О личной жизни забыть

Глава 9

Напрямую в российское посольство прорываться было рискованно. Поэтому посольский врач сам выехал на явочную квартиру осматривать Алекса. Рана была не опасной, но большая потеря крови сделала парня совсем слабым. Таково было свойство организма Гонсалеса-младшего: он почти никогда не болел, но уж попав на больничную койку, всегда болел тяжело и долго поправлялся.

Тело Карлоса, как Альберто ни старался, на родину вывезти не удалось, его сожгли в одном из крематориев Сан-Хосе под чужим именем, и на российское кладбище он полетел в багаже Альберто в стандартной погребальной урне.

Рядом с панамцем-коммивояжером в летящем в Мадрид самолете сидел полусонный Алекс. Новость о том, что он сын российских разведчиков, была для него слишком невероятной, чтобы он в нее мог поверить. Пришлось добавить, что от его послушного поведения теперь зависит жизнь его матери. Нужные таблетки окончательно обезволили его, чтобы он уж совсем не сопротивлялся полету. На двух пересадках до Москвы Альберто пришлось делать в аэропортовых туалетах своему подопечному дополнительные уколы, и в Шереметьево для приема юного пациента понадобилось вызывать карету скорой помощи.

Помимо медицинской «газели» у трапа самолета стояла еще и черная «Волга» для самого Альберто. Моросил холодный августовский дождь, от которого гостю из тропиков было чуть зябко, несмотря на предусмотрительно надетую ветровку.

К Альберто, успевшему уже перевоплотиться в капитана ГРУ Зацепина, подошел человек из «Волги», этакий бесстрастный следователь НКВД полувековой давности в сером костюме.

– С приездом, Петр Иванович.

Альберто хотел пошутить про то, как встречали разведчиков на родине в 1937 году, но воздержался.

– Ну и погодка тут у вас!

– Пускай это будет самая большая проблема для вас, – заметил с нехорошей интонацией «серый костюм».

– Мой отчет, значит, не удовлетворил? – произнес Зацепин с едва заметным сарказмом.

– Про то мне вообще-то неведомо. Сказано, доставить куда надо… На вашу квартиру, – великодушно пояснил встречающий.

Но сомнение все же оставалось.

– А багаж?

– Его вам привезут.

Что тут возразишь? Как человек военный, он дисциплинированно направился к «Волге», прокручивая в уме ближайшие вопросы и свои домашние заготовки на них.

Глава 10

Зацепину дали полные сутки на то, чтобы он немного пришел в себя от смены часовых поясов, а потом действительно началось серьезное дознание. У Петра Иваныча хватило ума не распространяться о подозрениях насчет московского предательства их нелегального существования и все валить на опрометчивость Карлоса при перегонке дискеты на чипы, мол, где-то это деяние могло зафиксироваться и попасть к кому не надо. Точно так же отрицал он, что читал полученный материала, мол, Карлос, может быть, и читал, но ничего ему не говорил, а он, Альберто, получил эти данные уже в виде компьютерного чипа, и вот он вам, этот чип, который на обычном компьютере прочесть невозможно.

– А были ли еще чипы?

– Да, еще два. Один Карлос спрятал в саду своей виллы, где именно – не знаю, другой находился при Карлосе. Я его передал в посольстве военному атташе.

– Исабель могла знать место, где спрятан третий чип?

Ну зачем этим дознавателям облегчать их псевдоважную службу? Пусть сомневаются и боятся.

– Думаю, да. Кстати, можно узнать, нет ли о Исабель каких-либо новых сведений?

– По одной версии, она убита в перестрелке, по другой – арестована и дает показания.

К счастью, никто не ставил ему в вину, что он оставил ее одну на дороге отстреливаться от преследователей – Исабель действительно не знала адреса явочной квартиры и в посольство тем более пробиться бы не смогла.

Помурыжив пять дней с дознанием, Зацепина отправили в трехмесячный отпуск. Сам Петр Иваныч такому благополучному исходу не очень поверил, полагал, что начальники просто ждут дополнительных вестей из Коста-Рики. То, что официально в Лимоне всплыла лишь полицейская атака на Гонсалесов, якобы как на торговцев наркотиками, особенно всех напрягало – значит, американцы, а кто еще мог руководить этой атакой, задумали какую-то свою игру.

В отпуск он не поехал – предпочел остаться в Москве. Бродил по знакомым улицам, разглядывал витрины магазинов и суетливую публику, придирчиво отмечал негативные перемены, морщился от нищих и бомжей, смотрел в Доме кино и Киноцентре свежеснятые «ассистентские» фильмы, из двух академических театров выскочил, не выдержав матерных актерских реплик, кооперативная ресторанная кормежка заставила с подозрением прислушиваться к собственному желудку, а огромное количество нового алкоголя сделало недоверчивым и к привычным маркам вина и бренди. Все выглядело настолько уродливым, что в этом был даже какой-то свой привлекательный шарм. Больше всего его поразили разом в 300–500 раз снизившиеся тиражи газет и литературных журналов, еще два года назад бывших властителями всеобщих дум. Словно кто-то щелкнул выключателем, и люди перестали читать или подсознательно решили, что все писатели – главные лжецы и предатели страны и напрочь отреклись от них. Стало быть, перестройка словесная закончилась, понял Зацепин, и началась перестройка материально-бытовая.

Еще никуда не уезжал он и из-за Алекса, уж слишком на душе скребли кошки от того потрясения, которое они устроили для тринадцатилетнего мальчишки. Петр Иваныч хорошо помнил себя в этом возрасте и, ставя ныне себя на место Алекса, примерно представлял те внутренние перевороты, которые сейчас должны были происходить в голове и сердце Гонсалеса-младшего, и всеми силами хотел ему хоть немного помочь. Наверно, в Штатах в подобной ситуации к подростку приставили бы двух-трех психоаналитиков, в родной же Расее никому и в голову не приходило заморачиваться с чьим-либо тонким внутренним самочувствием. Алекса просто поместили в неврологию обычного военного госпиталя, с тем чтобы через две недели карантина отправить в закрытый интернат для детей иностранцев.

– Он не иностранец, он сын наших нелегалов и должен быть там, где дети нелегалов! – с жаром доказывал Зацепин своему шефу, подполковнику Шелеху.

– Ты же сам говоришь, что он в упор не желает признавать себя русским. И хочешь, чтобы он сразу куда не надо попал.

– Я считаю, для него самый подходящий вариант – сто четырнадцатая школа.

– И думать о ней не моги. Там ниже полковничьих детей не бывает. К тому же у нас с Исабелью еще полная неясность.

– Вы же сами Карлоса на орден подавали… – не отставал капитан.

– Тогда сам иди и делай за две недели из пацана русского патриота, – пошел на уступку подполковник.

И оформив себе официальное кураторство над Сашей Копыловым, Зацепин принялся через день навещать своего протеже, дабы в намеченный срок превратить его из яростного русофоба в милого сердцу русофила.

– Я требую коста-риканского консула, – угрюмо начинал юноша, едва куратор входил в его двухместную палату.

Вторую койку занимал неразговорчивый лейтенант-десантник, который сразу же при виде Зацепина выходил из палаты.

– Тебя зовут Александр Сергеевич Копылов, зачем тебе коста-риканский консул? – терпеливо повторял по-испански Петр Иваныч.

– Я не верю ни одному вашему слову! Мои родители никогда не были шпионами. Тем более русскими! Это сплошная ложь! Я требую консула.

– Ты тоже русский и родился в России.

– Папа родом из Валенсии, а мама из Уругвая. Они познакомились, когда учились в Мадриде, – упрямо повторял Алекс.

На этом обычно их обязательная программа заканчивалась и начиналась произвольная.

– …Ты же сам видел, как все было, – призывал к простой логике Зацепин.

– В том железном ящике могли быть либо наркотики, либо деньги, – гнул свое подросток.

– И что?

– Вы переправляли в Штаты наркотики, а папу заставили их у себя хранить.

– …Разве ты никогда не замечал, что твои родители немного отличаются от других ваших знакомых и соседей? – начинал с другого конца капитан.

– Они получили хорошее образование, только и всего.

– …Они тебе рассказывали про свои детские годы?

– Рассказывали.

– И ты никогда не замечал некоторые нестыковки в этих рассказах?

– Никаких нестыковок не было.

На четвертое посещение Петра осенила новая идея.

– Ты когда-нибудь видел альбом с детскими фотографиями своих родителей?

Алекса это тоже не смутило.

– Их альбомы пропали, когда мы переезжали из Аргентины в Коста-Рику.

– Через два дня я привезу и покажу тебе их детские альбомы. Хорошо?

– Я знаю, что такое фотомонтаж. Вы просто их подделаете.

– Неужели считаешь, что из-за тебя вся наша служба бросит все дела и будет заниматься детским фотомонтажом? Просто твои отец и мать настоящие русские герои, и мы хотим помочь стать на ноги их сыну.

После пяти минут такого диалога Алекс обычно напрочь замолкал, не желая дальше разговаривать с «дядей Альберто». Во всем госпитале больше никто не говорил по-испански, но Петр знал, что Алекс несколько раз обращался к медсестрам и врачу по-английски, требуя все того же коста-риканского консула. Однажды даже попытался покинуть госпиталь в больничной пижаме, но был остановлен. И все же на восьмой или десятый раз их диалог чуть расширился.

– Что стало с моей мамой? – спросил Алекс после небольшого молчания.

– Про нее мы еще ничего не знаем.

– А где похоронили папу?

– Я привез урну с его прахом сюда, в Москву. Когда ты чуть поправишься, мы проведем церемонию захоронения.

Возникла продолжительная пауза.

– Вы тоже будете делать из меня русского шпиона? – неожиданно произнес Алекс.

– Увы, эту честь еще надо заслужить. Получи сначала обычное среднее образование. Уверяю тебя, оно здесь более качественное, чем в твоей американской элитной школе. Тебе придется очень постараться, чтобы не быть в нашей школе аутсайдером.

– А если я сбегу оттуда, меня посадят в тюрьму?

Петр, довольный возникшим общением, не удержался от снисходительного сарказма.

– Да, и еще будут долго пытать каленым железом, а потом расстреляют. Между прочим, у тебя здесь есть настоящая бабушка, мама Сергея Николаевича, твоего отца.

В глазах юноши на секунду вспыхнул живой огонек.

– А я могу ее увидеть?

– Ты хочешь общаться с бабушкой через переводчика?

– Она что, и английского не знает? – Интерес к мифической бабушке тут же угас.

Зацепину показалась подходящей мысль на какое-то время отправить парня к настоящей русской бабушке, из тех, на которых, как известно, все российское воспитание держится. Но подполковник Шелех его идею не поддержал.

– Тринадцать лет это уже не тот возраст, чтобы от бабушек в восторг приходить. Давай лучше его в интернат оформляй.

– В сто четырнадцатый?

Подполковник глянул на подчиненного тяжелым взглядом.

– Может, все-таки в другой, откуда ему труднее будет добираться до коста-риканского консульства? – проявил он свою осведомленность о больничных делах. – Погонами рискуешь.

– Да все с парнем будет хорошо, – заверил шефа капитан.

Глава 11

Все время своего нахождения в госпитале Алекс пребывал в глубоком ступоре. Он ел, спал, говорил какие-то слова, даже внятно спорил с дядей Альберто, но это продолжало оставаться частью его заторможенного состояния. Как ни странно, об отце и матери он сожалел меньше всего, не мог простить их молчания о своих взрослых тайнах. Почти целиком его заполняло ощущение беспомощной игрушки в руках обстоятельств, когда ничего и никак нельзя сделать. Единственным спасением было смотреть на себя как на героя киношного боевика: мол, что еще может приключится с этим коста-риканским парнем? Ведь не может он вечно лететь в этих бесконечных самолетах и лежать на неприятно пахнущей больничной койке?

То, что его родители действительно русские шпионы, он понял еще на явочной квартире в Сан-Хосе, только не поверил, что они могут быть настоящими русскими, уроженцами России. Их просто как-то хитро завербовали, возможно, тогда, когда он лежал в больнице со своим солнечным ударом. Эти вербовщики наверняка пригрозили убить его, Алекса, если папа не будет с ними сотрудничать. Ведь недаром же на маму порой находили необъяснимые порывы какой-то болезненной нежности, когда она вдруг начинала обнимать и целовать его, своего сына. Теперь совершенно ясно, что так она выражала безвыходность их с папой положения.

Но во время бегства они стреляли в полицию, значит, уже только за это кругом виноваты. И ему, их сыну, в лучшем случае, даже если он вырвется от этих русских, грозит исправительная школа. Поэтому зря его в аэропортах пичкал какими-то таблетками дядя Альберто, он вовсе не собирался кричать, что его похитили. В его голове уже там, в Сан-Хосе, созрел совсем иной план. Пускай его вывезут, пускай куда-нибудь определят, а уж оттуда он найдет дорогу в американское или английское посольство. Чарли Джонс со своими техасскими родителями наверняка помогут, как-нибудь поручатся за него и вытащат в Штаты. Это виделось ему единственным выходом из сложившегося положения.

Поэтому, когда Альберто сообщил ему, что лечение закончено и можно ехать в школу-интернат, Алекс воспринял это как начало своего будущего побега. Готовность, с какой он начал собираться в дорогу, удивила Зацепина.

– Странно, почему ты не требуешь отвозить тебя к коста-риканскому консулу?

Алекс только выразительно глянул на куратора, не считая нужным отвечать. Даже когда Зацепин протянул ему пакет с отпечатанной фотосессией Камиллы, изъятой из его «Никона», он лишь мельком глянул на снимки, тут же спрятав пакет в сумку с вещами.

– Между прочим, это та школа, в которой училась твоя мама, – предпринял еще одну попытку расшевелить своего протеже Петр Иваныч. Однако ничто не дрогнуло в подростке и на этот раз.

По идее Зацепину полагалось также оговорить с Алексом и его поведение в интернате, но это была палка о двух концах: предупрежденный о том, чего делать не надо, Копылов-младший как раз это и мог выкинуть, поэтому капитан ограничился лишь маленьким замечанием:

– Предлагаю тебе хотя бы первое время не упоминать твое любимое коста-риканское консульство с посольством. А то ты можешь получить от ребят очень неприятное прозвище, от которого потом до конца школы не отделаешься.

Совет получился совершенно напрасным. Алекс, сменивший и без того уже две очень отличающиеся друг от друга школы, меньше всего собирался перед кем-либо пускаться в откровения о своей западнополушарной жизни.

Имелся еще вариант немедленного самовольного бегства сразу по прибытии в интернат, но про него тем более не следовало несговорчивому мальчишке упоминать. Вот и стал Зацепин на своей «Ладе-семерке» кружить по подмосковным дорогам так, чтобы даже опытному рецидивисту-уголовнику было ясно, что без знания местного языка отсюда в жизни не выбраться. И их поездка из госпиталя в недалекий пригородный интернат вместо одного часа заняла все три часа. В воспитательных целях капитан специально еще дал крюк по столице с проездом вдоль Кремля и пристально поглядывал в зеркальце на сидевшего сзади Алекса, ожидая его интереса к новому экзотическому миру за окном. Да, паренек время от времени смотрел по сторонам, порой что-то провожал взглядом, однако даже дежурного любопытства в его глазах так и не появилось.

Чуть оживился он, когда за городом «Лада» Зацепина свернула с шоссе Энтузиастов и стала петлять по балашихинским лесным проселкам.

– Нравится лес? – не удержался от вопроса Петр.

– Вот еще! – Алекс с нарочитым равнодушием откинулся на спинку сиденья – запоминать дорогу, по которой они ехали, у него все равно не получалось.

Глава 12

Школа-интернат № 114 снаружи была похожа на советский круглогодичный пионерлагерь. Большая территория, покрытая березами и соснами, кроме двухэтажных жилых и учебных корпусов вмещала немало спортивных площадок и даже извилистую двухкилометровую беговую тропу с возведенными на ней препятствиями. Когда-то здесь имелись даже своя конюшня с верховыми лошадьми, оранжерея с цитрусовыми деревьями и глубокий бассейн для обучения аквалангистов. Однако к 1992 году все это пришло в полное запустение. На бассейне и оранжерее висели ржавые замки, а конюшня превратилась в склад металлолома.

Едва Зацепин просигналил, как ворота тут же открылись и пропустили его «Ладу» вовнутрь. За внешними воротами имелись еще одни ворота, внутренние, состоящие из одного железного шлагбаума. Не слишком серьезное препятствие, но оно открылось не раньше, чем вахтер, крепкий пятидесятилетний мужчина с цепким взглядом, проверил удостоверение Зацепина и письменное направление относительно его юного пассажира.

На спортивной площадке невдалеке от шлагбаума подростки без обычных мальчишеских воплей двумя мячами бросали по баскетбольному щиту, играя в какую-то собственную игру. При виде незнакомой «Лады» они не остановились, лишь по очереди косились, стараясь разглядеть, кто именно в ней прибыл.

Петр был здесь впервые и тоже внимательно впитывал все окружающее. В целом школа производила довольно удручающее впечатление, не слишком соответствующее славе «янычарского лицея», как называли его между собой посвященные люди, – самго крутого из трех подмосковных интернатов, в которых жили и учились дети разведчиков-нелегалов и разного рода военных советников. Внешность подростков и их одежда были самыми обыкновенными. Разве что по-армейски чистые и ухоженные дорожки и то, что один из мальчишек, съев конфету, побежал за десять метров выбросить фантик в мусорку. Невдалеке сидели на скамейке три девочки и тоже не шумели, а сосредоточенно читали каждая свою книгу. Промелькнули и два молодых учителя-воспитателя в спортивных костюмах, которые сами по себе разминались на гимнастических снарядах. Был во всем этом какой-то особый порядок, вовсе не свойственный заведению, где собраны три сотни детей от десяти до семнадцати лет.

– Как можно увидеть директора? – спросил Петр, заходя вместе с Алексом в учебный корпус.

– Там, – указал белоголовый пятиклассник, воспитанно указывая не пальцем, а легким движением всей руки.

Директор Вадим Вадимыч, моложавый пенсионер со строгим лицом, встретил гостей сдержанно-учтиво:

– Мне уже звонили. Все подготовлено. А он что, в самом деле ни слова не понимает по-русски?

– Лишь то, что за десять дней услышал в госпитале. Думаю, это очень немного. Зато английский у него то, что надо, – счел должным сообщить капитан. – Только как бы это сделать так, чтобы он попал в класс со своими ровесниками, а не с теми, кто младше? Пускай даже он сначала и не будет справляться. Потом обязательно все наверстает.

Алекс сидел на стуле, куда его посадили, продолжая оставаться совершенно безучастным.

– На первую четверть определим в восьмой класс, а там посмотрим. Все будет зависеть от него самого. – И директор по телефону попросил секретаршу позвать старосту 8 «А».

– Я буду тебя раз в месяц навещать, – сказал по-испански Зацепин Алексу. – Я попросил, чтобы тебя определили в класс со своими ровесниками. Но если не будешь справляться, тебя переведут в младшую группу.

– Я понял, – буркнул Алекс.

Пора было прощаться. Петр пожал директору руку, а с Алексом ограничился лишь неким дружественным прощальным жестом, дабы не получить в ответ какую-нибудь малоприятную выходку.

Эта предусмотрительность передалась и директору. Оставшись в своем кабинете с Алексом один на один, он тоже просто сидел и ждал, для виду разглядывая какую-то деловую бумагу, давая возможность молодому человеку чуть передохнуть перед погружением в «шум и ярость» своих новых одноклассников.

Наконец в дверь коротко постучали и, не дожидаясь ответа, в кабинет заглянула староста 8 «А» Марина Сабеева, больше известная как Даниловна благодаря своему отчеству и привычке повелевать окружающими сверстниками. Вызов к директору ничего хорошего не сулил, поэтому она готовилась к решительному отпору насчет неблагополучия в своем классе.

– Вызывали, Вадим Вадимыч?

– Заходи и дверь закрой.

Даниловна вошла и настороженно покосилась на сидевшего у стены Алекса.

– Вот, Марина, новый ученик для вашего класса. Зовут Алекс Копылов.

– Вижу. И что? – по инерции ершисто ответила она.

– Его родители погибли. Он говорит по-испански и по-английски и ни слова не знает по-русски.

– Ничего себе заявка! – Даниловна сразу забыла о заготовленных претензиях к директору.

– Поэтому никакой вашей самостийной дедовщины чтоб не было. Хотя бы потому, что у парня не та закалка.

Это все же был камешек в ее старостин огород.

– Может быть, мне еще в мальчиковой спальне его оберегать?

– Или не справишься?

– Кто? Я не справлюсь?! Десять раз ха-ха! – Уверенность в собственной безупречности и правоте могла сподобить ее еще и не на такие дерзости. Слава богу, что новичок не понимал всех этих фамильярностей.

Вадим Вадимыч чуть помолчал, обдумывая, что еще ей сказать.

– Пока что он будет ходить только на английские уроки и на физкультуру. У вас сейчас, кажется, английская литература. Ну и веди его. Сначала покажи спальню, потом на урок. И вообще познакомь с нашими порядками. – Директор повернулся к Алексу и произнес на английском: – Иди с ней, она все покажет.

Алекс взял сумку и послушно вышел вместе с Даниловной в коридор.

– Ты что, в самом деле ни слова по-русски? – Она тоже перешла на английский.

Новичок лишь угрюмо кивнул.

– Меня зовут Марина, но все называют Даниловной. У меня тоже родителей как бы нет. Последний раз я их видела год назад. Зато есть три родных дяди и две тети. Но к ним я жить никогда не пойду.

Если она хотела уравняться с Алексом в сиротстве, то ей это не удалось. Некоторую неловкость скрасил проходящий мимо шестиклассник.