хаянайки, что значит „находящийся подле дверей“; Нохайту, которому посвящали собак; Барас-эбуген (барс – старик), считавшийся обжорой», – описывал иерархию бурятских онгонов признанный специалист по бурятскому шаманизму, учёный-историк, этнограф, доктор исторических наук, Заслуженный деятель науки Бурятской АССР Т. М. Михайлов (1929—2009). [61, с. 236]

Особенно бережно и учтиво буряты относились к онгону Заяши, покровительнице детей. До трёх лет ребёнок полностью принадлежал Заяши. Она ухаживала за ним, по утрам умывала личико, и ребёнок всегда просыпался свеженьким и чистеньким. Когда ребёнок во сне улыбался, то родители знали, что с ним разговаривает Заяши. Если малыш начинал во сне плакать, значит, Заяши отлучилась, и сейчас малыша пугают злые духи. Пока ребёнок принадлежал Заяши, он воплощал собой нечто священное, подобное божеству-бурхану. Буряты никогда не ругали своих детей. У них существовало табу перешагивать через ребёнка, проносить над его головой что-нибудь грязное, осквернять детскую одежду, резать её или отдавать кому-нибудь чужому. «Благодаря подобным представлениям, у монголоязычных народов было развито мягкое, бережное отношение к детям, что отмечается и сейчас», – отмечала в монографии «Доламаистские верования бурят Г. Р. Галданова (1942—2001), бурятский учёный-буддолог, этнорелигиовед, старший научный сотрудник Института монголоведения и буддологии БФ РАН. [31, с. 45—46]

Самыми древними онгонами были «пять почётных»: соболь, белка, горностай, хорёк и заяц, посвящённые предкам-тотемам. В Тункинском крае особым почётом пользовался онгон соболя, Булгата-онгон, от которого зависела добыча шкурок этого зверька. Соболя называли «хуиииунн», «уважаемый, ценный зверёк». После удачной соболиной охоты лучший мастер снимал шкурку соболя, из которой готовили соболиное гнездо. В него укладывали тушку зверька, придавая ей положение спящего. На ногах соболя подрезали жилы, а в нос засовывали хвост. Таким образом, в будущем соболь не мог убегать от охотника и чуять его приближение. Вернувшись с охоты, гнездо с соболем крепили высоко на дереве. [61, с. 75—76]

О появлении Булгата-онгона рассказывает легенда тункинских бурят. «Булгата-онгон была прежде большая шаманка у минголов. Утха (род) её Шошолок. Эта шаманка была сильнее всех шаманов и шаманок. Имя её Хан-Хамакша-Утодой. У нея был муж Бурхи-зарин и сын Буша-зарин. (Зарин – шаман). Желая испытать чубарого коня, она поднялась с ним на вершину горы Шарсын. Тогда конь, осердившись, говорит: „Ты хотела меня испытать, поднимусь ли я на вершину этой горы. Я не только могу подняться на вершину этой горы, но могу даже вознестись к своим Шарайцам на Шара-Хасар-Тэнгэри (Желтощёкоё Небо) “. Сказавши так, он вознёсся, оставив шаманку на вершине горы. После этого шаманка поймала скачущего по вершине елей чёрного соболя и на нём спустилась с вершины горы. Шаманка эта, после смерти, сделалась Булгат-онгоном. Сейчас оногон этот есть в каждом бурятском доме. В прежние времена оногон делали на соболе, теперь же заменяют соболя ушканом (зайцем), но всё-таки втыкают в него носик соболя». [96, с. 124]

Шаманские онгоны и шаманские обряды

У шаманов имелись собственные онгоны, покровители и помощники, наделявшие особой магической силой. Болезни, которые бурятам представлялись в образе червяков, шаманы либо высасывали ртом, либо изгоняли посохом. Они возвращали похищенные духами или просто убежавшие души, что тоже служило причиной заболеваний. Если болезнь на человека насылал некий онгон, то шаман совершал ему жертвоприношение. Он рисовал на материи охрой человеческое изображение, к которому прикреплял маленькую фигурку человека, символизировавшую жизненную силу (сульдэ) онгона.

Во время камланий шаманы «впускали» онгонов в себя. «Онгон ороо», «дух вошёл», – говорили буряты, когда в состоянии транса шаман говорил от имени вошедшего в него духа. Сильные шаманы использовали онгонов при лечении самых тяжёлых заболеваний, в том числе опухолей. Опухоли лечились тремя способами. В первом случае шаман калил на огне кусок железа или камень и прижигал им больное место, читая огненное заклинание. Во втором случае он ошпаривал опухоль пациента горячей водой или хлестал по ней вымоченным в кипятке пучком травы, читая заклинание воды. В третьем случае шаман докрасна раскалывал кусок железа, лизал его обильно смоченным слюной языком, дул на больное место и читал заклинательный текст. [57, с. 70]

На шаманах лежала ответственность за благополучие и счастье жителей улуса. С помощью плётки они изгоняли злых духов из жилищ, проводили обряды на привлечение благополучия. Один из обрядов назывался «Призывание счастья, благодати» («хэшэг даллаха»). Шаман сначала проводил очищение места, людей, посуды курящейся богородской травой (чабрецом) и пихтовой корой. Потом совершал возлияние вином или водкой духам-старцам данной местности, духам-родственникам по мужской линии, ушедшим из жизни в расцвете лет, делал возлияние водкой своим духам-предкам. Наконец, сооружался жертвенник и возле него расстилался чистый белый войлок. На войлок ставили блюда с молочной пищей, хлебом, сахаром, бутылки с крепкой водкой. В деревянное ведро наливали тараг (простоквашу). Резали упитанного барана и сразу варили всё мясо. Затем отделяли грудинку, накрывали её красным шёлком, сверху клали вату, ковыль и на всё это ставили онгона в виде человечка, изготовленного из грудинного жира. Взяв большое ведро, наполняли его топлёным маслом, клали в него берцовую кость барана, четыре высоких ребра, прямую кишку и прикрывали ведро шкурой белого ягнёнка. На шкурку ставили сооружение с грудинкой. Потом из тонких хворостинок на тлеющих углях костра возводили треугольное ограждение и поверхность внутри него тоже устилали хворостинками. У трёх ножек тагана укрепляли ивовые ветки и на них вешали куски бараньего жира и пряди шерсти. Закончив приготовления, шаман брал в руки ведро с грудинкой и принимался камлать. Все участники обряда разбирали расставленные на войлоке блюда и бутылки с водкой, расстёгивали пуговицы воротников, покрывали головы шапками, расправляли подол одежды и по кругу солнца двигали блюдами с едой и бутылками, повторяя за шаманом: «А, хурый! А, хурый!» («А, хурый!» – «Поклоняемся!»)

Закончив «призывание счастья», шаман передавал ведро с грудинкой хозяину дома и говорил: «Буян, уг гарбал, хэшэг чиндамани» («Вот добродетель ваших тэнгри, ваших предков, здесь счастье, драгоценность»). Затем он клал грудинку в оградку из прутиков, поджигал оградку и лил в огонь масло из ковша. После чего все начинали угощаться и веселиться. На другое утро шаман гадал об успехе камлания. Он наливал в чашу кипячёное молоко и сверху опускал «гнездо», сделанное из чистой белой овечьей шерсти. Потом в железном ковше, наполненном топлёным маслом, плавил кусочек олова. Расплавленное олово выливал в чашу с молоком и «гнездом», и олово уходило на дно чаши. Когда олово застывало, шаман его вынимал и по его форме, по количеству ямочек и лунок определял, много ли будет в семье детей, и как будет размножаться скот, главный символ счастья бурят-скотоводов. [31, с. 72—73]

Представление бурятского шаманизма о душе

Согласно учению высших шаманов, человек имеет три души. Первая душа, «душа-судьба», «сульдэ» – хорошая душа. Она представляет собой жизненную субстанцию человека и одновременно гения-хранителя. Символом сульдэ выступают сияние луча света, уголёк, камешек, волосы, кровь, стрелы. Душа-судьба возникает при сотворении человека, всю жизнь заботится о его благополучии, ходатайствует о нём перед тэнгэринами. Если человек преуспевает, то сульдэ хорошо одета, ездит верхом на коне и радуется. Если человек живёт худо, то сульдэ плохо одета, ходит пешком и печалится о человеке. После смерти человека сульдэ поднимается на небо и там остаётся жить с тэнгэринами. В самых ранних представлениях о душе сульдэ умершего становилась гением-хранителем рода и семьи, воплощаясь в черепе и родовом знамени.

Вторая душа, «амин» – душа-дыхание. Это средняя душа. Она находится в человеке, а во время сна оставляет тело. Когда духи преследуют среднюю душу, то она плачет. Если духам удаётся поймать и увести душу-дыхание, то человек заболевает и умирает. После смерти амин становится духом-бохолдоем и странствует по земле. Духи-бохолдои враждебно относятся к людям, вредят им. Дух-бохолдой ходит в одежде, в которой похоронили умершего; пользуется положенными рядом с ним вещами; ездит на его коне. Духи-бохолдои устраивают по ночам гуляния, вечеринки, охоты-облавы и стараются поймать души живых. Во время своих увеселений в степи, в горных падях, в лесах и болотах бохолдои разжигают бледно-синий огонь. Если живой человек, подвергая себя большой опасности, украдёт его, то станет очень богатым.

Третья душа, душа-тень, «сунэсун» – плохая душа, призрачный двойник человека. Она похожа на тело (бэйе), материальна, но материя её очень тонка. Сунэсун не оставляет следов и не шуршит листьями при движении. Она может покидать человека во время сна, выходить из тела и давить на него. Тогда снятся кошмары. Чтобы избежать ночных кошмаров, буряты либо делают три узла на поясе и кладут его в изголовье, либо кладут рядом ножик. Сунэсун могут похитить духи. Лишившись сунэсун, человек становится вялым, сонливым, ко всему равнодушным. Про такого человека буряты говорят: «У него не стало души-тени». После смерти человека сунэсун остаётся возле тела, караулит кости и никуда не уходит. Когда же и от костей ничего не остаётся, плохая душа превращается в вихрь, истончается и исчезает. [1, с. 27—29]

Обряд возвращения души при испуге

Когда душа покидала тело в результате сильного испуга, то проводился обряд «хунэхэ хуруйлаха». Его мог совершить только очень сильный и знающий шаман с белым утха. Приведу описание обряда возвращения души, сделанное П. П. Баторовым (1850—1927), тайшей (старейшина рода, соответствует русскому дворянству), просветителем и собирателем бурятского фольклора, членом Восточно-Сибирского Отдела Императорского Русского Географического Общества, одним из организаторов Бурятского отдела Иркутского музея. Для совершения обряда брали чистый белый войлок, не бывший в употреблении, в качестве подстилки для больного. Второй кусок такого войлока клали под ноги шаману во время камлания. Потом на дно ведра с молоком, поставленного у западной колонны юрты, клали рублёвую серебряную монету и втыкали «далангайин хомо», специальную стрелку для испрошения земных и небесных благодатей при всяком священном обряде. К стрелке за ушко привязывали длинную шёлковую нитку красного цвета, а к ней медную пуговицу. Нитку через дверь протягивали на улицу, где заранее среди двора втыкалась небольшая берёза, и прикрепляли к дереву. Нитка служила путём для возвращения в тело исчезнувшей души. Дверь юрты всё время оставалась открытой. Возле берёзы сидел человек и держал за повод самого лучшего осёдланного коня больного. Возвращение души распознавалось по лошади, которая начинала дрожать. Душа по нитке переходила в человека, который держал лошадь, а из него – в покинутое при испуге тело.

В юрте на стол ставили вино, тарасун, табак, сладости. Посуда, в которую клали еду и сладости, предварительно окуривалась шаманом дымом можжевельника. Если заболевший человек был стар, то в юрту собирали как можно больше стариков и старух. Если средних лет – то его сверстников. Если обряд проводился для ребёнка, то в юрту собирали детей обоего пола, а к сладостям добавляли детские игрушки. Мать исцеляемого ребёнка сидела возле него с обнажённой грудью. Во двор загонялся весь скот и даже собаки. Порой шаман требовал загнать во двор скот соседей больного на тот случай, если сбежавшая душа одичала и пристала к скоту или собакам. Больного и всю его семью одевали в самую лучшую и чистую одежду. Все присутствовавшие при камлании были чисто умыты и хорошо одеты. Двор и юрта блистали чистотой. Шаман совершал брызганье и молебен сначала хатам, потом эжинам местности проживания больного и его предкам. Затем шаман брызгал своему шаманскому утха и просил благоволения и помощи в деле возвращения пациенту сбежавшей и одичавшей души.

Наконец, начиналось камлание. Шаман становился на белый войлок, брал ведро с далангайин хомо, и, размахивая ведром кругообразно по кругу солнца, входил в экстаз. Он громко призывал душу, а все присутствующие расстёгивали верхние пуговицы у воротников. Среди многочисленных призывов звучали следующие: «А, хурый! – Всё твоё домообзаведение в полном порядке и блестящем положении налицо стоят, – вернись, и, владея ими, будешь блаженствовать на многие годы!.. А, хурый! – Разложенный тобой на очаге огонь твой будет гореть неугасимо десять тысяч лет. Благодатью рождённое тело твоё будет девяносто лет здравствовать и блаженствовать!..Ты знай и пойми, та страна (Тот Свет) черна, холодна и страшна, а эта наша страна светла, тепла и благодатна; ради этого ты вернись к нам. На утуге своём будешь старцем почтенным, в стране своей будешь нойоном главным. Чёрная страна страшна, а светлая страна красива и благодатна, поэтому вернись к нам. А, хурый! А, хурый! А, хурый!» Во время призывов все присутствующие произносили вслед за шаманом три раза: «А, хурый!» Для каждой категории были свои слова, призывающие душу вернуться и водвориться в теле. В заключении шаман говорил примерно следующее: «Испросил я установленным порядком, и хуруем – долголетие, продолжительное благополучие тяжеловесное даланга-благодать, неотразимое и невыразимое благоволение свыше; всё это передано больному! Да будет отныне всё задуманное хорошо, предпринятое исполнится всегда благополучно. А, хурый! А, хурый, А, хурый!» [19, с. 27—29]

Обряды возвращения и водворение души в тело разрешалось повторять до трёх раз в назначенные шаманом дни. Об удачном возвращении души и водворении её на место судили по следующему признаку. Во время камлания больной чувствовал разливающуюся в теле теплоту и начинал плакать. Вслед за ним плакали все родные и даже посторонние люди. Тогда приходила уверенность, что душа водворилась куда следует, и больной скоро выздоровеет.

В более позднее время обряд по возвращению души в тело стал несколько проще. Вот как его описывает Ирина Сафроновна Урбанаева: «Мне было три-четыре года, когда я упала с чердачной лестницы и после этого стала вялой, сонливой, сидела, забившись в какой-нибудь угол. По ряду этих специфических признаков взрослые установили диагноз «Иунэкэн гараа», что в буквальном переводе можно передать так: «душа покинула тело». Хотя понятие «Иунэкэн» и «душа» не являются вполне эквивалентными.