– Отец очень долго изменял матери, когда я совсем маленькая была. Мама мне сама об этом рассказывала.
– Тебя это травмировало? Детская травма, типо того?
– Не это, а как бабушка отреагировала: «Выбрала, теперь терпи». Так и сказала – сама выбирала, теперь терпи. Как меня её слова возмутили. Неправильно терпеть. Неправильно. Хотя… уйди тогда мама, не было бы всего, что мы имеем сейчас. В общем – я не знаю.
Отца Марина не хотела винить, родная кровь всё оправдала, и она думала о его поступках, как о чем-то неизбежном, но в итоге преодолённом. Отца было за что уважать. Его работоспособность, усердие, упёртость восхищали дочь. Одарённый мастер, Арлен имел руки поистине умелые. Изучая, как отец работает, дочь хотела мастерить и чинить все вещи на свете. К нынешнему её приезду Арлен смастерил якорь – из дерева, покрытый лаком, размером с ладонь. Она решила, что как талисман возьмёт якорь обратно в Севастополь и никогда с ним не расстанется.
Сидя на кухне, в один из вечеров, Марина жаловалась отцу на учёбу:
– Все методички с ошибками, заниматься по ним невозможно. Я хочу уже закончить этот долбанный универ, меня всё в нём бесит.
– Тебе надо было на что-то другое поступать, ты же девочка. Я тебе с самого начала говорил, что девочке на твоей специальности не место.
– Да методички везде одинаковые. А там с бабами сидеть. Ты не представляешь, какие они дуры и шлюхи. Они даже не понимают, что остойчивость и устойчивость разные слова. Ты представляешь?
Арлен засмеялся, и Марина засмеялась вместе с ним. Пусть родители сегодня радуются! По приезду домой у неё разыгралось желание создавать повсюду уют.
– Закончила я свой курсач по судовой лебёдке, сошлись у меня расчёты. Препод сказал, что у меня талант.
– Я тебе такую лебёдку могу в гараже сделать на раз-два.
Вернулась из больницы, где работала, мама. Пахло от неё уличной жарой, а рыхлое уставшее лицо зарумянилось, повеселели глаза.
– Сейчас вы посмеётесь, – Наталья достала из холодильника кастрюлю сытного наваристого борща, разлила в три тарелки. – К нам на работе сегодня парня привезли с дезодорантом в одном месте.
– В жопе? – тело Арлена налилось энергией, и Марина поняла, что вот-вот раздастся громоподобный хохот, который сотрясёт их двухкомнатную квартирку.
– Ой, – Наталья укоризненно взглянула на мужа, поставила на стол тарелку с мягким и сладким хлебом. – Такой шариковый дезодорант, мы с девками усыкались, зачем он вообще его туда засунул.
Но хохот не сотряс квартирку. Арлен стал серьёзен и тоном сострадательным, и вместе с тем насыщенным трагической мудростью произнёс:
– Бедный же его отец, каково ему узнать такое о собственном сыне.
– Отец бледный весь стоял, на нём лица не было, нам так жалко его стало.
– Я бы своего сына убила за такое, – проговорила Марина. – Как можно так своего отца подставить?
– Мы ржали с девками, дезодорант себе в задницу засунуть, упаси боже, – Наталья выдохнула, расставила тарелки с подогретым в микроволновке борщом, и все трое принялись ужинать.
Марина наслаждалась семейным единением. Было в том вечере что-то крепкое, цементирующее. И в сердце девушки росло такое же крепкое чувство, она смирилась, и отдых, о котором мечтала перед приездом домой, случился с ней.
Но на следующий день, когда отец уехал на вахту, мама неожиданно обмолвилась о займе. Это был небольшой займ «до зарплаты» в какой-то мелкой кредитной организации. Марина поняла: никто денег ей для съёма комнаты не даст. Придётся возвращаться в общагу, и существование там будет тянуться, и тянуться, будет окутывать вязкой тоской. Марина пришла в бешенство: «Нахрен оно мне надо? Почему я не могу нормально жить? Почему одним всё, а другим ничего? Почему я родилась в каком-то задрипанном посёлке, в семье, где денег вечно не хватает?» Но тут же одёрнула себя, и ужас подкрался к ней: «Да что же я такое говорю?» Она поглядела на мать, такую усталую и несчастную, скорее всего недовольную своей жизнью, и слёзная жалость вскипела в Марине, и она почувствовала настоящее физическое родство с этой женщиной. Но удовлетворение не появилось, а было как на Братском кладбище – ожидание скорого краха.
– У соседей на даче я такой красивый цветок видела, – сказала Наталья. – Постоянно мимо на работу хожу и смотрю на этот цветок. Такой красивый. Выкопать чёль ночью.
– Пошли, выкопаем.
Марине до одури захотелось оказаться на чужой даче и выкопать чужой цветок.
– Не, – сказала мама. – Или пошли?
Дождались ночи, взяли из сарая лопату и потопали к дачам. Цветок рос на участке, обнесённом деревянным кольчатым забором, таким старым и гнилым, что зелёная краска на нём потрескалась, осыпалась, а то, что не осыпалось, можно было отцарапать ногтями. Забор тонул в перекрученных зарослях ежевики.
– У них нет собаки? – спросила Марина.
– Не знаю, – протяжно ответила мама. – Ой, а если у них собака?
Марина нашла место, где ежевика не так пышно росла и оглядела холодный участок. Сквозь темноту вырисовывались деревца, ещё не возмужалые, с тонкими нежными веточками, и серая коробка дома с безжизненными окнами.
– Нет, кажется, у них собаки, – Марину толкало вперёд сквозь заросли, будто стоит ей ступить на чужой огород, и станет она лучше и сильнее.
Начали карабкаться через забор и кусты. Зашуршала ежевика, колючками вонзилась в одежду. На Марину ни с того ни с сего напал смех и она сомкнула рот, надулась, покраснела и от избытка воздуха и смеха звонко крякнула.
– Ты чё? – Наталья вперилась глазами в дочь.
– Какой хернёй мы занимаемся, рассказать об этом кому-то, он бы с ума сошёл.
Мама фыркнула и махнула рукой.
Цветок рос на грядке между ползучей тыквой и мёртвым почерневшим миндалём. Марина не нашла в нём особой красоты, но сердце горело. Необходимо выкопать его и унести домой – вот варварство и хамство, и душа подпитывалась варварством и хамством. А хозяева? Что скажут они завтра утром? Поймут ли, кто их одурачил? «Это я сделала, вот она я, стою перед вами, а вы ничего не знаете, не знаете», – сжимая лопату, фантазировала Марина.
– Я уже решила, в какой горшок его поставлю.
Прежде чем воткнуть лопату под стебель, она огляделась. Огород замер в ночи, всё покоилось, и лишь хрупкие тени яблонек медленно вытягивались на стене дома, залитой молочным светом луны. Почудилось Марине, что далеко в темноту простирается голая, первобытная, ничейная земля, и что из темноты доносится пещерный вой – вой, возвещающий о свободе. Ведь если так легко выкопать чужой цветок, то что будет, если приложить больше усилий?
– Ну, копай, – заволновалась Наталья.
Марина выкопала цветок и спрятала в пакет. Дома она с гордостью установила его в керамический расписной горшок. Вылазка перетряхнула мысли, и в мыслях стало легко. Теперь Марина знала, куда ей двигаться дальше.
Глава седьмая
– Ты будешь продолжать со мной дружить, если узнаешь, что у меня СПИД? – спросил Лёша, переключая передачу Славуты.
– Мне пофиг, – ответил Потапыч.
Ехали на Лёшину дачу курить траву. Валя с ними не поехал.
– Видимо, свидание с Анжелой не прошло бесследно, – Потапыч улыбнулся и начал закручивать очередную самокрутку.
Да, свидание имело последствия – несколько дней назад Лёша обнаружил на головке члена маленькую язвочку.
– Я ещё ничего не знаю.
Он облазил весь интернет, изучая симптомы, и толком так и не понял – то ли ВИЧ у него, то ли сифилис. К врачу бы надо сходить, но страх мешал – страх перед открывшейся безумной болезнью. Страх узнать правду и осознать, что ничего уже нельзя изменить, ничего нельзя исправить. Лёша смотрел в интернете фотографии гниющих гениталий, и ему становилось жутко, он представлял, как будет гнить его тело.
На шранк, как при сифилисе, язвочка не была похожа – без чётких очертаний, бесформенная, а шранк, он круглый, ярко выраженный. Язвочка не чесалась, она молчаливо угнездилась, и даже не болела. Лёша думал, что вроде бы это и неплохо, и сперва утешал себя – раз не болит и не чешется, наверно, нестрашно. А потом прочитал: сифилисный шранк не должен зудеть. И вновь начали грызть сомнения. Тем более что язвочка время от времени меняла своё местоположение, увеличивалась или уменьшалась в размерах, одним словом вела себя странно и непредсказуемо. Лёша думал не только о сифилисе, он думал к тому же, что подцепил ВИЧ.
Тут с симптомами всё оказалось ещё запутаннее. Для обеих болезней подходили воспалённые лимфоузлы. Лёша часто, когда в туалет ходил или один оставался, ощупывал пах. Нашёл где там лимфоузлы – твёрденькие, и когда трогаешь их, шарики предательски елозят под кожей, словно в густой кашице. Но воспалены ли они? Никакого дискомфорта Лёша не испытывал.
